Ханнес не верил слухам. Не такой человек Альбрехт Гайсвинклер, чтобы бросить новехонький дом, хорошую службу в Лесном управлении и молодую жену. Ханнес подозревал, что Альбрехт ушел в горы Хеллен, где сразу же после оккупации, или аншлюсса, как ее называли немцы, стали формироваться отряды Сопротивления. Альбрехт был настоящим австрийцем и любил свою землю не только на словах.

И вот теперь он у него в доме, похудевший, ставший как будто выше и старше лет на десять.

Он вошел в кухню и сел на придвинутый хозяином стул. На коротком ремне у него на плече висел синеватый «ЭМ-ПИ 40». Из кармана куртки торчала рукоятка «парабеллума».

— Откуда? С гор? — не выдержал Ханнес.

— Об этом потом, — сказал Альбрехт. — Где Клара?

— Ушла погостить к тетке в Блаальпе. У нее что-то с нервами неладно после всего, что здесь было. А ты где пропадал столько времени?

— Прости, старина, это длинный рассказ. Мне сейчас нужно другое. Я слышал, ты помогал перевозить пруссакам какие-то грузы?

— Было, — поморщился Ханнес. — Заставили под прицелом. Меня и Франца Растла. Ты его помнишь?

— Что перевозили?

— Деревянные ящики.

— Много?

— Всего двадцать восемь. По четырнадцать на повозке. Не особенно большие, килограммов по двадцать весом.

— Откуда?

— Из виллы Рота.

— Куда?

— В Топлиц.

— Значит, они их утопили?

— Конечно.

— Можешь показать — где?

Ханнес вздохнул.

— Как бы не вышло беды. Офицер, который нас сопровождал, предупредил, чтобы мы держали язык за зубами.

Альбрехт усмехнулся.

— Очень хотел бы увидеться с этим офицером или хотя бы узнать, где он сейчас... где они сейчас все. Во всяком случае, сюда они больше не придут. Русские взяли Вену.

Только сейчас Ханнес увидел, что яичница на сковородке давно сгорела и комната наполняется синеватым чадом. Он схватил тряпку и столкнул сковородку с огня.

— Говоришь, русские взяли Вену?

— Да. Два дня назад.

— Значит... действительно пруссакам конец?

— Да, Ханнес. И пруссакам и войне. Жизнь снова пойдет по-старому. Но сейчас ты нам должен помочь.

— Чем?

— Ты должен показать место, куда возили ящики.

— Это нетрудно, — после некоторого раздумья сказал Ханнес. Он подошел к вешалке и снял с нее куртку. — Идем.

Уже по дороге к озеру спросил:

— Ты сказал, что я должен помочь не тебе, а вам. Кому это — вам?

— Мне и моим товарищам.

«Значит, он — коммунист, — пронеслось в голове Ханнеса. — «Мне и моим товарищам...» Вот тебе и маленький Альбрехт... А в конце концов мне наплевать. Если коммунисты сумели свернуть шею этому мерзавцу Гитлеру, значит они стоящие ребята...»

Топлиц в этот день был особенно красив. Вода лежала в котловине спокойно, ни единая морщинка не нарушала ее тишины. Свежая зелень леса, сбегавшая по склонам Грасванда к берегу, повторялась в зеркале озера до мельчайших подробностей. И если долго смотреть, даже голова начинала кружиться, такая в воде отражалась глубина. Если бы только не воронки от взрывов на месте испытательной станции и блокгауза, можно было подумать, что пруссаки никогда не приходили сюда, и никакой, войны не было — все это дурной сон.

— Вот здесь они перегружали их на плоты, — сказал Ханнес, показывая пологий спуск к воде. — Видишь, на земле еще следы наших повозок.

Альбрехт осмотрел берег.

— У тебя, кажется, была лодка?

— Лодка, — хмуро усмехнулся Ханнес. — Недели две назад они конфисковали у нас все лодки и угнали их неизвестно куда.

— Не могли же они увезти их с собой, — пробормотал Альбрехт. — Где-нибудь здесь, в кустах.

Но в кустах, сколько они ни искали, лодок не было. На глаза им попался только плот, связанный из десяти бревен. Наполовину вытащенный из воды, он был завален ветками, наспех обломанными с ближайших кустов.

— Здорово торопились, — сказал Альбрехт. — Слушай, Ханнес, сходи, дружище, домой за топором, мы вырубим весла. А я пока попробую столкнуть этот крейсер на воду.

Клад

— ...Какая здесь глубина?

— Посередке метров сто-сто двадцать. А здесь, под нами, я думаю, не больше тридцати.

Альбрехт лежал на краю плота и напряженно всматривался в воду.

Ханнес, орудуя кормовым веслом, медленно вел плот вдоль изгибов берега.

Косые лучи солнца пробивали воду метров на десять в глубину и гасли в пелене желтоватой мути, видимо, поднятой со дна ночными взрывами.

— Хотя они и пошли к середине, но далеко от берега не уплыли, — сказал Ханнес. — Я и сотни шагов не успел отойти со своей повозкой, как они вернулись.

— Вода слишком мутная. Держи ближе вон к тем кустам.

Ханнес сделал несколько сильных гребков.

— Ящики на лодку и плот грузили хефтлинги. Они взяли их с собой на озеро. А когда вернулись, ни одного хефтлинга с ними не было...

Альбрехт слушал Ханнеса, не отрывая взгляда от воды.

— Что это за палки на дне?

— Какие палки?

— Вот здесь, слева.

Ханнес бросил весло и лег на плот рядом с Альбрехтом.

— Вот видишь, еще одна.

Лесничий вгляделся в воду.

В глубине он увидел длинный шест, стоящий вертикально. Шест слегка покачивался из стороны в сторону, как поплавок, колеблемый глубинным течением.

— В жизни не видел такого. Бревна и жерди, когда намокают, плавают под водой, пока не потонут. А этот... Будто привязан к чему-то на дне.

— Ханнес, найдется в твоем хозяйстве кошка? Сейчас мы узнаем, к чему привязан этот поплавок.

...Через несколько минут плот снова оттолкнули от берега и подвели к тому месту, где в глубине качался таинственный шест. Альбрехт осторожно опустил в воду запасной якорь — кошку от конфискованной эсэсовцами лодки Ханнеса. Якорь был трехлапый с острыми, хорошо заточенными концами. Он сразу же подцепил что-то на дне. Лесничий и бывший объездчик начали медленно выбирать веревку.

Сначала на поверхность всплыл шест, привязанный прочным парашютным шнуром за какой-то тяжелый предмет, а потом и сам предмет, оказавшийся кубическим ящиком, сколоченным из толстых, хорошо пригнанных друг к другу досок.

Ханнес и Альбрехт с трудом вытащили его на плот.

— А теперь — к берегу!— скомандовал Альбрехт.

...Ящик аккуратно вскрыли стамеской на кухне Ханнеса.

Под досками оказалось несколько слоев водонепроницаемой бумаги, а под ней — два слоя хорошо промасленной парусины.

— Упаковано на совесть, — сказал Альбрехт, вспарывая ножом плотную ткань.

Под ней оказалось еще два слоя бумаги.

Когда их сорвали, Ханнес крякнул и сел на стул.

В ящике лежали деньги.

Некоторое время оба ошеломленно смотрели на синие и зеленые бандероли, уложенные так плотно, что они казались монолитной массой. Наконец Альбрехт вытащил одну бандероль и поднес к глазам.

— Английские фунты, — тихо сказал он. — И в этом кирпиче, если верить цифрам, напечатанным на обертке, ровно пять тысяч. Черт возьми, сколько же здесь всего?

Он начал выкладывать бандероли на пол.

— В моей телеге было четырнадцать таких коробок, — пробормотал Ханнес, опускаясь рядом с ним на колени.

Скоро весь пол вокруг ящика был покрыт бандеролями, а им, казалось, не будет конца.

— Бумажки-то старые, потертые, — сказал Ханнес, разрывая на одной пачке обертку. — Где они их столько набрали? Почему не взяли с собой?.. Я думаю, здесь полмиллиона, не меньше.

Он заглянул в ящик.

— А это что за шкатулка, Альбрехт? Сдается, что кроме бумажек здесь есть еще кое-что подороже.

Альбрехт извлек со дна ящика небольшую деревянную коробку, в которой что-то глухо звякнуло, когда он поставил ее на стол.

Долото вошло в щель между крышкой и корпусом коробки, и крышка откинулась.

— Железо... — разочарованно протянул Ханнес, трогая пальцем стопку темных металлических пластин, которые составляли все содержимое шкатулки.

— По-моему, нет, — отозвался Альбрехт. — Железо они не прятали бы вместе с деньгами.