— Но она никого не хочет видеть. Даже нас с папой и Гарика, — дребезжащим голоском продолжала отбивать атаки Инесса Львовна.

— Послушайте, нам очень важно поговорить с Элей. И ей тоже надо нас увидеть. Скажите нам, что с ней, в какой она больнице? — мягко проговорила Кира, хотя уже давно догадалась, где именно лежит подруга юности. Как раз там, где боялась оказаться она сама. И Денис. Поэтому так и волнуется Инесса Львовна. Каково это — рассказывать, что дочь психически больна!

Внимательно вглядевшись в лица Киры и Дениса, Эльвирина мать едва заметно качнула головой, будто соглашаясь с чем-то, и проговорила бесцветным голосом:

— Она в психиатрической клинике. Почти сразу после новогодних праздников легла. Сама. Деньги заплатила, чтобы ее в хорошую палату положили, отдельную. Вот и лежит теперь, — на глаза Инессы Львовны навернулись слезы, но она сдержалась.

— Ясно, — проговорил Денис, — я так и думал. Как ее там найти?

Инесса Львовна объяснила.

— Спасибо вам большое, — поблагодарила Кира.

Попрощавшись, Кира и Денис вышли на улицу, сели в машину. На сердце становилось все тяжелее. Хотя, вроде бы, куда уж дальше? Но, как выяснялось с каждым часом, было куда.

Глава 14.

Психиатрическая лечебница располагалась в центральной части города, в старинном здании из красного кирпича: в левом крыле находилось мужское отделение, в правом — женское.

Снабженные подробной инструкцией Инессы Львовны, Кира с Денисом направились к отдельно стоящему корпусу, где были платные палаты.

— Добрый день, нам хотелось бы навестить Яруллину. Она лежит в пятой VIP-палате, — обратился Денис к дежурной медсестре.

Кроме них здесь больше никого не было — и не мудрено. Часы посещений строго расписаны: больных полагалось навещать строго после пятнадцати часов, и то не каждый день, о чем Денису и сообщила медработница. Но его такими мелочами было не пронять.

Не прошло и пяти минут, как им предложили пройти в специальную комнату для посещений. Медсестра подобрела и повеселела: душу грела внушительная купюра в кармане халата.

Внутри все было так, как и следовало ожидать: убого, казенно, бедно. Поневоле вспомнишь пушкинское: «Не дай мне Бог сойти с ума». Психически больных почему-то обычно лечат в зданиях серых и мрачных, как потемки их душ…

Дверь приоткрылась. На пороге возникла Эля. Неузнаваемая, худая до прозрачности, она выглядела старше своей матери. Обкусанные до крови губы плотно сжаты, волосы кое-как собраны на затылке. Только кокетливый домашний костюмчик вместо привычного в больничных палатах халата напоминал прежнюю Элку. Да и костюмчик-то выглядел замурзанным, нелепым из-за повязанной сверху шали и соседства серых войлочных тапочек.

— Зябну все время, — вяло пояснила Элка и села на дерматиновый диванчик, напротив Киры и Дениса. Их появление как будто вовсе не тронуло Эльвиру, ни капли не удивило. Словно они каждый день ее навещали.

— Эльвирочке недавно укольчик сделали, — слащаво пояснила медсестра и заискивающе улыбнулась Денису. — Она теперь будет немножко заторможена, но…

— Благодарю вас за помощь, дальше уж мы сами, хорошо? — Вежливо вроде сказал, а словно приморозил. Медсестра хотела что-то возразить, но запнулась, передумала и поспешно ретировалась.

Элка апатично молчала, уставившись в стену.

— Элечка, — позвала Кира, — Эля, ты меня слышишь? Нам нужно поговорить. Мы приехали поговорить с тобой.

Никакой реакции. Кира беспомощно оглянулась на Дениса. Он опять взял ситуацию в свои руки. Пересел на Элкин диван, обхватил ее за плечи и развернул лицом к себе.

— Эля! — громко проговорил Денис. — Эля, слушай меня внимательно. Ты не сумасшедшая! Ты совершенно нормальная! Это происходит со всеми нами: и со мной, и Кирой, и с Ленькой тоже так было.

Какое-то время Элкин взгляд продолжал оставаться затуманенным. Потом, видимо осознав смысл сказанного, она словно очнулась.

— Вы…тоже? — прошептала она.

— Тоже! — подтвердила Кира.

— Все стало…другое? Стало меняться?

— С нами это началось осенью, в сентябре, — Кира рассказала в двух словах про себя и Дениса. — А что произошло с тобой?

Эля изо всех сил старалась стряхнуть сонное лекарственное оцепенение. Медленно, с трудом поднялась с диванчика, неуверенными шагами подошла к раковине в углу, умылась ледяной водой, сделала пару глотков. Побрызгала водой в лицо.

— Как сквозь вату вас слышу, — она потрясла головой, — но сейчас вроде получше.

Она вернулась на место.

— Со мной это случилось в ноябре, перед праздниками. В сентябре я узнала, что беременна. Радовалась, с ума сходила от счастья. Ведь и надеяться-то давно перестала, а тут вдруг!.. Толику рассказала. Нельзя было не сказать, отец все-таки. Он, естественно, перепугался... Короче говоря, расстались. Но это неважно, главное, чтоб ребенок был. А утром, третьего ноября, проснулась, встала и чувствую — что-то не так. Потом дошло: не тошнит. Поначалу обрадовалась, думала, токсикоз прошел. Мне как раз к гинекологу на прием надо было. Захожу в кабинет, здороваюсь. Вижу — врач меня не узнает. Говорю ей: я беременная, моя карточка у вас, я записана на сегодня… Та говорит, не помню, нет у меня таких. Но карточку поискала. Все перерыла, не нашла. Я ничего понять не могу. Ну, думаю, мало ли... Потерялась, наверное, карточка. А что докторша меня забыла, так у нее пациенток полно. Она говорит, раздевайтесь, раз пришли. Осмотрю, заново на учет поставлю, если что. Посмотрела и выдала: а с чего вы взяли, что беременны? Никакой беременности и в помине нет.

Заново переживая подробности того дня, Эльвира начала заикаться, дрожать, несмотря на лекарство. Кира и Денис не останавливали ее: человеку необходимо выговориться, выплакаться. До этого момента Элка только и могла, что заливать свою беду спиртным.

После происшествия в женской консультации она едва нашла в себе силы дойти до дому. Ничего не могла понять. Не приснилось же ей это счастье двух последних месяцев! Оказавшись у себя, Элка бросилась звонить Толику, отцу несуществующего ребенка. Но ее ждал новый удар: некогда обожаемый гениальный художник, как выяснилось, слыхом о ней не слыхивал! Утверждал, что никогда в жизни не встречался с женщиной по имени Эльвира Яруллина. И Эля ему поверила. Потому что надо быть полным параноиком, чтобы заподозрить, будто все эти люди — Анатолий, докторша, лаборанты из женской консультации, сговорились, чтобы свести ее с ума.

Эльвира повесила трубку, не попрощавшись. Потом выдернула телефонный провод из розетки, отключила сотовый и достала из холодильника бутылку водки. На работу ей идти было не нужно: Элка в последние годы трудилась дома. Писала картины на заказ. Так уж вышло, что никто из их институтской пятерки так и не стал инженером.

В свое время Эля окончила художественную школу. Говорили, у нее неплохие данные — вот они и пригодились. Дела шли неплохо: Элкины портреты, пейзажи и натюрморты пользовались спросом, круг постоянных клиентов ширился год от года. Эля не заблуждалась на свой счет, никогда не считала себя гением, как, к примеру, тот же Анатолий. Так о себе и говорила — крепкий ремесленник.

Зато ее портреты получались добрыми и красивыми, натюрморты — сочными и яркими, а пейзажи — мирными и успокаивающими нервы. Часто ей заказывали определенную картину: просили изобразить, к примеру, лошадь, пьющую воду из ручья, или букет роз в белой вазе. Люди любили украшать ее незатейливыми произведениями стены кухонь и гостиных, и готовы были за это платить. Писала Элка быстро, муки творчества ей были неведомы. Она ваяла свои картины без устали, как конвейер, и ее рекомендовали, передавали с рук на руки. Словом, без работы не сидела.

Родители поначалу были против Элкиных занятий. Особенно отец, занимавший хорошую должность в военкомате. Он твердой рукой направлял детей по жизненной дороге, решая, в какой школе им учиться, в какой институт поступать. С Гариком проблем не было, а вот Эльвира постоянно огорчала отца своими выходками. Они были полными антиподами, хронически неспособными понять друг друга. Ее вечно зашкаливающие эмоции, эксцентричность и взбалмошность нервировали и ставили в тупик прямолинейного, консервативного, флегматичного Амира Маратовича.