По воспоминаниям Серебровского, письмо Ленина было необходимым, своевременным, поскольку многие бакинцы относились к концессиям неправильно. Ошибочно воспринимал советскую концессионную политику и сам Серебровский. Под влиянием Владимира Ильича Серебровский полностью отказался от своих ошибочных взглядов и был послан за границу для переговоров с нефтяными компаниями. Однако существенных результатов переговоры о концессиях не дали. Зарясь на советскую нефть, капиталисты жаждали не только прибылей, а еще и власти. Киров говорил о том:

— Сейчас ясно вырисовывается картина, что западная буржуазия считает для себя возможным прийти на русскую землю только в том случае, если ей будут обеспечены со всех сторон гарантии, то есть, другими словами, они просто желают полного крепостничества.

Открывать капиталистам какую-либо лазейку для крепостничества никто, конечно, не собирался. Понадобилось найти приемлемый выход из тяжелого положения. Его искали, он был найден, одобрен Лениным.

Решение X съезда РКП (б), принятое в марте 1921 года, о целесообразности привлечения концессионеров в советскую промышленность Киров, естественно, считал совершенно правильным. Вместе с тем действительность позднее убедила его, как и Орджоникидзе, Мясникова, Серебровского, что бакинцы смогут обойтись и без концессионеров.

Как выразился однажды Сергей Миронович, в телегу Серебровского следовало запрячь трех китов. В отличие от некоторых иных отраслей народного хозяйства, и в частности золотодобывающей, бакинская нефтяная промышленность сосредоточилась в обжитом краю, в старом пролетарском центре, имеющем многотысячную партийную организацию. Ясно, добиться подъема здесь было легче, чем, скажем, на сибирских золотых приисках. Во-вторых, страна избавлялась от разрухи гораздо быстрее, чем ожидалось. И советские республики в обмен на нефть могли давать бакинцам продовольствие, технику, материалы не в намеченных, а в повышенных размерах. Наконец, в-третьих, оправдывало себя и такое самоограничение: несмотря на острую нехватку нефти, вывозить ее понемногу за границу и покупать там все, чем страна не в силах пока снабжать бакинцев.

Бремя восстановления нефтяной промышленности бакинцы взвалили на себя. Они трудом своим подтвердили, что способны на большее, чем от них требуют: восстанавливая свое хозяйство, перевооружать его технику. Смелый план реконструкции был реален, потому что энергию сверхмощного напряжения давали два встречных потока — воля бакинского пролетариата и внимание к нему Ленина, партии, всей страны.

Не было, пожалуй, индустриального центра, откуда продукция не шла в Баку. Туда переводили целые заводы. Туда направили специалистов из десятков городов. Туда откомандировали нефтяников, специально для того демобилизованных из армии. Не хватало грамотных людей, способных скоро овладеть новой техникой, и трест «Азнефть» со согласия Ленина завез из Константинополя несколько тысяч белогвардейцев-врангелевцев, вчерашних врагов, просившихся на родину.

Азнефти отпускали кредиты в золоте для заключения договоров с иностранными техническими фирмами. Азнефти позволили самой торговать своей продукцией за границей и распоряжаться выручкой по своему усмотрению. Кое-кого в Москве пугала «бакинская вольница» — ведь нарушается государственная монополия внешней торговли. Но никакой вольницы, никаких нарушений советских законов не было. Все делалось с разрешения Ленина.

Наибольших забот требовало бурение скважин. От него зависело не только увеличение добычи, но и само существование многих промыслов. Лишь быстрые темпы бурения могли предотвратить обводнение недр. Владимир Ильич писал:

«От недостатка бурения мы гибнем и губим Баку».

Поэтому азербайджанские нефтяники прежде всего внедряли роторное, вращательное бурение. Рутинеры встретили его в штыки. Нашлись геологи и хозяйственники, утверждавшие, будто для грунтов Апшеронского полуострова новый способ проходки скважин неприменим, а отсутствие опыта и нехватка оборудования тем паче приведут к провалу: лучше потихоньку, по старинке, но наверняка.

Киров полагался на американский опыт и доводы советских ученых, в том числе академика Губкина, и тоже говорил, что лучше идти наверняка, но не по старинке. Роторное бурение внедрялось, вполне оправдывая себя.

Азнефть заключила договор с американскими подрядчиками — с «Барнсдальской корпорацией», обязавшейся поставлять станки и бурить скважины. Подрядчики срывали выполнение договора, и Киров говорил:

— Несколько месяцев назад одна почтенная американская компания предложила нам услуги в деле наиболее совершенных способов бурения нефтяных скважин, и мы эти услуги приняли. Но теперь мы видим, что ловить за фалды заокеанских бурильщиков нам не приходится. И то, что они немного замешкались, что до сих пор целые полгода везут к нам станки и никак не довезут, особенной беды не вызовет… Кривая добычи нефти, правда, не дает головокружительных цифр, но повышается настолько заметно, что каждый прошлый день отличается от предыдущего.

Вместе с роторным бурением внедрялось новое и в добычу нефти. Было не просто и это. Рутинеры цеплялись за дедовскую желонку — ведро с клапаном в дне. Замена желонок глубоконасосными станками-качалками всполошила рутинеров еще больше, чем роторное бурение. Была и трудность похуже: тартальщики боялись, что механизация лишит их куска хлеба. Меньшевистско-эсеровские и оппозиционные отбросы усиливали предубеждение против новой техники. Националисты, спекулируя на отсталости тартальщиков, наименее квалифицированного слоя нефтяников, выдумывали, будто глубокие насосы завезены для того, чтобы увеличить безработицу, выжить азербайджанцев с промыслов.

Коммунисты, опровергая враждебные измышления, обращались непосредственно к рабочим. Рассеивая их уныние, тревогу, десятки раз выступал среди тартальщиков и Киров. Он говорил: пролетарская власть не выбрасывает рабочего человека на улицу, есть курсы, подучитесь, станьте масленщиками, монтерами, слесарями, будете зарабатывать больше теперешнего, вас потом к желонке и калачом не приманишь.

Ни одного тартальщика не уволили. Глубокие насосы, прозванные «красными тартальщиками», уже никого не пугали. На станках мерно качались балансиры, как бы отбивая молитвенные поклоны. Насосы прозвали еще и «богомолками».

Старые площади давали все больше нефти. А на новых — разведка опровергала косные утверждения об истощенности апшеронских недр.

Первый советский промысел создали на бывшем рынке. Сергею Мироновичу рассказали, что там, на Солбазе, то есть Солдатском базаре, еще до революции заложили несколько скважин, но получили только воду. Над бурильщиками смеялись. А они говорили Кирову: если бурить глубже, не пожалеете. Передовые геологи согласились с их доводами. Солбаз разведали. Заложили скважины. Первой достигла нефтеносного горизонта скважина № 22, за ней № 31 и № 7. Промысел строился и строился. Он стал крупнейшим в Баку по добыче.

Другое детище Кирова — промысел в Биби-Эйбатской бухте. На поверхности воды здесь часто видели выходы газов. Бросят в воду горящую паклю, и газы воспламеняются. Никто не сомневался, что морское дно богато нефтью. Слепой инженер Павел Николаевич Потоцкий годами вынашивал мечту о засыпке бухты. Еще до мировой войны засыпку начали, но бросили.

Сергей Миронович увлекся проектом Потоцкого, тем более заманчивым, что его поддерживал знаток бакинских недр, профессор Московской горной академии Дмитрий Васильевич Голубятников. Правда, Потоцкий, поговаривали, недолюбливает большевиков. Что из того — Киров угадал, откуда это идет у больного, слепого инженера. Тот просто не верил, что большевикам по плечу его трудный проект. Не верил, затем, убедившись в своей ошибке, охотно трудился, несмотря на недуги.

На топких пустырях повели изыскания. Продолжали и засыпку бухты, отвоевывая у моря драгоценные недра. Но бурение ничем не радовало. Сплошь вулканическая порода. Ни единого признака нефти. Кое-кто, злорадствуя, сообщил в Москву, будто в бухте швыряют деньги на ветер, точнее, в болото и воду. Пришлось отвечать на грозные запросы. Тем временем геологи, поддерживаемые Кировым, не переставали думать, где все-таки лучше бурить.