МЫ БЫЛИ ОЧЕНЬ ДЕРЗКИМИ ПАРНЯМИ

Мы, партизаны, всегда действовали дерзко. Но зачастую, особенно в первые месяцы войны, мы действовали просто нагло. По крайней мере, по немецким меркам. Не вижу в этом слове ничего предосудительного.

Полностью согласен с Денисом Давыдовым, партизанившим во время войны с Наполеоном. Наглость для партизан, говорил он, полезнее нерешительности, называемой трусами благоразумием.

В партизанском деле на успех не мог рассчитывать тот, кто при каждом движении боится уколоть пальчик. Таким у нас попросту не было места. За любое, даже секундное промедление, а тем более растерянность можно было заплатить жизнью. А.В. Суворов, характеризуя одного из своих офицеров, сказал, что в бою тот застенчив. Так образно он намекал на то, что недостает человеку решительности в горячих ситуациях.

Так вот застенчивость в бою, отсутствие смекалки, особенно в усложняющейся ситуации, – не партизанская черта. Я убедился в этом на собственном опыте. Лучше сказать, испытал на своей шкуре. Об одном таком эпизоде расскажу подробнее.

Говорят, что один в поле не воин. Это правильно. Но «в партизанах» бывало всякое, часто даже нелогичное.

Шел четвертый месяц войны. В сентябре у Коржа созрела идея разгромить колонну немецких машин под носом у гарнизона городского поселка Старобин. Эта идея особенно понравилась нашим соседям, партизанам старобинского отряда. От такой дерзости партизан был бы резонанс во всей округе.

Летом и осенью 1941 года оккупанты часто ездили по грунтовой дороге Микашевичи—Старобин—Слуцк. Шоссе с твердым покрытием в этом районе тогда не было. Сидели в открытых грузовиках, самодовольные, загорелые – победители. Чаще всего ездили по пять-шесть автомашин и обычно в дневное время.

Первого октября отряд готовился к походу. Чистили оружие, проверяли боеприпасы. Получили провиант – по два куска отварного мяса и хлеб. Это на трое суток.

Шли скрытно, обходили все деревни. В разведку я и Виктор Лифантьев второго октября пошли без винтовок – пистолеты и гранаты спрятаны. Никто из местных партизан не мог пойти на это дело. Их, как я уже упоминал, могли узнать в лицо. А мы шли под видом окруженцев.

Вошли в деревню Махновичи. Полицейского участка в ней тогда еще не было. Прежде чем зайти в дом к нашему связному, навестили два десятка хат. Попутно запаслись хлебом и другим провиантом. Связной рассказал обстановку в соседних деревнях. В Долгом – небольшой гарнизон, в Желтом Броде – комендатура немецких пограничников.

В то время на бывшей польско-советской границе, которая проходила по реке Случь, оккупанты держали пограничные посты. Условились, в каком месте можно переправиться через реку. Мосты ведь были под контролем полицаев.

Переправились на лодке через Случь 3 октября. Скрытно вышли к деревне Летенец. Ночевали в лесу, костров не разжигали. Даже курить командир приказал «в рукав». В общем, удалось скрытно от противника подойти к райцентру.

Засаду сделали так, чтобы вести перекрестный огонь по колонне. Выставили прикрытие по флангам отряда и 5 октября прождали в засаде целый день. Но немцы не показались. Был какой-то праздник в тот день.

Партизаны остановили человек двадцать жителей соседних деревень, которые шли с богомолья. С ними поговорили, разъяснили обстановку на фронтах.

К вечеру командир снял засаду, и мы двинулись в сторону деревни Поварчицы с задачей побольше запастись провиантом и заодно разоружить полицаев. У старобинцев к ним был особый счет. За месяц до этого они убили партизана И. Бондаренко и комсомольца И. Хорсеева.

По лесной дорожке шли гуськом. Немецкий гарнизон был где-то рядом. Надо же было такому случиться: портянка так натерла мне ногу, что идти стало невмоготу. Я присел на пенек, снял сапог, переобулся, а отряда и след простыл. Подал условный сигнал, ответа никакого.

Лесная дорожка раздваивалась – одна влево, другая вправо. Сначала побежал по левой. Никаких следов, на сигнал никто не откликается. Вернулся обратно и рванул по правой дорожке. Выскочил на опушку леса – впереди селение и вышка. Немец стоит с пулеметом, благо, спиной ко мне.

Оказывается, я угодил в райцентр Старобин. Значит, Поварчицы, видимо, влево. В этих местах я был впервые, поэтому местности не знал. Не заметил, как отмахал три-четыре километра и выскочил на поляну.

Пасется табун лошадей. Рядом – пастух уже немолодой, с ним парнишка лет 14–15. Подхожу к ним.

   – Чьи лошади?

   – Колхозные.

Колхозов немцы не распускали.

   – Из какой деревни?

   – Поварчицы.

Командую старшему конюху:

   – Забритай коня!

Это означает надень уздечку. Выполнил, подвел коня, даже подсадил меня, и я уже верхом.

   – Ну, мужики, садись на коней, погоним лошадей на конюшню в деревню. Партизан не видели, не проходили здесь?

   – Нет, какие партизаны?! У нас их нет.

Я потом сообразил: на мне трофейные немецкие сапоги, немецкий ремень с бляхой «Готт мит унс» («Бог с нами»), немецкая сумка от ракетницы. За кого они меня могли принять? За полицая.

Погнали мы лошадей к деревне. Они охотно затрусили домой. Лошадь домой всегда спешит. В это время вижу, что из деревни на повозке трое гонят в сторону Старобина.

Я на коне наперерез: «Стой, назад!» – и дважды пальнул в их сторону. Повозка развернулась и обратно в Поварчицы. Пастухи мои «улетучились», а табун лошадей уже на конюшне. Я – туда же. Конюх спрашивает:

   – А где пастухи?

Называет по именам.

   – Не знаю, были рядом, отстали, наверное. Партизаны проходили в деревню? Их много, человек восемьсот.

   – Нет, не видел никого, никто не проходил.

   – Как никто не проходил? Не может быть.

   – Ей Богу никто не проходил.

Смеркалось, осенью темень быстро наступает. Конюх тоже исчез, а я пошел к ближайшей хате. На завалинке сидят две женщины и парень лет 17–18.

   – Дайте попить.

   – Вынесли кружку парного молока. Тепленькое, только что надоили.

   – Дайте, пожалуйста, хлеба.

   – У самих нет, уходи быстрее от беды подальше.

Вмешался парнишка:

   – Мама, дай человеку хлеба.

Подчинилась мать, вынесла большую краюху.

Не заметил, как в темноте все куда-то исчезли, пока перекусывал. Голод ведь не тетка, считай, двое суток ничего не ел.

На другой стороне улицы в доме зажглась керосиновая лампа. Яркий свет помню до сих пор. Перелез через невысокий забор-штакетник. Собака злая увязалась. Отбился от нее прикладом.

Стал под окном и вижу: один мужик за столом, винтовка висит на стене, другой – полицай – стоит посреди хаты, опершись на винтовку. Женщина хлопочет у печки. Ору благим матом:

   – Хата окружена партизанами! Винтовки – на лавку! Выходи из хаты!

Женщина запричитала:

   – Ой, божечки, что же будет…

Женщине:

   – Выноси винтовки!

Вышли два полицая. За ними тетка.

   – Деревня окружена партизанами. Никуда не выходить из хаты. Приготовить хлеб и к хлебу. А вы – вперед к сельсовету!

Я знал, что семья партизана Федора Бородича живет в том же конце села, где сельсовет.

   – Какой пароль сегодня?

Назвали.

   – Идите вперед, называйте пароль полицаям и не вздумайте дурить, стреляю без предупреждения. Деревня плотно окружена.

Не прошли мы и сотни шагов, как навстречу бежит молодой полицай, ружье наперевес.

   – Стой, руки вверх!

Оружие отобрал. Это была охотничья одностволка.

   – Где остальные полицаи, сколько их?

   – В засаде сидят около школы, человек восемнадцать.

   – Вперед!

На плече у меня три винтовки, своя в руках, патрон в стволе. Посреди деревни на улице стоит группа селян. Подошли к ним.

   – Здравствуйте, товарищи! Прошу соблюдать спокойствие. Деревня окружена, нас восемьсот человек.

И пошел агитировать. Красная Армия ведет тяжелые бои за Брянск, за Орел. Идут бои за Киев, Ленинград. Тяжело, но победа будет за нами. Еще никому не удавалось покорить нашу землю. Наполеону зубы сломали и Гитлеру сломаем хребет. Скоро будет наша победа, товарищи, а вы сидите по домам, развели полицаев. Как будете смотреть людям в глаза после победы?