Каюсь, тут я бессовестно воспользовался природным преимуществом гем-лорда. На моей стороне были отточенная многими поколениями идеальная быстрота рефлексов и... неожиданность. Я перехватил его кисть и, подавшись вперед, на секунду приложил к своей щеке. Барраярец попытался дернуться точно в тот момент, когда я разжал пальцы. Оттого раздосадованному капитану осталось только возмущенное шипение: " Не с-смей..." - к его чести, быстро оборвавшееся.

Благие небеса, да чем ему возмущаться? Хватка моя была сильной, но почтительной, а щека - мягкой, не обветренной на дожде и холоде и не знавшей ни безобразной щетины, ни тем паче варварского прикосновения убирающего ее ножа. По другому и быть не может. Даже мой отец, - а он уже в почтенных годах, я далеко не старший из его детей, - не припоминает времени, когда в моде среди людей благородных было оставлять на лице полоску волос. Капитан просто не мог не заметить гладкость и безупречность кожи, а при должной наблюдательности - и крепость мускулов.

Теперь главное - осторожность. Так подманивают пугливого дикого зверя, который сам еще не решил: кусаться, принять угощение или поскорее удрать. Опасный, красивый, нервный - как лазоревые дракончики в садах моей старшей сестры. Конечно, барраярец не мог вспорхнуть и улететь, и даже дергаться в тесноте палатки ему было неловко. Он едва отстранился, упрямо сжав губы и явно ожидая дальнейшего развития событий. Я же выбрал самое простое и действенное: просто лег, положив голову ему на бедро и прижавшись щекою. Классический канон соблазнения учит, что этот залп накрывает сразу несколько целей: сидящему нелогично ждать угрозы, когда на него смотрят снизу вверх; мужчине трудно не задуматься о том, как близко находятся чужие губы; жестокосердому придется тебя коснуться, чтобы встать и высвободиться.

- Офицер, а ведешь себя, как шлюха, - удивленно проговорил капитан, наклоняясь ко мне.

Мне снова потребовалась секунда, чтобы перевести услышанное с языка одной культуры на другой. Шлюха? Ах да, здешний жаргонизм для тех, кто предлагает плотское удовольствие за деньги. Он что, специально подвергает сомнению мою честность? Я мужественно подавил раздражение: нужно быть терпеливым и развеять его заблуждения. Ведь мальчик - совсем дикарь!

- Ты думаешь, я хочу что-то получить за нашу близость? Нет, ты мне платить не должен. Я - твой гость, и сейчас хотел бы ублажить тебя ради нашего взаимного наслаждения и моих к тебе добрых чувств.

- Ублажи-ить? - медленно, чуть ли не по слогам протянул барраярец. Положительно, он мил, но как медленно он понимает простые, понятные даже подростку вещи. Он протянул ко мне руки - ну, пусть без излишней нежности, но надо было же сделать скидку на армейский быт и простое, не знакомое с должными церемониями воспитание...

О том, что случилось дальше, мне до сих пор стыдно писать. Нет, себя самого я ни в чем не могу себя упрекнуть - разве что в излишней вере в людей. Да, барраярец, да, необразованный мальчик, но ведь он подавал уже надежды на то, что знаком с нужными церемониями и понимает их смысл, если не сокровенную суть! Я воспринял его, как равного, а он... он повел себя как не знающее приличий, ведомое лишь примитивными инстинктами животное.

Да. Вынужден признаться. Он меня ударил.

Сгреб за воротник, вздернул вверх и нанес удар в челюсть.

Он не мог не понимать, что, поднимая руку на почетного гостя, нарушает все те условности обязательств, что хранят между нами хрупкое перемирие. Он не мог находиться в заблуждении, что превосходно тренированный офицер разведки в чине центурий-капитана - это безобидный ручной хомячок. Он знал, что этим ударом разрушит все, что наносит мне ужасное оскорбление, что рискует затем собственной жизнью - и все же постыдно подался рефлексу, тем более нелепому, что для такого поведения не было разумных оснований.

Первейшим моим порывом было, более не сдерживаясь, ударить в ответ - и с моим опытом единоборств я не сомневался, что этот удар не ограничился бы разбитой губой, а серьезно покалечил или убил бы молодого наглеца. Но цивилизованному человеку не подобает, точно дикарю, поддаваться первому стремлению, не обдумав ситуации. Я придушил свой гнев и, медленно стирая кровь, - удар оказался болезненным, вдобавок его последствия совсем не украсят мое лицо, - попытался понять, что же произошло. Возможно, я искал причину, которая оправдала бы поведение симпатичного мальчишки и позволила бы мне не убивать его? Не в том же дело, что я боялся смертельного возмездия со стороны барраярцев, которое неизбежно последовало бы за убийством их командира!...

Ситуация вышла из-под контроля, что удвоило мое расстройство. Поддаваться панике я не способен просто генетически, но в известном мне арсенале достойных выходов из затруднительных ситуаций приемлемые меры отсутствовали. Будучи близок к отчаянию, я во внезапном приступе озарения выдохнул:

- Я не терплю грубости в любовных играх! Или ты умеешь только насиловать?

В ответ на этот полусерьезный упрек лицо моего капитана наконец приняло выражение, которое мне показалось приемлемым. Он слегка покраснел и отвел глаза, его злость сменилась раскаянием. Неужели я угадал? Знатоки здешнего фольклора говорили - хоть я и отказывался в это поверить, - что у барраярцев не считается зазорным поднимать руку даже на женщину. Насколько же агрессивными действиями должно предваряться у них соитие с мужчиной?

Быть может, барраярские любовные обычаи и уникальны, но мне не хотелось ради их соблюдения и дальше рисковать красотой собственного лица. Пожалуй, пришло время не опасаться, что спугнешь дикого зверя, а думать, как бы обезопасить себя от его клыков. Если силовой стиль интимного знакомства барраярцу ближе, может, он почувствует себя раскованней? Навалившись, я прижал его спиной к расстеленному спальному мешку (стараясь при том не доставить реальных неудобств и помня, что всего лишь внешне принимаю правила игры), и проговорил, глядя ему прямо в глаза и подбирая самые простые слова:

- Я могу забыть, что ты поднял руку на гостя... да не дергайся, фанатик!... но тебе придется, как человеку воспитанному, искупить свой проступок.

Мы лежали сейчас, замерев, как два бойца в ритуальных позах перед схваткой. Оба прекрасно понимали, что мы балансируем на протянутом над пропастью тонком волоске. Первый же удар превратит пробу сил в драку насмерть, в дикую и короткую битву врагов, смертельно опасных в боевой ярости, и скоротечным финалом окажется либо нож у меня в печени, либо переломанная моими руками шея. Благословение небесам, барраярец здраво просчитал, что я пока не питаю к нему враждебных намерений. Он покраснел и тяжело дышал, но прекратил так отчаянно вырываться - хотя вполне был способен на самый некуртуазный, но действенный удар коленом в пах.

- Что? - полушепотом выдохнул он. Слава Дарвину, капитан не только прислушивается к моим разумным словам, но и желает исправить содеянное и спрашивает, как!

Искушение хоть немного помучить в отместку склонного к рукоприкладству молодого грубияна было непреодолимо. Но я был готов ограничить мучения небольшой назидательной лекцией с некоторыми иллюстрирующими ее примерами, благо опыта в том, как именно продемонстрировать мужчине свое физическое расположение, мне было не занимать.

- Дикие гены! - Я начал с непристойного ругательства, давая барраярцу понять всю степень моего гнева и досады. - Ну как тебе пришло в голову драться? Ты, достойный всяческого сожаления юный варвар! - Тут я глубоко вдохнул, успокаивая кровь, и заговорил уже тише: - Должно быть, тебе не везло с любовниками, раз для удовлетворения ты прибегаешь к таким грубым и сильным стимулам. Нужно, чтобы тебе хоть кто-то показал, как действительно можно доставить удовольствие мужчине, и я - не худший выбор. Поверь мне, даже здешние женщины, и те восполняют невежество в любви одним энтузиазмом. Я легко докажу тебе, что искусней любой из них.

- Что же мне тебя, трахнуть? - растерянно вопросил капитан, утративший последние остатки сопротивления и лежащий подо мною совсем смирно.