Летели долго — с посадками, дозаправками, погрузками и выгрузками, но к концу дня дотянули до какого-то полностью разрушенного города и приземлились на уцелевшем отрезке шоссе, превращенном во взлетно-посадочную полосу.

— С прибытием! — обнял Виктора Галиулин.

— Где мы? — нетерпеливо спросил он. — Огромный город — и ни одного целого здания.

— Это Варшава, — ответил Галиулин. — О восстании ты, конечно, знаешь. О том, как жестоко его подавили, тоже писали. Но только сейчас стали известны кое-какие цифры. Кошмар какой-то, а не цифры! Честное слово, складывается впечатление, что это не восстание, а грандиозная провокация.

— Да ты что?! Ведь поляки сражались до последней капли крови.

— То-то и оно. Одни сражались, а другие… Вначале расклад был такой: против шестнадцати тысяч солдат и офицеров немецкого гарнизона — сорок тысяч повстанцев. Казалось бы, успех обеспечен? Но на эти сорок тысяч всего триста автоматов, тысяча семьсот пистолетов и тысяча винтовок. О боеприпасах не говорю, их практически не было.

— Ну а мы? Ведь наши части стояли на подступах к Висле.

— До Вислы мы дошли и даже кое-где ее форсировали, но развить наступление уже не было сил. Оружием, правда, помогали: автоматы, пулеметы и даже минометы сбрасывали с самолетов. Немцы, как понимаешь, тоже не сидели без дела: подтянули артиллерию, перебросили несколько дивизий, да и «юнкерсы» с утра до вечера висели над городом. Шестьдесят три дня продержались повстанцы, а потом сдались. По нашим данным, погибло около двухсот тысяч варшавян, столько же брошено в концлагеря. А город… сам видишь, во что превращен город.

«Виллис», в котором они ехали, с трудом пробирался по заваленным обломками зданий улицам. Но больше всего Виктора поразили не руины — на них он насмотрелся предостаточно, — а то, что на улицах не было ни души.

— Люди отсиживаются в подвалах, — упредил его вопрос Галиулин. — Одни не верят в освобождение, другие боятся попасть под рушащиеся стены. Но к вечеру почти все выбираются к нашим полковым кухням. Кроме миски каши предложить ничего не можем, но в этой ситуации и каша идет на «ура».

Когда «виллис» выбрался из города и помчался куда-то на запад, Виктор откинулся на спинку сиденья, потрепал притихшего Рекса и виновато сказал:

— Отвык я малость. Из Москвы видно дальше, но как бы через бинокль: не слышно криков боли, не ощущается запах крови, да и люди кажутся картонными фигурками. Бежала фигурка, бежала, потом почему-то упала. Ну и что? Не стало человека! А до сознания это не доходит.

— Дойдет, — односложно бросил Галиулин. — Через полчаса будем на передовой — и все сразу дойдет. Имей в виду, немец сейчас другой, теперь он защищает родную хату. К тому же пропаганда обыгрывает и такой мотив: русские, мол, пришли мстить. Поэтому старые солдаты бьются до последнего патрона, а мальчишки один на один выходят против танков. Я уж не говорю о нашей работе — никогда разведке не было так трудно.

— Я понимаю, — кивнул Виктор. — Антифашисты перебиты, местное население видит в нас захватчиков, так что опоры практически никакой.

— Вот именно. А впереди Одер. Думаю, форсировать его будет посложнее, нежели Вислу.

— Но проще, чем Днепр?

— Не приведи бог за Одер платить такую же цену, как за Днепр! Вам не говорили, сколько утонуло и сколько погибло на плацдармах?

— В академии? Нет.

— А мне довелось участвовать в работе одной комиссии… Ладно, об этом потом, — оборвал себя Галиулин. — Об этом — после победы.

Полчаса тряски по разбитой колее — и «виллис» резко затормозил на окраине жиденькой рощицы.

— Приехали, — выпрыгнул из машины Галиулин и шагнул в зияющий чернотой вход в штольню. — Еще неделю назад здесь работали военнопленные. Немцы хотели взорвать вход и заживо похоронить пять тысяч человек, но мы выбросили десант, перебили охрану и спасли обреченных на смерть людей. Теперь здесь штаб армии.

— Вот это да-а!.. — разглядывал высоченные своды Виктор. — Здесь можно пересидеть всю войну, такой блиндаж не взять ни бомбам, ни снарядам.

— И не мечтай, — сузил глаза Галиулин. — Долго здесь не засидимся. Кому-то надо и Берлин брать.

— Да я не о том, — смутился Виктор. — Я в том смысле, что блиндаж хорош.

Разговор происходил на ходу. Галиулин знал все повороты и завалы, поэтому шел уверенно и стремительно, а Виктор то отставал, то спотыкался, то вырывался вперед и потом смущенно топтался, поджидая Галиулина. Рекс держался рядом, но вел себя странновато: все к чему-то принюхивался, ни с того ни с сего скалился, а то вдруг замирал на месте и не хотел идти вперед.

— Что это с ним? — недоумевал Виктор.

— Взрывчатку чует, — бросил Галиулин. — И трупы… Да-да, трупы! У немцев здесь был снарядный завод. Здесь же испытывали новые сорта взрывчатки. Занимались этим только пленные. Если испытание было неудачным и раздавался незапланированный взрыв, камеру, где это происходило, еще раз подрывали — и люди оказывались в братской могиле.

— Ох и заплатят они за это! Ох заплатят! — грохнул кулаком по стене Виктор.

— Заплатят, — подтвердил Галиулин. — Но только те, кто не сложит оружия. И главари! А пленных и гражданское население — ни единым пальцем. Имей это в виду! Есть специальный приказ: за мародерство и жестокое обращение с населением — вплоть до расстрела. Несколько приговоров уже привели в исполнение, — после паузы добавил он. — Срываться на месть нельзя. Ни в коем случае! А вот и наша берлога, — открыл он массивную дверь. — Здесь была канцелярия, так что шкафы и стеллажи достались по наследству.

— Неплохо жили, — начал было Виктор, но тут же осекся.

Из-за стола выскочил невысокий, но очень юркий сержант и, не говоря ни слова, бросился к Рексу. Он сгреб в охапку растерявшегося от такого обращения пса, повалил его наземь и начал что было сил обнимать. Потом сержант выпотрошил карманы и вывалил перед Рексом груду трофейных галет, конфет и шоколада.

Рекс воротил нос, по возможности деликатно пытался вырваться, но сержант терся о его шею и, давясь словами, говорил:

— Ну надо же! Вот так встреча. Я замолил. Честное слово, все грехи замолил. Ты же мне всю душу перевернул! Я поклялся: если выживу, буду привечать каждую дворняжку. А тут ты! Ну надо же!

Растерявшийся от этой странной сцены Галиулин пришел в себя и строго спросил:

— Что это значит? Как понимать ваше поведение?

Сержант выпрямился, отряхнулся, круто повернулся-и тут, новое дело, к нему бросился майор Громов.

— Санька! — закричал он. — Жив?! Ай да Санька! А мы тебя… Ну надо же, ты жив! Товарищ полковник, это же Мирошников из моей роты. Это такой разведчик! А мы его чуть не списали.

Санька косил глазами, радостно улыбался и даже не пытался вырваться из крепких рук Громова. Наконец, Виктор отпустил его, одобрительно оглядел и коротко бросил:

— Рассказывай!

— Если бы не он, — кивнул Санька на Рекса, — рассказывать было бы нечего. Живот мой стал как решето, живым сдаваться не хотелось, вот и решил утонуть в болоте…

— Ну да, — перебил его Виктор, — а Рекс тебя вытащил хотя и… не очень-то любил.

— Да что там не любил! — согласно кивнул Санька. — Ненавидел! И было за что! Ведь я же до войны на живодерне работал, — обернулся он к Галиулину. — Собачьих душ загубил — не счесть.

Галиулин непроизвольно нахмурился.

— Тому были причины, — заступился да Саньку Громов. — Я эту историю знаю. Ладно, ты лучше расскажи, что было дальше.

— Дальше? Известное дело: госпитали, операции, хотели списать по чистой… Но я вернулся в строй, воевал, все время искал наших.

— Наших уже не найти, — тяжело вздохнул Громов. — Все там. — Он посмотрел на потолок. — От старого состава роты только мы с тобой и остались. Ну, Санька, прохиндейская твоя душа! — еще раз стиснул его Громов. — Теперь уж пойдем вместе. До Берлина! А помнишь, как в Сталинграде?

— А рукопашную в сорок первом?

— А под Курском?

— Стоп-стоп-стоп! — поднял руку Галиулин. — Вечер воспоминаний устроите в другой раз. А сейчас, сержант Мирошников, помогите устроиться вашему командиру, и ровно через час, — посмотрел он на часы, — прошу вас, товарищ майор, ко мне.