ИСЧЕЗНУВШАЯ КАЗНА АЗИАТСКОЙ ДИВИЗИИ
Вот уже семьдесят лет не поддается разгадке тайна пропавшей казны Азиатской дивизии, одного из легендарных кладов времен Гражданской войны. Молва утверждает, что эти несметные сокровища зарыты где-то в монгольской степи. Однако неоднократно выезжавшие туда экспедиции так и не смогли их разыскать. А в начале тридцатых годов харбинский журналист Коробов, очевидно что-то знавший о кладе, предупреждал в газете тамошних русских эмигрантов «Рупор»: «Не вами спрятано — не вам и достанется, господа! Ценности, оставшиеся после Унгерна, перейдут к тем, кто раскроет тайну исчезновения главной кассы Азиатской дивизии. Ключ же от этой тайны находится в Гумбуме, одном из буддистских монастырей в Тибете».
Начало этой истории относится к лету 1917 года, когда генерал-майор Роман Федорович Унгерн фон Штернберг отбыл из Петрограда в Забайкалье в качестве эмиссара Керенского, чтобы укрепить среди казаков доверие к Временному правительству. Обратно барон не вернулся. Он стал сподвижником атамана Сибирского казачьего войска Григория Михайловича Семенова, преемника Верховного правителя Российского государства адмирала Колчака, расстрелянного в девятнадцатом году по постановлению Иркутского ревкома. Атаману тоже не повезло: разбитый Красной Армией, он бежал в Маньчжурию.
Но получивший чин генерал-лейтенанта Унгерн продолжал борьбу. В начале зимы 1920 года конная Азиатская дивизия, сформированная им из казаков, монголов и бурят, вторглась в оккупированную китайцами Внешнюю Монголию. Пока растянувшаяся на многие километры армия барона — конница, пехота, артиллерия, обозы — медленно продвигалась по безводной желтой степи, сам он во главе передового отряда вышел к монгольской столице Урге.
В бинокль Унгерн жадно вглядывался в затейливое кружево кровли дацана Узун-хурэ. Потом перевел окуляры на двор, где рядом со священным молитвенным колесом Будды китайские солдаты в пепельно-серых мундирах устанавливали пулемет. Барон стиснул зубы: эти косоглазые хунхузы дорого заплатят ему за такое святотатство.
Он верил, что со взятием Урги начнется осуществление его грандиозного плана создания собственной империи, которая будет простираться от Тибета до тунгусской тайги. И Колчак, и Семенов не понимали простой истины: красные — это азиаты. Поэтому воевать с ними следует не по-европейски, как, скажем, с немцами, а по-азиатски. То есть поднять против них дикие полчища азиатов. Для этого нужно самому стать новым Чингисханом. Ведь не зря же его фамилия Унгерн так созвучна здешним названиям и именам — Урга, Узун-хурэ, великий святой Саган-Убугун. Это — перст Судьбы.
Будучи дальновидным политиком, барон Унгерн объявил себя защитником желтой веры. И даже торжественно принял ее, пройдя церемонию посвящения в буддистском монастыре. Правду говоря, обряд не доставил ему большого удовольствия, поскольку тамошний настоятель лама Дамба Доржи заставил барона, как сына Будды, побрататься, испив из одной пиалы, с другим сыном Будды — прокаженным, чьи руки были покрыты отвратительной коростой. Впрочем, большая политика требует жертв.
Зато когда он освободил их императора Богдо Гэгэна из китайского плена и после захвата Урги вернул тому власть над всей Монголией, в Узун-хурэ благодарный властитель пожаловал генералу титул вана, а вместе с ним четыре высшие привилегии: право иметь желтые поводья на лошади, носить такого же цвета халат и сапоги, ездить в зеленом паланкине и прикалывать к фуражке трехочковое павлинье перо.
Желтый цвет — это солнце. Зеленый — земля, пробуждающаяся весенняя степь. Три очка в радужных перьях означают третью степень земного могущества — власть, имеющую третий глаз, чтобы читать в душах людей.
Пятую привилегию «Облаченный в желтое, Направляющий свой путь желтым», как витиевато назвал Унгерна император, присвоил себе сам: забирать в казну своей Азиатской дивизии все отбитое у китайцев золото, поскольку это был желтый металл. В числе других трофеев туда попала и метровая статуя Будды из чистого золота. Впрочем, даже она не представляла главную ценность в легендарном кладе барона-буддиста.
Когда позднее ЧК вела розыск казны Азиатской дивизии, ее сотрудники установили интересные факты. Из сохранившихся финансовых документов следовало — причем взятые в плен штабные офицеры Унгерна подтверждали это на допросах, — что касса дивизии действительно располагала огромными суммами как в денежной наличности, в основном в золотых монетах русской чеканки и в китайских, серебряных, так и в драгоценных камнях. Эти деньги предназначались на текущие нужды и выплату жалованья. Но гораздо большую часть наличности составляла контрибуция, собранная с монголов китайцами якобы за неуплату долгов купцам и ростовщикам из Поднебесной, в сумме около пятнадцати миллионов рублей в царских золотых. Их Унгерн считал своим личным капиталом, которым мог распоряжаться по собственному усмотрению.
Но вернемся в 1921 год. Как это ни парадоксально, взятие Урги стало предвестием конца генерал-лейтенанта Романа Федоровича Унгерна. В осуществление своего стратегического плана он решил совершить марш на север: поднять казачьи станицы, провести мобилизацию в бурятских улусах, выгнать красных из Верхнеудинска, дойти до Читы и договориться с японцами. Затем повернуть коней на юг, разгромить китайцев, занять тибетские монастыри и договориться с англичанами. После этого барон намеревался воткнуть свой бунчук среди развалин Каракорума, древней столицы монголов, и воздвигнуть на этом месте столицу своей будущей империи.
Сначала ему сопутствовал успех. Тесня отряды самообороны красных, его конники захватили улус Цежей, станицу Атамано-Николаевскую, вышли на Мысовский тракт. 31 июля Унгерн увидел вдали заросшие камышом низкие берега Гусиного озера — до Верхнеудинска оставалось восемьдесят верст.
Дальше начались неудачи. Против Азиатской дивизии были брошены регулярные части Народно-революционной армии Дальневосточной республики. Под станицей Келтуринской они наголову разбили колонну генерала Резухина, поспешно отступившего на юг. Еще раньше бежали от Маймачена монгольские чахары Баяргуна. А через неделю и сам Унгерн, столкнувшийся в ночном бою с частями Народно-революционной армии и партизанами Щетинкина, ушел обратно в Монголию, куда за ним последовал экспедиционный корпус 5-й армии под командованием большевика Писарева. Началось безостановочное преследование изрядно потрепанной Азиатской дивизии.
Вторую неделю Роман Федорович вел свой отряд на запад. За это время дважды нагоняли их партизаны Щетинкина и оба раза теряли снова. Конники Унгерна текли по степи, как весенний поток по горному склону, — обходя камни —.улусы, где могла поджидать их засада, и опять сливаясь вместе в безопасных ложбинах. Кони вконец отощали: когда в последний раз с боем уходили от Щетинкина, их невозможно было перевести в галоп. До предела измотанные люди засыпали в седлах прямо на ходу.
На самом Унгерне эта бесконечная скачка никак не сказывалась. Он был по-прежнему неутомим и быстр в движениях. Лишь отросла мягкая светло-рыжая бородка, выглядевшая на обугленном солнцем лице какой-то ненастоящей, словно сделанный из пакли артистический парик. Да почернел от грязи его неизменный монгольский халат с русскими генеральскими погонами.
А вот мысли у барона были невеселые. Как профессиональный военный, он прекрасно понимал, что на сей раз задуманный освободительный поход против красных не удался. Значит, сейчас главное уйти от погони и сберечь казну, чтобы потом было на что снарядить новое войско: закупить оружие и боеприпасы, продовольствие, лошадей, фураж, выплатить жалованье солдатам.
То, что дивизионную кассу нужно надежно спрятать, не вызывало сомнения. Вопрос только в том, кому доверить столь ответственную миссию. Унгерну вспомнилась слышанная от монголов назидательная легенда. Когда Бог сотворил мир, Он сначала сделал человека с душой черной, как ворон. Потом подумал, что это нехорошо: с такой душой человек пойдет прямо в ад. Сломал его, сделал другого с душой белой, как лебедь. Подумал, подумал — опять нехорошо. Как такой человек будет резать барашков? С голоду умрет. Опять сломал, третьего сделал. Дал ему душу пеструю, как сорока. От него все люди пошли. У одних много черных перьев, у других — белых. У его казаков оперение было слишком черным, чтобы доверить им золото. У монгольских чахаров — слишком белым. Остаются буряты.