Вскоре они оставили далеко позади шарящие по лесу прожекторы вертолетов и гул вращающихся лопастей. Вирджил вывел Патрика на просеку, на которой находилась детская площадка.
Шеп закашлялся — это холод добрался до легких.
— Где мы? — поинтересовался он.
— Парк-форт Трайон. А что случилось с твоим протезом?
— С моим протезом? — повторил за ним Патрик.
В свете фонаря он рассмотрел, насколько пострадала его искусственная рука. Пластик, некогда ее покрывавший, был содран от локтевого соединения и до кончиков пальцев, от которых тоже ничего не осталось. Теперь протез заканчивался полосой металла, загнувшейся в виде лезвия серпа.
— Я его, должно быть, повредил, когда вытаскивал из-под пульта управления, — объяснил Патрик.
Он поднял искореженный протез и резко опустил его вниз. Острый конец со свистом рассек морозный ночной воздух, словно лезвие ножа.
— Как коса, — сказал Патрик. — Неплохое оружие.
— Лучше сними его, а то можешь поранить себе ногу.
Шеп полез под свитер и подергал за застежку.
— Намертво сцепилось, — проворчал он. — Датчики под дельтовидной мышцей. Не думаю, что они в исправности.
— Патрик! В этой деревянной коробке… ты сказал: там вакцина?..
— Ли… доктор Нельсон сказала, что вакцина. Эти ублюдки застрелили ее, когда она бежала к вертолету. Они бы и меня убили. Это большая удача, что я до сих пор жив.
— Ночь сегодня светлая. Открой коробку и посмотри, что внутри, — предложил Вирджил.
Шеп сел на деревянную скамейку и поставил полированный ящичек себе на колени. Расстегнув две защелки, он приоткрыл крышку. В середине было одиннадцать пробирок с прозрачной жидкостью. Двенадцатая ячейка пустовала. В уголке, между пенопластом и деревом, торчал небольшой, сложенный вдвое листочек бумаги.
Вирджил, развернув его, прочел:
— Осторожно! Антибиотик содержит сильный нейротрансмиттер, который способен преодолевать гематоэнцефалический барьер. Может вызывать галлюцинации. Гнев и агрессия обостряют симптомы. Не нервируйте пациента. Не оставляйте пациента без присмотра в течение шести — двенадцати часов после принятия лекарства.
— Нельсон хотела, чтобы я доставил эти пробирки в центр контроля заболеваний в Нью-Джерси, — сказал Шеперд. — Теперь это невозможно.
— Патрик! Люди умирают на улицах десятками тысяч.
— И что нам делать?
— Нам? Это ты играешь роль Бога, а не я.
— Не понял, — сказал Патрик.
— В твоих руках находится власть над жизнями людей, и это делает тебя, друг мой, Богом. Итак, всевышний Патрик, ты переживешь эту ночь, но многие умрут…
— Де Борн… — спохватился Шеперд. — Я совсем забыл о нем! Я должен найти мою семью. Они в смертельной опасности.
— Патрик?..
— Де Борн пытался меня убить. Теперь он будет охотиться за моей семьей. Я должен добраться до Бэттери-парка прежде, чем…
— Патрик! Я разговаривал с той, кого ты считаешь самым близким и любимым человеком на свете.
Кровь отхлынула от лица ветерана.
— Ты разговаривал с Беатрисой? Когда?
— Сегодня днем, — ответил старик, — после нашей встречи в госпитале.
— И что она тебе сказала? Ты говорил ей, как сильно я по ней скучаю? Она хочет меня видеть?
— Она тебя по-прежнему любит, но боится, что ты опять наделаешь глупостей. Я сказал твоей жене, что у тебя — потерянный и несколько напуганный вид. Она надеется, что я смогу помочь тебе разобраться в самом себе. Я пообещал ей… Я пообещал, что верну тебя в семью… когда ты будешь к этому готов.
— Я готов! Клянусь Господом, Вирджил! — заверил его Патрик.
— Сынок, оглянись вокруг. Все изменилось. Ангел тьмы пирует на Манхэттене, и город сходит с ума от паники и страха. Мы в Инвуде, это северная оконечность острова. Бэттери-парк — южная его оконечность. Это добрые семь миль по прямой, а на своих двоих так будет все четырнадцать. Общественный транспорт не ходит, а улицы перекрыты брошенными машинами. Нам придется идти пешком. На улицах лежат мертвые. Целые кварталы заражены чумой.
— Ничего страшного. Я отправлюсь, если понадобится, даже в ад, лишь бы воссоединиться со своей семьей.
— Хорошо, Данте, я понял. Если ты хочешь попутешествовать по аду, я буду твоим проводником. Вот только перед началом пути выпей содержимое одной из этих пробирок, а то, чего доброго, не доберешься живым до Бэттери-парка.
— Да… конечно… — согласился Патрик, — это разумно. Возьми и ты себе одну.
— Я старый человек, — сказал Вирджил. — Лучшие мои деньки прожиты. К тому же один из нас должен быть в твердой памяти, если мы хотим отыскать твою семью.
— Тогда вакцину должен принять ты, а я буду проводником, — предложил Шеперд.
— Благородно, но неразумно. Я хорошо знаю эти места. Без меня ты здесь заблудишься через пять минут. Делай так, как я предложил. Не будем попусту тратить драгоценное время. Солдаты в лесу охотятся за вакциной, и я подозреваю, что они сначала стреляют, а потом уже задают вопросы. Впрочем, кто я тебе, чтобы советовать?
— Хорошо, — согласился Патрик, — но я на всякий случай отложу тебе вакцину.
Он вытащил из деревянной коробочки пробирку, зубами открыл пробку и залпом выпил прозрачную жидкость.
— Ну и как? — спросил старик.
— Хорошо… Наконец-то у меня появилась цель в жизни.
— Готовься ко всему, сынок. То, что ждет нас впереди, может погубить душу всякого.
Вирджил пошел впереди. Стена кустарника тянулась вдоль Риверсайд-драйв. Заасфальтированная дорожка вела их к реке и парковой автостраде Генри Гудзона.
Потерянный дневник Ги Де Шолиака
Отрывок взят из недавно обнаруженных, но еще не опубликованных воспоминаний хирурга Ги де Шолиака, жившего во времена «черной смерти» 1346–1348 годов.
Перевод со старофранцузского.
2 марта 1348 года
Записано в Авиньоне, Франция
Вокруг меня смерть.
Она не покидает меня ни на мгновение. Смерть проникает даже в мои сны. То, что я до сих пор здоров, можно объяснить божественным провидением или теми мерами предосторожности, на которые я иду, общаясь с больными (примечание переводчика: смотрите «Chirurgia magna»). В любом случае это дает мне время, которое я с пользой потрачу на то, чтобы описать все увиденное. Возможно, эти записки попадут в руки тех, кто, прочитав их, сможет найти лекарство от убивающей нас болезни.
То, что у меня не проявляются симптомы болезни, не значит, что я не заразился. Как личный лекарь последних трех пап, я мог бы укрыться в папском дворце и оставаться в относительной безопасности, проводя дни в изучении содержания папского стула и следя, чтобы у великого первосвященника не пучило живот, но сейчас такое поведение не может считаться достойным. Жажда знаний заставляет меня идти на определенный риск. Ignoti nulla curatio morbid. Нельзя лечить неопознанную болезнь. Я вверяю свою жизнь Господу, вполне осознавая, что могу заразиться от чумных больных, которых лечу, и умереть. Часть меня даже призывает подобный конец, ибо душа моя не в состоянии выносить столько человеческих страданий.
Мне не хватает слов, чтобы описать весь ужас виденного. Я утешал рыдающую мать, которая прижимала к груди бьющегося в агонии младенца. Я помогал родителям хоронить их умершее дитя. Я умолял убитого горем мужа расстаться с заразным телом его жены, которая скончалась более суток назад. Все это выше моих сил.
Как можно утешить страждущих? Как можно продолжать молиться Создателю, который дал нам жизнь только затем, чтобы впоследствии безжалостно отнять ее у нас? Как можно просыпаться каждое утро, зная, какой ад ожидает тебя впереди?
Когда я остаюсь один, мой отравленный разум размышляет о смысле нашего существования в этом мире. Мысли мои ясны. Только смерть может придать такую ясность уму. Страдания поселились подле нас задолго до прихода «черной смерти». Мы, оставаясь физически здоровыми, просто не хотели обращать на это внимание. Разрушительные войны, лютый голод и зло стали обычным явлением в этом мире. Те, кто в силу своего рождения обладает властью, погрязли в пороках. Они считают, что вправе распоряжаться жизнями своих подданных. Как лекарь я общался как с сильными мира сего, так и с сирыми и убогими, я видел не только красоту мира, но и ее уродливого двоюродного брата — бездушие. Я убежден, что сейчас мы пожинаем то, что посеяли. Наш Господь, как рассерженный отец, разочаровавшись в своих непутевых детях, наказывает нас за опрометчивость и непослушание.
Моим наказанием является то, что я, оставаясь здоровым, лечу умирающих. По правде говоря, я видел столько людских страданий, что мое сердце зачерствело. Я живу как во сне, в вечной тьме, а впереди меня ждет Ангел Смерти.
Жнец душ обязательно придет за мной, ибо я видел его бредущим по кладбищу. Его лицо скрывал низко натянутый капюшон плаща. В костлявых руках Ангел Смерти сжимал косу, с виду обыкновенную косу, из тех, которыми наши крестьяне косят траву. Без сомнения, он знает, что я его видел. Жнец часто является мне во снах. Его присутствие тяготит мою душу, сжимает ее ледяными тисками.
Не один я видел Жнеца. Многие горожане рассказывают, что видели этого торговца смертью, возглавляющего la Dance macabre.[42] Когда я впервые услышал об этом, то решил, что люди бредят. Помутненное сознание человека, потерявшего близких и родных, просто не может справиться с тяжестью утраты. Но теперь я так не думаю. Когда ничего не осталось, ради чего стоит жить, когда каждый вздох причиняет боль, а каждый удар сердца переполняет душу горечью, живые приветствуют Смерть с распростертыми объятиями.
Быть может, скоро я и сам позову Мрачного Жнеца. Скоро, но не сейчас. Моя работа еще не завершена. Пока я буду записывать свои наблюдения, искать способ обуздать этот страшный мор. Только так я смогу оправдать свое никчемное существование в глазах Создателя.
42
Пляска смерти — аллегорический сюжет культуры Средневековья, представляющий один из вариантов европейской иконографии бренности человеческого бытия: персонифицированная Смерть ведет в могилу цепочку фигур, среди которых король и монах, юноша, девушка и другие.