— Ты меня, Гена, не провожай. Все было великолепно. Просто чудесно! — Она наклонилась и поцеловала Грекова в щеку.

— А кофе? — пробормотал Греков.

— Вот кофе тут неважнецкий. — Татьяна подхватила сумочку и направилась к выходу.

Глава пятая

Расширенное заседание парткома проводилось в директорском кабинете. Рафаэль Поликарпович перекочевал на диван, а за широкий стол уселся Старостин, секретарь заводской парторганизации, молодой человек лет тридцати с небольшим. То и дело приглаживая вьющиеся волосы, он оглядывал присутствующих, следя за тем, чтобы где-нибудь между рядами внесенных в кабинет стульев не возник зыбкий табачный дымок. Старостин строго соблюдал регламент, держа наготове ключ. Если выступающий не укладывался в регламент, Старостин звякал ключом о графин и обращался к присутствующим с вопросом: «Ну как? Пусть продолжает или хватит?» И присутствующие в кабинете обычно отвечали: «Хватит! Чего там? И так все ясно…»

Старостин занял должность парторга «автоматически» — после внезапного ухода Киселева, как его заместитель. Киселева горком послал в Высшую партийную школу.

Сегодня на повестке был один вопрос: перспектива выполнения месячного задания.

Сквозь полусомкнутые веки Греков смотрел на очередного докладчика, начальника отдела сбыта Гмырю. Если веки медленно разомкнуть, фигура разделится на две части, словно уплывая вверх и вниз. Этот оптический фокус забавлял Грекова.

— Вы переутомились? — Лепин наклонился к нему.

Греков удивленно повернул голову.

— У вас глаза слезятся, — пояснил Лепин. Он что-то малевал в блокноте.

— Все-то вы замечаете, — недовольно произнес Греков и вытащил из кармана платок.

— Как вам сказать, вероятно, все. А чего не замечаю, о том догадываюсь.

— Любопытно. — Греков коснулся платком уголков глаз.

— Например, я убежден, что вы встречались с профессором Тищенко и вели с ним конструктивные переговоры. Конечно, это чистая догадка. Или я ошибаюсь.

— Семен, ты мне надоел, — прервал Греков.

— Тише, товарищи! — В голосе Старостина слышались строгие нотки. — Вы мешаете докладчику.

— Миль пардон! — ответил Лепин и негромко добавил — Этому докладчику помешать весьма трудно.

Однако всем была слышна реплика Лепина. Гмыря прервал свое выступление и обидчиво вздохнул.

— Это почему же мне трудно помешать? — спросил он.

— Как вам сказать, Василий Сергеевич… Очень вы хороший человек.

— Хороший человек? Это как понимать? — повысил голос Гмыря.

— Так и понимайте, — ответил Лепин и вновь уткнулся в свой блокнот.

Гмыря немного переждал, застегнул пуговицы и одернул полы своего просторного пиджака.

— Я хочу воспользоваться тем, что у нас сейчас партком… Я хочу знать, что имел в виду главный конструктор нашего завода Лепин Семен Александрович? Или он сводит со мной какие-то счеты? Я не знаю, но очень хочу это знать. А как же, товарищи? Мы работаем на одном заводе, можно сказать, едим из одной тарелки, а тут на тебе! Шпыньки, хаханьки. И даже прямые насмешки. Позвольте спросить — с чего? — Гмыря повернул покрасневшее лицо к директору. — Я больной человек. К тому же я намного старше. И детей, как говорится, с Лепиным не крестил…

Гмыря был очень расстроен. Его лицо покрылось бурыми пятнами.

— Позвольте, позвольте, Василий Сергеевич. — Директор, качнувшись большим телом, подался вперед. — Мне кажется, Лепин ничего дурного о вас не сказал. Наоборот… Вы же знаете, как уважают и ценят вас на заводе.

Обида Гмыри ни на кого не произвела впечатления. Все это выглядело несерьезно и забавно.

— А вы напрасно на тормозах спустить хотите. Тут дело поглубже. Я-то понимаю, с чего он на меня взъелся! — распалялся начальник отдела сбыта. — Его бы на мое место. Покрутился бы, умница!

Лепин продолжал что-то рисовать в своем блокноте, словно разговор шел вовсе не о нем, а о ком-то постороннем.

Павел Алехин швырнул журнал на соседний стул и, перекрывая общий гомон, произнес, обращаясь к Гмыре:

— Правильно, Василий Сергеевич! Некоторые у нас только штаны протирают, по сто раз чертежи переделывают, а другие работают с утра до ночи. Завод выручают. А над ними еще и насмехаются. Тут без руки, как говорится, без поддержки не обходится!

В кабинете стало тихо. Многие с любопытством взглянули на главного инженера.

— Вы ничего не хотите сказать, Геннадий Захарович? — пророкотал Смердов. — Что это все на вас смотрят?

Греков встал, но затем передумал и вновь сел на место.

— Выступать мне пока не с чем. А замечание сделать могу. Павел Алехин вступился за Гмырю. Прекрасно. Гмыря — работник толковый, ничего не скажешь. Но и Лепин на заводе вроде бы ни лишний. Не слишком ли опрометчиво выступил Алехин? Судить о работе конструкторского отдела надо профессионально. Иначе это звучит легкомысленно и раздраженно.

Алехин расправил плечи, отчего его громоздкая фигура показалась еще более прочной.

— А я, Геннадий Захарович, извините, по-простому, в институтах не обучался. Иной раз вызываешь к верстаку конструктора. Придет, соплюха этакая, кудельками покрутит. На пальчиках маникюр. Пофорсит разными мудреными словами и сматывается. Ей бы в парикмахерской работать. А сколько таких в отделе? Против самого Лепи-на я ничего не скажу — он парень дельный, а вот девчонок у него в отделе, простите, развелось многовато. — Алехин вдруг подумал, что он говорит не то, но сдержать себя не мог, словно попал в сильное течение. Давно он не выступал подобным образом. — Мне вилять нечего. Я человек простой. Что думаю, то говорю, — закончил Алехин, чувствуя томящую неловкость.

Лепин продолжал молча чертить в блокноте.

— Не желаете выступить? — предложил Старостин. — Я к вам обращаюсь, товарищ Лепин!

— Пожалуй, пожалуй, — неожиданно торопливо произнес Лепин и захлопнул блокнот. — Знаете, Павел Егорович, у меня с детства страшная тяга к женскому полу. Просто ничего не могу с собой поделать.

— Серьезней, Семен Александрович, — прервал его Старостин.

— Я вполне серьезен. К тому же конструктор-женщина — это очень хорошо. Порой конструкциям как раз и необходим женский глаз. Это я так, к слову. Субъективные заметки специалиста, я бы сказал. Впрочем, Павел Егорович Алехин — человек простой, с ним вилять нечего, в институтах он не обучался, как следует из его устного заявления…

— Да, простой. И насмешки тут строить нечего! — выкрикнул Алехин.

— Простой, простой! — Голос Лепина звучал жестко. — Простота, Павел Егорович, это верный козырь. Простота — это иногда политика. Материальная сила. Люди на простоте иногда такие дела проворачивают, любезный Павел Егорович! По себе небось знаете… — Лепин вытащил из кармана очки и принялся вертеть в руках. — Все началось с хорошего человека, с Гмыри Василия Сергеевича. Я и вернусь к этому. И думаю, что лучше всего сделать это сейчас, на парткоме. — Лепин поднялся, зашел за стул и уперся руками в мягкую, ворсистую спинку. — Пожалуй, трудно найти человека более преданного заводу, чем Василий Сергеевич. Итак, Гмыря знает свое дело? Профессор! Энергичный? Несомненно!

— Нельзя ли по существу? — Старостин постучал ключом о графин. — Мы обсуждаем предстоящий месяц.

— Не стучите. Вы собьете меня с мысли, — сказал Лепин, не оборачиваясь к столу президиума. — И вместе с тем никакой враг не может нанести более серьезного ущерба заводу, чем наш многоуважаемый Василий Сергеевич. Парадокс? К сожалению, да. Кому приходилось наблюдать, как Василий Сергеевич обхаживает потребителя? Цирк. Гипноз. Иллюзион. И нежность, и доверительный кашель, и научные термины. Порой мне самому хотелось купить какой-нибудь анализатор горных пород и поставить у себя дома. Измученные гостиницами командировочные попадают к Василию Сергеевичу, как к доброму дедушке. И я не помню случая отказа от нашей продукции. А тех, кто отдален от завода географически, Василий Сергеевич связывает гарантийными письмами, заверениями, системой всяческих обстоятельств. Если не помогает — угрозами отлучения от поставок. Дефицитные приборы он спаривает с залежалым товаром. Что стоит потребителю выплатить несколько лишних тысяч? Зато Василий Сергеевич — хороший человек! Это потом на завод приходят рекламации. Потом! Когда потребитель разберется, что к чему. Но к тому времени уже выплачены премиальные и в завкоме вывешены почетные грамоты…