На заре он заметил впереди, прямо на тропе, бесформенную кучу, едва поднимающуюся над растрескавшимися камнями. Клочья меха… рваная гнилая кожа над узкими плечами. Тонкие серые волосы кажутся готовыми оторваться от черепа при первом дуновении ветерка. Тело обернуто полосами гнилой змеиной кожи. Существо сидит спиной к Ливню. Он подъехал ближе. Тело оставалось неподвижным, только волосы и куски одежды колыхались на ветру.

Труп? Судя по белесому черепу под остатками волос, это кажется возможным. Но кто оставил бы тело родича сидеть посреди этой безжизненной сковороды?

Когда фигура подала голос, лошадь Ливня дернулась, зафыркав. — Глупец. Он мне нужен.

Голос был скрипучим как песок, пустым как выточенная вихрями пещера. Он не мог понять, принадлежит голос мужчине или женщине.

Существо то ли вздохнуло, то ли что-то прошипело. Потом сказало яснее: — И что мне теперь делать?

Ливень с сомнением ответил: — Ты говоришь на моем языке. Ты овл? Нет, невозможно. Я последний… и твоя одежда…

— Значит, ответа у тебя нет. Я привыкла к разочарованиям. Удивление — вот эмоция, которой я не испытывала давным-давно. Похоже, я даже вкус его забыла. Иди же прочь. Мир и его нужды слишком велики для тебе подобных. Вот он, он, конечно, управился бы лучше — но он мертв. Я так… рассержена.

Ливень слез с лошади, взял водяной мех: — Ты, должно быть, хочешь пить, старушка.

— Да, горло мое пересохло, но ты ничем не поможешь.

— Есть вода…

— Она тебе нужнее. Хотя жест щедрый. Глупый, но почти все ваши поступки таковы.

Он обошел старуху, чтобы поглядеть ей в лицо — и нахмурился. Почти все лицо пряталось в тени выступающих надбровных дуг, но ему показалось, что оно сделано из бусин и нитей грубой шерсти. Он заметил тусклый проблеск зубов, и по телу пробежала дрожь. Ливень непроизвольно сотворил левой рукой защитный жест.

Скрежет смеха. — Ваши духи ветра и земли, воин — мои дети. Думаешь, твои чары сработают? Но постой… вот же оно. Между нами длинная нить общей крови. Может быть, глупо думать об этом, но если кто и заслужил звания дуры, так это я. Что же, позволю себе ответный… жест.

Существо встало, клацая костями и скрипя суставами. Ливень увидел вытянувшиеся бурдюки грудей, пятнистую гнилую кожу; впалое брюхо было покрыто резаными ранами — края ран высохли и вспучились, а в самих прорехах видна лишь непроницаемая тьма, словно женщина высохла изнутри так же, как снаружи.

Ливень облизал саднящие губы, с трудом проглотил комок в горле. Сказал дрожащим голосом: — Женщина, ты мертва?

— Жизнь и смерть — такая старая игра. А я слишком стара для игр. Знаешь ли, эти губы лобзали некогда Сына Тьмы. В дни молодости, в далеком отсюда мире — далеком, да, но вскоре ставшим слишком похожим на этот. Но есть ли толк в мрачных уроках? Мы видим и делаем, но мы ничего не знаем. — Сухая рука пренебрежительно дернулась. — Дурак вонзил нож в собственную грудь. Думает, что со всем покончил. Тоже ничего не знает. Видишь ли, я его не отпущу.

Непонятные слова все же чем-то напугали Ливня. Полупустой мех повис в руке, его малый вес казался насмешкой.

Голова поднялась, и Ливень понял, что под бровями скрывалась мертвая кожа, натянутая на мощные кости. Черные провалы глазниц, вечная усмешка. То, что показалось ему нитками и бусинами, было полосками плоти. Как будто некий зверь истерзал лицо старухи. — Тебе нужна вода. Лошади нужен корм. Иди за мной, я спасу ваши бесполезные жизни. А потом, если тебе повезет, найдется причина не убивать тебя.

Что-то сказало Ливню, что противоречить будет неблагоразумно. — Меня зовут Ливень, — сказал он.

— Я знаю твое имя. Одноглазый Глашатай просил за тебя. — Она фыркнула. — Как будто я славна милосердием.

— Одноглазый Глашатай?

— Мертвый Всадник, выходец из Пещер Худа. Он почти не может передохнуть в последнее время. Знамение, зловещее как крик вороны. Тук Младший вторгается даже в драгоценные мои сны. Грубиян.

— Он омрачает и мои сны, Старейшая…

— Не зови меня так. Неправильно. Называй меня по имени — Олар Этиль.

— Олар Этиль, он придет еще раз?

Она дернула головой, помолчала. — Как они скоро поймут, к горю своему, ответ звучит «да».

Солнце пролило луч на гротескную сцену. Баюкая поврежденную руку, Бекел стоял с полудюжиной других сенанов. За ними самозваный Вождь Войны Марел Эб призывал воинов к бдительности. Ночь тянулась долго. Воздух пропах вонью пролитого пива и дерьма. Барахны вставали неохотно, хохоча и жалуясь, что приходится прервать праздник.

Перед Бекелом лежала низменность, на которой они вчера разбивали лагерь. Ни одной палатки не осталось; молчаливые угрюмые сенаны ждали, когда можно будет идти назад. Им не хотелось становиться свитой нового вождя. Они сидели на земле и следили за барахнами.

Проснулись мухи. Вороны каркали над головами. Скоро им будет чем поживиться.

Тело Оноса Т’оолана было разорвано, куски разбросаны по земле. Кости его усердно расщепили, череп раздавили. Восемь барахнов пытались сломать кремневый меч, но не смогли. Наконец меч швырнули в костер вместе с одеждой и мехами Тоола. Когда все прогорело, десятки барахнов помочились на почерневший камень, надеясь, что он лопнет. Меч остался цел, но осквернение свершилось.

Глубоко в душе Бекела бушевал черный гнев, кислотой прожигая сердце. Но даже такой яд не смог растворить клубок вины, угнездившийся в самой сердцевине его существа. Он все еще чувствовал в ладони рукоять кинжала, словно проволочная оплетка клеймом прожгла кожу. Его тошнило.

— Его приспешники есть в нашем лагере, — едва слышно сказал воин сзади него. — Женщины Барахна, что вышли за сенанов. И другие. Жена и мать Столмена. Мы знаем, какая участь ждет Хетан… Марел Эб не позволит нам идти вперед. Он нам не верит.

— Да и с чего бы, Страль? — сказал Бекел.

— Будь нас больше, а их меньше…

— Знаю.

— Бекел, мы расскажем Вождю Войны? О том, что описывал Тоол?

— Нет.

— Тогда он поведет нас к смерти.

Бекел сверкнул глазами: — Не сенанов. — Он оглядел россыпь лиц, оценивая действие сказанных слов, и удовлетворенно кивнул. — Мы устраняемся.

— Идем в Летерийскую Империю, — сказал Страль. — По совету Тоола. Выторгуем место для поселения. Помиримся с акрюнаями.

— Да.

Они снова замолчали, невольно вновь взглянув на сцену убийства. Разорванный на части Вождь Войны, бесконечные знаки злобного святотатства. Унылое, позорное утро. Гнусная, проклятая земля. Вороны уже сели и прыгают, склевывая мелкие ошметки.

— Они изувечат ее и убьют потомство, — сказал Страль и сплюнул, избавляясь от горечи слов. — Вчера, Бекел, мы присоединились бы к ним. Каждый изнасиловал бы ее. Один из наших ножей коснулся бы мягких детских шей. А сейчас… посмотрите на нас. Пепел во рту, прах в сердце. Что произошло? Что он сделал с нами?

— Он показал нам бремя благородного мужа, Страль. Да, оно способно язвить.

— Он жестоко использовал тебя, Бекел.

Воин посмотрел на вздувшуюся руку, покачал головой: — Я его подвел. Я не понимал.

— Если ты его подвел, то и все мы тоже.

Бекел не сомневался, что это так. — Только подумайте, — пробормотал он. — Мы называли его трусом.

Перед ними и позади них плясали вороны.

Некоторые дороги легче потерять, чем другие. Многие идут в поисках будущего, а находят лишь прошлое. Другие ищут прошлое, чтобы сделать его новым — и понимают, что прошлое совсем не такое, каким они его воображали. Вы можете пойти на поиски друзей, а найти чужаков. Вы можете искать компании, а находить лишь жуткое одиночество.

Мало какие дороги дают вам возможность паломничества, сулят место, обретаемое в конце пути и, одновременно, в сердце.

Хотя верно и то, что некоторые дороги не имеют конца и паломничество оказывается бегством от спасения, и поднятый на плечи груз приходится нести назад, к месту исхода.