Особенно тяжело набрать дистанцию по отношению к вопросу о моральной вине — проблема моральной вины и моральной (не политической — она ясна) ответственности за войну — это большая и, кажется, неразрешимая проблема; она состоит в определении границы между «нормальными» или «неизбежными» издержками большой войны и преступлениями Гитлера. В принципе, задачу можно решить, если не идеологизировать прошлое, но трезво, конкретно и здраво оценить его. Так, по единодушному мнению историков, впервые международный суд по рассмотрению военных преступлений собрался в немецком городе Брейзахе в 1474 г., когда 27 судей Священной Римской империи предъявили Петеру ван Хагенбаку обвинение в «попрании законов Божеских и человеческих», выразившихся в том, что он позволил своим войскам насиловать, грабить и убивать. Ван Хагенбак был признан виновным, приговорен к смерти и казнен. Законы войны зародились задолго до этого суда, в их основе лежали два фундаментальных принципа — принцип необходимости и принцип гуманности. В соответствии с первым, позволительно делать все, что необходимо для достижения победы над врагом. Согласно второму, действия, причиняющие страдания без необходимости, запрещены^{842}.

Нюрнбергский трибунал чересчур криминализировал войну; при такой постановке вопроса довольно сложно установить, где, собственно, граница между военным долгом солдат вермахта и с какого момента они должны были проявить неповиновение. Получается, что Гитлер, начиная войну, никакого преступления не совершил — он его совершил, проиграв войну. Вообще, если война — это преступление, то о каких нарушениях законов войны можно говорить? Если эти законы есть, — а они есть, — значит война — это законное и обычное в истории дело. К законам войны относится Женевская конвенция о военнопленных, которая, впрочем, была ратифицирована не всеми государствами. Воздушная война, которую союзники вели против немецкого гражданского населения, противоречила Гаагским соглашениям о правилах войны. Эти варварские бомбежки немецких городов также являлись нарушением правил войны, и непонятно, почему эти преступления никаким международным санкциям не подлежали. В первые годы Второй мировой войны, до того, как участие в боевых действиях приняли США, президент Франклин Д. Рузвельт осуждал бомбардировочные рейды Люфтваффе, ссылаясь на положения Второй Гаагской конвенции 1899 г. о запрете «штурма или обстрела из любых видов оружия городов, деревень, населенных пунктов или зданий, не являющихся узлами обороны». Впоследствии, когда эти методы стали применять союзники, президент хранил молчание. На Нюрнбергском процессе Герингу было предъявлено обвинение в бомбардировках, повлекших за собой разрушение Варшавы, Роттердама и Ковентри. Геринг отвел эти обвинения, заявив, что Варшава — крупный железнодорожный узел — с точки зрения военной целесообразности была подвергнута бомбардировке правомерно; в Ковентри находились оружейные предприятия, а уничтожение Роттердама произошло по ошибке, вызванной нарушением связи с сухопутными частями^{843}. За Нюрнбергским процессом над главными нацистскими преступниками последовало 12 других процессов — над второстепенными преступниками и при американской режиссуре. Параллельно и в СССР проходили процессы над военными преступниками. Два наиболее значительных из них — это Минский и Киевский (в начале 1946 г.). Минский процесс завершился 14 смертными приговорами. Эти суды были организованы сталинской юстицией как показательные и весьма сомнительно, что они соблюли необходимую дистанцию по отношению к осужденным, а также объективно рассмотрели все обстоятельства…

Так, в 1996 г. некий обер-ефрейтор вермахта, осужденный на Киевском процессе 1946 г., был реабилитирован одним из судом Российской Федерации^{844}.

В принципе, в войну разные военачальники в разных армиях по-разному относились к грабежам, насилию и мародерству своих солдат — иногда со всей строгостью, так как эти эксцессы нарушали дисциплину и снижали боеспособность войск, иногда попустительствовали им, если дисциплине ничего не грозило. Последнее имело место не из-за злодейства командиров, а потому что война сама по себе убийство. Фрейд писал, что во время войны снимается обычный запрет на убийство человека человеком, что создает психологическую ситуацию тревоги и исключительности. После войны, когда этот запрет восстанавливается, преступления, совершенные во время войны, втихомолку и с общего согласия амнистируются: все хотят быстрее забыть этот ужас и скорее вернуться к нормальной жизни. Таким образом, массовые расстрелы солдатами вермахта заложников в партизанскую войну, бомбардировки жилых районов, резня военнопленных в пылу сражения, затопления пассажирских судов в подводной войне — это преступления такого рода, которые после войны все стремятся забыть, ибо нелепо наказывать людей, которых послали убивать, за убийство… После окончания Второй мировой войны победители, забыв эту мудрость, совершили крупную ошибку. Они представили дело таким образом, что в военных преступлениях виноваты только побежденные — ныне отчетливо видно, что это не так, поскольку во время войны преступления совершали все. Помимо шока и отвращения при рассмотрении тех или иных военных трагедий, объективный историк испытывает и шок узнавания, поскольку война со всех сторон — сама по себе преступление. Недаром говорится, что «всякая история — это переговоры между известным и неизвестным»^{845}.

Вскоре после окончания Второй мировой войны последовательный и твердый противник нацизма Карл Ясперс опубликовал книгу «Вопрос о германской ответственности» (М., 1999). В этой книге Ясперс различал четыре категории виновности — уголовную, политическую, моральную и метафизическую.

Уголовная ответственность состоит в объективно доказанных действиях, нарушавших недвусмысленные законы. Инстанцией является суд, который с соблюдением формальностей точно устанавливает состав преступления и применяет соответствующие законы. Эта категория виновности позволяет избежать возложения ответственности на всех немцев: убийства совершали не все немцы как народ, а конкретные люди, которые и должны быть наказаны. Если будут наказаны конкретные люди, бремя ответственности не будет тяготеть над всеми. Кроме того, возложение ответственности на всех ведет к размыванию вины: если ответственны все, значит, никто не ответственен…

Политическая виновность, по Ясперсу, состоит в действиях государственных мужей и в принадлежности к гражданам определенного государства, в силу чего каждый человек должен расплачиваться за последствия действий этого государства, под властью которого он находится и благодаря укладу которого существует. Ответственность за последствия деятельности этого государства несут все без исключения граждане, ибо каждый из них разделяет ответственность за то, как ими правят. Даже в том случае, если кто-то из них не одобрял действий государства и, может быть, даже безуспешно старался не допустить этих действий, он все равно должен отвечать за последствия поступков своих лидеров.

Моральная виновность заключается в ответственности за действия, которые человек совершил; это касается и политических, и военных действий. Нельзя просто сказать — «приказ есть приказ». Любой поступок должен быть морально оценен.

Метафизическая ответственность, в понимании Ясперса, базируется на «солидарности между людьми как таковыми, которая делает каждого ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если я не сделаю, что смогу, чтобы не допустить их, я тоже виновен. Если я не рискую своей жизнью, чтобы предотвратить убийства других, но при этом присутствую, я чувствую себя виновным, и никакие юридические, политические или моральные объяснения тут не подходят. То, что я продолжаю жить, когда такое случилось, ложится на меня неизгладимой виной». Метафизическая ответственность в трактовке Ясперса отличается от вины моральной тем, что распространяется не только на совершенное, но и на не совершенное человеком^{846}.