В том, что прочно. В том, за что можно ухватиться. Даже если мы грезим о совсем ином. Неужели определение религии так просто? Стремление к иному? Мы питаем стремление верой, символически удовлетворяем желания посредством ритуалов. То, чего мы желаем, то и есть. То, чего мы ищем, уже существует. Веря, мы создаем, а создавая, находим.

Но в такой системе, разве не верно и обратное? То, что мы отвергаем, перестает существовать. „Истина“ рождается желанием. Мы можем найти только то, что создали.

Никаких чудес не существует вне нас.

Веря, мы создаем богов. А также можем и уничтожить их. Мимолетной мыслью. В один миг, отказавшись, отвергнув.

Не таков ли истинный лик грядущей войны?»

Испугавшись своей мысли, Бутыл собрал ощущения, сбежал от равнодушных проблесков сознания на речном дне. Ему нужно что-то … более близкое. Человечное. Ему нужны родные крысы из трюма!

Смертонос сидел, накрывшись одеялами, и смотрел на бесчувственное тело Хеллиан. Она вырубилась на середине любовной игры — что, наверное, происходило с ней не в первый раз. Рядом сидел другой солдат, глядя на принца из семиградского племени с понимающим видом.

Стремление юноши к комфорту и так далее вовсе не похоронено этой ночью; еще немного, и он ускользнет к кому-то другому. Как хорошо, что Хеллиан одержима лишь одним — выпивкой. Она смотрит на кувшин в чужой руке со всей яростной завистью обманутой любовницы. Пьяна она или нет, но спутать планы Смертоноса умеет всегда.

Нет, настоящий дурак сидит рядом. Сержант Урб, чья любовь к этой женщине блестит, словно весенние воды, питается из неистощимого источника детской веры. Он верит, будто однажды ее мысли прояснятся в достаточной мере, чтобы она увидела, кто стоит перед ней. Что однажды соблазн алкоголя станет ей неприятен.

Да, он идиот. Но ведь идиотов в мире много. Им перевода нет.

Когда Смертонос наконец пошевелился, Бутыл выскользнул из разума крысы. Следить за этим — за любовными забавами — слишком подло. К тому же разве бабушка не вбивала в него предупреждения о риске извращений, связанных с его талантом? О да, еще как вбивала.

Скенроу подошла и встала рядом с Рутаном Гуддом у поручня. — Темные воды, — пробормотала она.

— Ночь.

— Вы любите все упрощать, верно?

— Вещи просты, Скенроу. Все осложнения, от которых мы страдаем, вырублены внутри наших черепов.

— Неужели. Но ведь от этого они не становятся менее реальными?

Он пожал плечами. — Чего-то хотели?

— Многого я хочу, Рутан Гудд.

Он покосился на нее и был, казалось, удивлен тем, как близко она встала. Почти такая же высокая, темные канезские глаза блестят… Он отвел взгляд. — И что заставило вас думать, что я могу помочь?

Женщина улыбнулась. Хотя капитан не обратил внимания, это была милая улыбка. — Кто произвел вас в чин?

— Один безумный лунатик.

— Где?

Он провел пальцами по бороде, скривился: — И к чему всё это, а?

— Знаете, Добряк был прав. Нужно работать вместе. Вы… я желаю больше знать о вас, Рутан Гудд.

— Ничего интересного.

Она оперлась о парапет. — Вы скрытничаете, капитан. Но ладно. Я умею выведывать. Вы среди первых офицеров Четырнадцатой. Значит, были в Малазе, уже уволенный и ожидающий нового назначения. Ну-ка, какая армия прибыла на остров слишком потрепанной, чтобы избежать расформирования? Восьмая. Тринадцатая. Обе с Корелской компании. Фаредан Сорт была в Восьмой, но она вас не знает. Значит, вы из Тринадцатой. Весьма… интересно. Служили с Седогривым…

— Боюсь, вы сделали ложные выводы, — оборвал ее Рутан. — Я переведен из флота адмирала Нока, Скенроу. Я даже не морской пехотинец…

— И на каком корабле служили?

— На «Дхенраби»…

— Утонувшем около Боевой отмели…

— Точно.

— … восемьдесят лет тому назад.

Он долго смотрел на нее. — Да, такая цепкая память граничит с одержимостью, не считаете?

— А как насчет патологической лживости, капитан?

— Это был первый «Дхенраби». Второй врезался в Стену на скорости пять узлов. Из ста семидесяти двух на борту только пятеро вытащены Стражей.

— Вы стояли на Буревой Стене?

— Нет, меня обменяли.

— В Тринадцатую?

— Назад во флот. Мы ухитрились захватить четыре триремы Маре, забитые добровольцами на Стену — да, хотя трудно поверить, что на такое дело находятся добровольцы. Но Стража отчаянно желала новой крови. Так что оставьте подозрения, капитан. Мое прошлое скучно, темно и лишено героики. Некоторых тайн, Скенроу, лучше не знать.

— Звучит, надо признать, весьма правдоподобно.

— Хотя?..

Она бросила еще один сияющий взгляд (на этот раз он его заметил). — Все еще считаю вас лжецом.

Он оттолкнулся от поручня. — На баржах слишком много крыс.

— Можно поохотиться.

Рутан Гудд помолчал, поглаживая бороду. Пожал плечами: — Не думаю, что стоит.

Он отошел от борта. Женщина из Кана поколебалась и двинулась следом.

— Боги подлые, — шепнул Бутыл, — этой ночью все заняты одним. — Он ощутил в душе укол сожаления, старый и привычный. Он не из тех мужиков, за которыми женщины сами гоняются. Его приятели перебираются из одной постели в другую, и в каждой тепло и мягко — а ему самому не везет. Существо, посещающее его во снах, делает дневную жизнь гнусной насмешкой.

Да и ОНА не появлялась уже больше месяца. Возможно, устала. Возможно, получила от него всё, что хотела. Чем бы это ни было. А в последние посещения его пугал страх в ее глазах, пугало ее отчаяние. Он просыпался от вони сгорающей в пожаре травы, дым разъедал глаза, топот мчащихся по саванне стад громом отзывался в черепе. Он долго лежал под одеялом, свернувшись как ребенок, содрогаясь от одолевающего чувства неуместности всего вокруг.

Месяц спокойствия… но почему ее отсутствие кажется дурным знамением?

Баржа напротив ускользнула, поймав шальное течение, и Бутыл смог увидеть восточный берег. Низкий берег с валунами, тростники; за ними колышется равнина, озаренная зеленоватым светом нефритовых царапин на южном небосклоне. Степи должны бы кишеть жизнью. Но они пусты.

Этот континент воспринимается более старым, чем Квон Тали или даже Семиградье. С этой земли слишком долго кормились.

На западном берегу виднелись фермы. Каждый надел в треть лиги длиной тянется к реке, а противоположный конец выходит к путанице рассекающих регион дорог. Без ферм летерийцы голодали бы. Но Бутыл был встревожен печальным состоянием многих хозяйств: просевшие крыши амбаров, заросшие сорняками силосные ямы… Ни одного дерева в округе, даже пеньки сравнялись с истощенной почвой. Ветрозащитные полосы из осин и вязов кажутся иссохшими, больными. Широкие веера нанесенной из каналов земли, илистые островки делают берег опасным. Чернозем уносится в море. Нет, уж лучше наблюдать за первобытно-бесплодным берегом востока.

Какой-то солдат ходил по барже кругами, словно попал в клетку; на третьем проходе он остановился, постоял и затопал сапогами, подбираясь ближе.

Слева возникла чернокожая женщина. Положила руки на борт.

Бутыл лихорадочно пытался вспомнить ее имя. Потом сдался, вздохнул. — Ты из тех, кого Бадан Грук считал утонувшими, да?

Он искоса поглядела на него. — Сержант Смола.

— У тебя красивая сестрица — ох, я не …

— У меня красивая сестрица, точно. Ее зовут Целуй-Сюда, что само по себе кое на что намекает. Да? Иногда не ты придумываешь имя, а имя тебя находит. Так было с сестрой.

— Значит, имя не настоящее.

— А ты Бутыл, маг Скрипача. Он никогда о тебе не говорит. Почему бы?

— Почему он обо мне не говорит? Откуда мне знать? Ваш сержантский треп меня не касается — если тебе интересно, о чем Скрип говорит, о чем молчит, почему не спросить его самого?

— Я спросила бы, но ведь он не на нашей барже.

— Не везет.

— Не везет… но есть ты. Когда Скрипач перечисляет свои, э… достояния, тебя словно не существует. Мне вот интересно: он нам не доверяет? Или тебе не доверяет? Две возможности, два направления… или ты можешь предложить третье?