— Хорошо. Рад, что все улажено. Пусть что-нибудь нам сварит…

— О, как раз этим и занимаются Дестрианты. Верно? Готовят для нас?

— Я голоден, а еды нет.

— Попроси ее. Вежливо.

Буян оскалился на Келиз.

— Торговое наречие, — подсказал Геслер.

Но Буян просто показал на рот и погладил брюхо.

Келиз отозвалась: — Вы есть.

— Голодны, да.

— Еда, — кивнула она и указала на кожаную сумку.

Геслер улыбнулся.

Келиз встала. — Они идут.

— Кто?

— К’чайн Че’малле. Армия. Скоро… война.

И тут Геслер почувствовал, как дрожит земля под ногами. Буян ощутил то же самое. Оба повернулись на север.

«Святая развилка Фенера!»

У нее был дядя, принц, высоко стоявший на ступенях… но, увы, не той лестницы. Он предпринял попытку переворота и обнаружил, что все его агенты были на деле агентами чужими. Это ли заблуждение привело его к смерти? Какое именно решение сделало гибель неизбежной? Королева Абрасталь много раз обдумывала судьбу этого человека. Самое любопытное, что он сумел сбежать, выскользнул из города и добрался до восточной границы. Но последним утром его скачки некий фермер встал рано, страдая от ревматизма в ногах. Крестьянину было пятьдесят семь лет от роду; больше тридцати лет он по осени возил урожай семейного поля в деревню, что лежала в полутора лигах. У него была двухколесная тележка.

Должно быть, в то утро он пробудился от миазмов своей смертности, истощенный и слабый. Он, наверное, смотрел на туманы, окутавшие низкие холмы и луга между полями, и нес в руках тишину, и тишина была в его сердце. Мы уходим. Все, что было легким, становится пыткой, и лишь разум остается незамутненным, остается пленником в ловушке стареющего тела. Пусть утро обещало теплый день, холодная тьма ночи оставалась в его душе.

Трое его сыновей вступили в армию и где-то сражались. Шли слухи о каком-то мятеже; старик мало что об этом знал, а беспокоился еще меньше. Вот только сыночков его нет рядом… Прихрамывая от боли, он подвел мула к хлипкому фургону. Он мог бы выбрать привычную тележку, но единственный годный мул — остальные успели состариться и заболеть — отличался длинными ногами, запрячь его в небольшое ярмо тележки было трудно.

Приготовления и загрузка фургона заняли все утро, пусть полуслепая жена и помогала ему. Когда он тронулся в путь, погоняя животное, туманы выгорели и встало солнце, яркое и мощное. Каменистая тропа, ведшая к перекрестку дорог, больше подходила для тачки, нежели для фургона, так что продвигался он медленно; когда повозка въехала на насыпь, солнечные лучи почти ослепили фермера.

В тот самый день гражданская война вспыхнула в гнезде диких пчел, таившемся среди кучи камней у обочины. За несколько мгновений до прибытия фермера улей загудел.

Задыхающийся старик услышал также и стук копыт быстро несущегося всадника; но дорога была широкой — ведь ее построили для передвижения армий к границе — и он не особенно обеспокоился стуком копыт. Да, всадник поистине торопился. Похоже, это гонец из гарнизона, несущий дурные вести — ведь все военные новости дурны, на вкус крестьянина. Он вспомнил о судьбе сыновей… и тут рой поднялся с обочины и буйной тучей облепил мула. Животное запаниковало и с воплем рванулось вперед. Такова была сила его страха, что старика выбросило с передка, он выронил поводья. Фургон накренился и сбросил человека на сторону. Старик приземлился в облаке пыли и диких пчел.

Всадник, успевший сменить со дня бегства из города третью лошадь, подоспел именно в этот момент. Инстинкт и умение помогли ему обогнуть фургон и мула, но внезапное появление фермера было столь быстрым, что ни он, ни его лошадь не успели среагировать. Животное споткнулось, упало на грудь; седока бросило вперед.

Дядя Абрастали снял в тот день шлем — ведь стояла сильная жара. Шли долгие дебаты, спас бы его шлем, оставайся он на голове… Абрасталь верила именно в это. Но, так или иначе, у него была сломана шея.

Она изучала происшествие с почти фанатическим усердием. Ее агенты ездили в тот удаленный уголок королевства. Беседовали с сыновьями, родичами и даже с самим стариком — ему удалось каким-то чудом выжить, хотя здоровье совсем пошатнулось. Агенты составили схему и точный список последовательности событий.

Вовсе не участь дядюшки ее заботила. Он был дураком. Нет, ее восхищало и тревожило совпадение случайностей, способных за мгновение забрать человеческую жизнь. На одном примере Абрасталь уяснила, что такие узоры случая возможны везде, что практически любая неожиданная смерть обязана им.

Люди говорят о невезении. Неудаче. Твердят о буйных духах и злопамятных богах. А иные упоминают наиболее ужасную из истин: что мир и жизнь в нем — всего лишь слепое столкновение случайных событий. Причины и следствия только документируют абсурдность происходящего, и даже боги совершено беспомощны.

Иные истины могут преследовать нас злее и беспощаднее привидений. Иные истины выкрикиваются ртом, широко раскрытым от ужаса.

Она чуть не упала, выходя из шатра; стражники и помощники толпились вокруг и не было времени для раздумий, для мыслей о навязчивом прошлом. Был лишь нынешний миг, алый словно кровь в глазах, громкий как вой, что мечется в темнице черепа.

Дочь нашла ее. Фелаш, потерявшаяся где-то в сердце морского шторма, заключила сделку с богом и он, не успел вой ветра заглушить слабые крики тонущих матросов, открыл путь. Древний, ужасный, грубый как изнасилование. Сквозь слезы Абрасталь узрела круглое лицо четырнадцатой дочери, словно поднимающееся из неизмеримых глубин; Абрасталь вкусила соль моря, ощутила леденящий холод его вечного голода.

«Мать. Вспомни рассказ о гибели твоего дяди. Фургон ползет, качается голова мула. Гром вдалеке. Вспомни этот рассказ, ведь ты передавала его мне, ты переживала его каждый день. Мать, дорожная насыпь — это Пустоши. Я слышу гудение роя, я слышу!»

Старшие Боги — неохотные и небрежные оракулы. В хватке такой силы ни один из смертных не может говорить свободно. Ясность отвержена, точность презрена. Получаются лишь искаженные слова и скомканные образы. Только в одном можно быть уверенным: вас пытаются обмануть.

Но Фелаш была самой умной из возлюбленных дочерей. И Абрасталь поняла. Приняла предостережение.

Тот момент прошел, но боль осталась. Плача окрашенными кровью слезами, она расталкивала перепуганных слуг и телохранителей. Вышла наружу, голая до пояса, волосы спутаны и покрыты потом. Соль затвердела на коже, тело пахнет так, словно его вытащили со дна морского.

Отмахнувшись ото всех руками, она встала, тяжело дыша, понурив голову, пытаясь успокоиться. Не сразу удалось ей заговорить.

— Спакс. Найдите Спакса. Немедля.

Воины племени Гилк собрались в клановые группы, проверили оружие и снаряжение. Вождь Спакс смотрел за ними, почесывая бороду; кислый эль зловеще бурлил в брюхе. Или это бунтует козья ляжка, или кусок горького шоколада, что был в кулак величиной — ничего подобного он не пробовал до прибытия в Болкандо, но, да не обманут благие боги, это ДОЛЖЕН был быть шоколад!

Баргаст заметил гонца Огневласки задолго до его прибытия. Один из жалких придворных мышат, лицо красное от усердия, дрожание губ видно за десять шагов. Разведка сообщила ему, что до Охотников за Костями осталось около дня пути — они времени не теряли, даже сафийские торговцы умудрились отстать от щедрых покупателей. При всей своей надменности Спакс вынужден был признать: хундрилы Горячих Слез и Напасть крепки как язык пожирателя кактусов. Они почти так же круты, как его Баргасты. Всеобще мнение полагает, что армии с обозами движутся, словно ленивые волы, даже на ровной местности; однако ясно, что ни Желч из Горячих Слез, ни Кругхева из Напасти не доверяют всеобщему мнению.