– Да. Конечно.

– Но он сказал, вы пишите что-то неприличное?

– Он не понял. Я пишу свою диссертацию. Она ощетинилась:

– Думаете, Энди слишком глуп, чтобы вас понять? Вы ведь всегда были слишком хороши для нас. Слишком хороши, чтобы жить с нами... и чтобы соблюдать закон.

– Подождите, – остановил я ее. – Господи, это ведь было так давно.

– И слишком хороши, чтобы не поминать имя Господне всуе. Вы не изменились, Майлс. Дуэйн знает, что вы едете?

– Конечно. Хватит злиться. Послушайте – я ехал двое суток, со мной случились кое-какие неприятности, и я хочу только тишины и покоя, – я заметил, что она смотрит на мою завязанную руку.

– Вы всегда приносили несчастье, – сказала она. – Вы и ваша кузина Алисон. Хорошо, что вы не выросли в долине. Ваши деды были нашими, Майлс, и ваш отец тоже, но вы... мне кажется, у нас достаточно забот и без вас.

– О Боже! Что случилось с вашим гостеприимством?

– Мы еще не забыли вас и того, что вы сделали. Энди отнесет ваше пиво к машине. Деньги можете оставить на прилавке.

Я знала, что это Майлс Тигарден, когда он только ступил на наш порог, хотя Энди уверяет, что узнал об этом, только когда он сказал, что он сын Евы. У него был тот же вид, что и всегда – будто он хранит какую-то тайну. Я всегда жалела Еву, она прожила жизнь прямо, как стрела, и не ее вина, что он вырос таким. Теперь, когда мы знаем о нем все, я рада, что Ева с ним вовремя уехала отсюда. В первый день я просто выставила его из магазина. Я сказала: нас не обманешь. Мы тебя знаем. И уходи из нашего магазина. Энди отнесет твое пиво к машине. Я подумала, что он где-то подрался – он выглядел испуганным, и из руки у него шла кровь. Я так ему и сказала, и скажу еще, если понадобится. Он всегда был каким-то не таким. Если бы он был собакой или лошадью, его следовало бы пристрелить. Да-да, просто пристрелить. А так я только выгнала его, с этим его шкодливым взглядом и с рукой, замотанной платком.

Я молча смотрел, как Энди ставит пиво на заднее сиденье “фольксвагена”, рядом с рукописями.

– Что, досталось? – спросил он. – Жена сказала, что вы уже расплатились. Ладно, передайте привет Дуэйну. Надеюсь, ваша рука скоро пройдет.

Он отошел от машины, вытирая руки о штаны, будто запачкал их, и я молча занял место за рулем.

– Пока, – сказал он, но я не ответил. Выезжая со стоянки, я увидел в зеркальце, как он пожимает плечами. Когда магазин скрылся за поворотом, я включил радио, надеясь поймать музыку, но Майкл Муз опять забубнил о смерти Гвен Олсон, и я торопливо вырубил его.

Только доехав до школы, где моя бабушка обучала все восемь классов, я немного расслабился. Есть особое состояние мозга, при котором он вырабатывает альфа-волны, и я постарался его достичь, но у меня не получилось. Осталось сидеть в машине и смотреть на дорогу и на пшеничное поле справа. Где-то послышалось гудение мотоцикла, и скоро я увидел его – сперва размером с муху, потом больше и больше, пока я не смог различить на нем парня в шлеме и черной кожаной куртке и за его спиной девушку с развевающимися светлыми волосами. Мотоцикл свернул направо, и скоро гудение стихло.

Почему старые грехи всегда тащатся за тобой? Придется делать покупки в Ардене, хоть и не хочется делать десятимильный крюк. Это решение меня несколько успокоило, и через несколько минут я смог поехать дальше.

Вы спросите, где же были моя застенчивость и привычка к шутовству? Меня и самого изумило, как легко, оказывается, меня разозлить. Утро выдалось нервным, к тому же я обнаружил, что старые грехи никуда не девались. Все эти годы они ждали меня здесь.

В ста ярдах от заброшенной школы стояла лютеранская церковь – красное кирпичное здание, пропитанное каким-то неуклюжим спокойствием. В этой церкви мы с Джоан венчались, чтобы успокоить мою бабушку, которая в то время была уже очень больна.

За церковью лес исчез, и опять начались пшеничные поля. Я миновал ферму Сандерсонов – перед домом стояли два пикапа, в пыли возился облезлый петух, – и увидел дородного мужчину, высунувшегося из двери и помахавшего мне рукой. Я хотел помахать в ответ, но мой мозг еще не выработал достаточно альфа-волн.

Через полмили я уже видел наш старый дом и земли Апдалей. Ореховые деревья во дворе разрослись и напоминали шеренгу старых толстых фермеров. Я зарулил во двор и проехал мимо деревьев, чувствуя, как машина подпрыгивает на корнях. Я ожидал, что при виде дома меня охватит волнение, но этого не случилось. Обычный двухэтажный дом с верандой. Выходя из машины, я вдохнул знакомый запах фермы – смесь запахов коров, лошадей, сена и молока. Этот запах проникает во все; когда деревенские приезжали к нам в Форт-Лодердейл, от них за милю несло фермой.

Мне показалось, что мне снова тринадцать лет, и я расправил плечи и вскинул голову. За стеклом веранды что-то задвигалось, и по ковыляющей походке я понял, что это Дуэйн. Он так же сидел в углу веранды, как в тот ужасный вечер двадцать лет назад. Увидев своего кузена, я сразу вспомнил, как мало мы друг друга любили, сколько враждебного пролегло между нами. Я надеялся, что теперь все будет иначе.

Два

– У меня есть пиво, Дуэйн, – сказал я, пытаясь изобразить дружелюбие.

Он, казалось, был смущен – это читалось на его большом лице, – но его механизм настроился на протягивание руки и приветствие, и он это сделал. Рука его была сильной, как у настоящего фермера, и такой шершавой, будто ее сделали из чего-то менее чувствительного, чем кожа. Дуэйн был невысок, но широк в плечах. Пока мы пожимали руки, он, прищурясь, глядел на меня, пытаясь понять, что я подразумеваю под пивом. Я заметил, что он уже приступил к труду, на нем был тяжелый комбинезон и рабочие ботинки, заляпанные грязью и навозом. Он источал обычный запах фермы в сочетании с присущим только ему запахом пороха.

Наконец он отпустил мою руку:

– Хорошо доехал?

– Конечно, – сказал я. – Эта страна не такая большая, как хочется. Люди так и шныряют по ней, туда-сюда.

Хотя Дуэйн был почти на десять лет старше, я всегда разговаривал с ним так.

– Я рад. Ты удивил меня, когда сказал, что хочешь приехать сюда снова.

– Ты думал, что я потерялся среди мясных котлов Востока?

Он моргнул, не сообразив, что я имел в виду. Уже второй раз я поставил его в тупик.

– Я был удивлен, – продолжал он. – Жаль, что так вышло с твоей женой. Может, хочешь войти?

– Именно. Хочу войти. Я что, оторвал тебя от работы?

– Я подумал, что нехорошо будет, если ты не застанешь меня дома. Дочка где-то болтается, ты же знаешь этих детей: на них ни в чем нельзя положиться. Вот я и решил дождаться тебя здесь, на веранде. Слушал по радио, что там с этим жутким делом. Моя дочь знала ту девочку.

– Поможешь занести вещи? – спросил я.

– Что? А, конечно, – он залез в машину и достал тяжелую коробку с книгами. Потом заглянул снова и спросил:

– Это пиво мне?

– Надеюсь, ты любишь этот сорт.

– Ну, оно ведь мокрое? – он улыбнулся. – Положим ею в бак, пока разберемся здесь, – пока мы шли к двери, он оглянулся и посмотрел на меня со странным беспокойством. – Скажи, Майлс, может, я не должен был говорить о твоей жене? Я ведь видел ее всего один раз.

– Все в порядке.

– Нет. Не надо бы мне соваться в эти дела с бабами.

Я знал, что это относится как к его личному неудачному опыту, так и ко всем женщинам вообще. Дуэйн боялся женщин – он был из тех мужчин, сексуально нормальных во всем остальном, что чувствуют себя легко только в мужской компании. Думаю, ему женщины прежде всего представлялись источником боли, за исключение ем его матери и бабушки (о его дочери я пока не мог сказать). После своего первого разочарования он женился на девушке из Френч-Вэлли, которая умерла при родах. Оставшаяся при нем дочь была слишком слабым утешением. За четыре года ожидания, сопровождаемого насмешками окружающих, год брака и остаток жизни без женщины рядом. Я думал, что его боязнь женщин содержит немалую примесь ненависти. Еще тогда, когда он увивался за польской девушкой, я подозревал, что его чувство к Алисон Грининг граничит с чем-то худшим, чем похоть. Он ненавидел ее за то, что она пробуждала в нем желание, и находила это желание абсурдным, и смеялась над ним.