Мысли Дюма нравились Зелинскому: так думал и сам он о роли научного руководителя.

Но он понимал ее глубже и шире. Впоследствии он писал:

«В течение всей своей жизни я твердо знал и стремился внушить своим ученикам, которых было у меня не мало, что в науке коллективное творчество — залог успеха. Ученый должен обладать умением создавать вокруг себя дружный творческий коллектив, заинтересовать людей одним общим делом. Успех одного человека поднимает на новую ступень творчество всех других. Важные дела можно творить только сообща. Бороться за новое нельзя, воюя в одиночку».

Создавая крепкий коллектив, вовлекая молодежь в науку, одаряя ее новыми идеями, ученый всегда внимательно следил за каждым самостоятельным шагом учеников, они всегда чувствовали его заботу, и в решающий час самые смелые их начинания получали деловую поддержку со стороны этого выдающегося организатора науки.

Аудитория, где читал Зелинский курс органической химии, всегда была полна слушателей. Он преподносил материал сжато, но в этой сжатости была красота открываемой истины, предельная ясность задачи. Даже самые трудные вопросы и доказательства в изложении Зелинского легко запоминались.

Слегка заикающийся при разговоре, Николай Дмитриевич совершенно переставал заикаться, как только начинал читать лекцию или вообще что-нибудь объяснять.

Лекции Николая Дмитриевича иллюстрировались богатым препаративным материалом и постановкой опытов. Но основной упор он делал на лабораторные работы.

При изучении химии, и особенно органической, главное место занимают не лекции, а практические занятия. «Студенту нужна не столь аудитория, сколь лаборатория», — таково было твердое убеждение Зелинского.

«Главная, наиболее ответственная и полезная часть работы совершается в лаборатории, в непосредственном общении с веществом, с материей».

«…Овладеть веществом, не бояться вещества, уметь взяться за его исследование, индивидуализируя формы простых тел природы и сложных химических соединений, — говорил своим ученикам Зелинский. — Когда-нибудь все это пригодится и пригодится, может быть, для более ценного, чем та цель, которая была поставлена перед вами ранее». Как мы увидим в дальнейшем, в его работах это было именно так. Например, скромные исследования по очистке спирта послужили основой для замечательного открытия — создания угольного противогаза, спасшего десятки тысяч жизней.

Практические занятия по аналитической и органической химии с первого дня работы были поставлены образцово. В этом много помогли Николаю Дмитриевичу перешедшие с ним из Одесского университета его ученики А. Г. Дорошевский и С. Г. Крапивин.

Качественным анализом руководил лаборант С. Г. Крапивин — «Крапивка», как звали его за глаза студенты. Небольшого роста, в очках, с рыжеватой бородкой и такими же усами, появлялся он всегда как-то незаметно, из-за шкафа, описывал «восьмерки» между столами, приглядываясь и, главное, «принюхиваясь». И сразу же определял:

— Да у вас, батенька, чем пахнет? Вы чуете — четвертая группа! Попробуйте-ка на сероводород.

Студент отправлялся в «сероводородную» и действительно открывал 4-ю группу, хотя перед этим безнадежно пробовал на все группы по очереди. А Крапивин уже «нюхал» осадок у другого неудачника и давал ему нужный совет.

Николай Дмитриевич беседовал с «качественниками» обычно к концу отработки, когда делали последний контрольный анализ на «все группы». Он давал пробы всегда сам и затем проверял результаты, Анализ был сложный, и немногим удавалось определить все входившие в пробу элементы. А бывали, вспоминал Андрей Белый, и такие случаи.

Студент ничего не может определить, приходит растерянный.

— Я, Николай Дмитриевич, ничего не нашел!

— Ничего? А что у вас в колбе?

— Вода.

— А разве вода — ничего?

Николай Дмитриевич смеется, подняв левую бровь, а обескураженный студент клянет свою недогадливость.

Начиналась «беседа», которая и была фактическим экзаменом по анализу. Получивших по анализу «зачет» на экзамене почти не спрашивали. Профессор, справившись с записной книжкой, выставлял оценку зачета. Экзамена не боялись, а вот «беседы» побаивались. И не потому, что Зелинский их строго спрашивал, а просто стыдно было как-то показать перед ним свое невежество. Николай Дмитриевич никогда не придирался, не сбивал на деталях, требовал только умения логически выводить формулу соединения, самому как бы создавать его из элементов. Органиков выучивал он этому мастерству, и потом уже всю жизнь им не страшен был лабиринт длиннейших химических формул.

В количественном анализе царил А. Г. Дорошевский, бледный брюнет с печальным красивым лицом, в аккуратной серой паре. Костюмом и. манерами он явно подражал своему учителю Зелинскому. Входил всегда тихо, говорил скупо и дельно. Очень он подходил к количественному анализу, предмету, требующему большой аккуратности, сосредоточенности, спокойствия.

В этой лаборатории было всегда тихо. Тихо сидели студенты за аналитическими весами, тщательно взвешивая крохотные осадки; тихо ходил Дорошевский, тихо давал пояснения или делал замечание как кому-нибудь студенту.

Третьей лабораторией в ведении Зелинского был органический практикум. Здесь работать было тесно, постоянно сталкивались «зелинцы» и «марковниковцы». 24 рабочих места трудно было поделить между учениками двух профессоров.

Не сразу удалось Николаю Дмитриевичу наладить научно-исследовательскую работу. Из-за тесноты помещения не было возможности выделить хотя бы два-три стола для исследований. Зелинский решительно взялся за оборудование подвала, и скоро в «преисподней», как прозвали подвал студенты, закипела жизнь.

Здесь же проводились и специальные работы студентов. Николай Дмитриевич руководил ими лично. Обилие идей и научных тем, внимательное отношение к малейшим деталям работы, помощь молодым химикам не только на словах, но и у лабораторного стола — все это делало специальные исследования студентов интересными, полноценными и привлекало к Зелинскому большое количество учеников.

На заднем дворе университета стояло старинное здание с метровой толщины стенами и широкими дверями. Здесь размещались химическая лаборатория и «инспекторская».

Шилов распахнул дверь в здание лаборатории. Еще в прихожей пахнул ему в лицо острый, неприятный запах.

Однако этот запах не мешал группе студентов тут же, в вестибюле, за деревянной стойкой, пить чай, аппетитно закусывая бутербродами с колбасой.

— Николай, — крикнул Шилову Чугаев, — присаживайся к нам!

Швейцар, хозяин этого буфета, услужливо звякнул стаканом, но Шилов отмахнулся: не до чая.

— Николай Дмитриевич дал специальное задание.

Студенты с завистью посмотрели на Шилова. Один из них даже вздохнул:

— Никак не могу дождаться очереди! Все нет рабочего места!

Чугаев встал:

— Я с тобой. У меня тоже есть задание в «преисподней».

Он заторопился и чуть не задел ногой за шипящий на полу самовар.

— Тьфу ты, Мартыныч! Подставил бы лучше свою тэ-машину под дверь субинспектору — обварил бы ноги хоть одному педелю!

Студенты одобрительно захохотали. Чугаев догнал Шилова.

Они поднялись на две ступеньки, ведущие в полукружие коридора. Сюда выходило несколько дверей: из аудитории, лаборатории «качественников» и кабинета Зелинского. Отсюда же винтовая лестница вела в подвальное помещение, святая святых, куда допускались только счастливчики, получившие право на исследовательскую работу. Шилов и Чугаев были одними из них.

Они вошли в комнату, с первого взгляда напоминающую кабинет Фауста. Здесь стояли столы с различными приборами, собранными аппаратами для перегонок и дистилляции. Подвязав, как средневековый мастер, тесьмой волосы, стеклодув раздувал светящуюся, нагретую стеклянную трубку.

Несколько ступенек увели студентов в другую комнату, с еще более резкими химическими запахами. Оба товарища в подвале были не впервые. Поэтому они не остановились у стеклодува выдуть себе колбочку, как это делают новички, и запах, который не вынес бы свежий человек, был им нипочем.