Бёртон посмотрел на покрытые волдырями руки и разочарованно нахмурился.

— Не помню. Прошло четыре года. Я постепенно вспоминаю все, что произошло со мной до появления в 1914-ом, но все еще есть дыры.

— Как неудачно. Кайзер знает только то, что этот храм находится где-то на кряже Рувензори, далеко внутри Blutdschungel.

— Кровавых джунглей? Этот кряж Рувензори, он не?..

— ... был когда-то известен как Лунные Горы? Ja. Те самые. Самая важная для вас область Африки, я полагаю!

Немец какое-то время сидел молча и изучал Бёртона, который настороженно поглядывал на сверкающие глаза собеседника. Исследователь решил, что генерал-майор Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек опасен, как ядовитая змея.

— Мы, — наконец сказал генерал-майор, — попытались прожечь дорогу через Blutdschungel, но джунгли вырастали чуть ли не быстрее, чем мы их жгли! Они непроходимы, покрывают все горы и постоянно разрастаются. За все эти годы мы не продвинулись ни на шаг, но только потому, что не знаем, куда идти. Поэтому мы разработали план.

— И ваш план включает меня?

— Ja. Совершенно точно. Кайзер, как я уже говорил, увидел в алмазе, что храм послал вас в 1914. Поэтому он приказал мне найти вас. Понадобилось немало времени. Африка велика! Но, в конце концов, вы здесь. Человек из прошлого.

— И?

— И вы найдете нам храм. Каким-то образом вы вышли из него и прошли через Blutdschungel, значит, дорога существует.

— Но, я уже говорил вам, я не помню.

— Я думаю, что вот это... — немец поднял руку и постучал пальцами по лбу, — вернется к вам.

Бёртон вздохнул.

— Что вы собираетесь делать?

— Сейчас мы проводим вас в Лунные Горы, а вы покажете нам дорогу к этому мифическому храму. Используя его, кайзер сможет послать своих агентов в прошлое и устранить вмешательство, которое так препятствовало распространению Великой Германской Империи! Вмешательство Британии, герр Бёртон!

Леттов-Форбек встал и положил досье обратно в портфель.

— Wache![47] — рявкнул он. Вернулись оба человека-носорога. — Ab mit ihm zum Transporter![48]

Стражники вздернули Бёртона на ноги.

— Подождите, подождите! — крикнул исследователь.

Леттов-Форбек посмотрел на него и спросил:

— Haben Sie eine Frage?[49]

— Да, — ответил Бёртон. — Да, есть. Воспоминания, запечатленные в африканских камнях, — чьи они?

— А, — сказал Леттов-Форбек. — Ja. Ja. Это вы должны знать! Они принадлежали человеку по имени Уильям Траунс.

— Я мертв, — объявил Траунс. Он махнул в воздухе большим глиняным кувшином. — Не осталось ни капли!

— Не все потеряно! — объявил Суинбёрн. Он поднял второй кувшин, в котором заманчиво плескалось помбе. — Однако, Пружинка, я должен сказать тебе: в моей посудине еще есть жизнь, но неодолимая слабость и гнет этого климата осушили до последней капли твою.

— Но не твою поэзию, — проворчал Траунс. — Неодолимая слабость, как бы не так! Почему ты не можешь сказать, как любой нормальный человек: в Африке жара как в аду? Передай мне пиво.

Сделав весьма нескромный глоток, Суинбёрн передал кувшин Траунсу, который влил невероятное количество его содержимого в рот, глотнул, икнул, и только потом сказал:

— Мы так давно бродим по этому проклятому континенту, что меня радует даже это поддельное пиво.

Суинбёрн в ответ рыгнул.

Они оба, одетые в костюмы цвета хаки, расслаблялись под колебасовым деревом в самом центре Угоги, деревни, лежавшей чуть дальше половины пути к Казеху. Им понадобилось две недели, чтобы добраться сюда от Дут'уми. Они прошли через возделанные поля, потом по болотистому берегу реки Мгари, затем прорубились через самые густые и мокрые джунгли, которые можно себе представить и пересекли трясину в две мили шириной — иногда мулы полностью уходили в зловонную, пахнувшую серой грязь.

Только добравшись до Зангомеро, входа в долину Куту, они начали слегка подниматься, оставив позади ужасные болезнетворные топи, сделавшие таким трудным первый этап их сафари. Теперь вокруг поднимались предгорья гор Усагара, покрытые густыми лесами, великолепными цветами и фруктовыми деревьями; воздух наполнили запахи жасмина, шалфея и цветущей мимозы; по склонам, весело журча, текли молодые ручейки.

Увы, это была единственный приятный этап их пути. Очень скоро спуски и подъемы стали настолько крутыми, что перед ними приходилось разгружать мулов, а маленькие речки, пересекавшие долины, стали глубже, быстрее и опаснее для переправы.

Климат изменился, температура прыгала из одной крайности в другую — холодные ночи сменялись жаркими днями. Но хуже всего приходилось мокрыми рассветами — с гор клубами наплывал густой туман, превращая долины в молочное море, из которого, как острова, поднимались острые пики. Поразительно, но холод пробирал их до костей.

Во время перехода через этот район Траунс заполучил огромную язву на ноге, такую болезненную, что не мог ни идти, ни ехать на муле. Пришлось нести его на носилках, а сестра Рагхавендра, собиравшая местные растения, долго экспериментировала с ними, пока не подобрала сочетание, облегчившее боль и ускорившее выздоровление.

Были и другие трудности.

Здесь жили племена вазагара, всегда непокорные и, в одном случае, враждебные. К счастью, несмотря на громкие крики и летящие стрелы, им не хватало храбрости и точности в стрельбе. Первые же выстрелы из винтовок, над их головами, напугали их до смерти.

Как всегда, местность причиняла намного больше вреда, чем ее обитатели. Четыре мула и пять лошадей пали, один носильщик сломал ногу, а другой разбился насмерть.

Оборудование ржавело и плесневело, еда и одежда — гнили.

И, конечно, здесь были насекомые: кусающие, жалящие, царапающие, извивающиеся, жужжащие, мешающие и пьющие кровь. Путешественники чувствовали себя так, как будто их едят живьем.

Сражаясь со всеми трудностями, они пересекли горы и вышли на другую сторону Угори.

Деревня, первая после кряжа Усагара и последняя перед сухими землями, была любимым пунктом остановки караванов, и поэтому превратилась в преуспевающий торговый центр, который не трогали даже работорговцы. Расположенная на высоте 2750 футов над уровнем моря, она могла похвастаться умеренным теплом и свежими ветрами, на окружающих холмах паслись стада скота, в долинах колосились посевы.

Люди Угори с радостью встретили экспедицию. Немедленно были приготовлены куропатки и цесарки, и начался праздник. Забили барабаны, начались танцы, повсюду зазвучал смех. И полилось помбе.

Бёртон объявил, что они будут отдыхать два дня, набирая силы перед четырехдневным переходом через западную глушь.

В этот первый вечер, с раздувшимися животами и одурманенными мыслями, все поплелись спать, все, кроме Суинбёрна и Траунса, которые остались под колебасовым деревом, решив прикончить еще пару кувшинов помбе и полюбоваться на Млечный Путь, и Герберта Спенсера, чей живот — к его очевидному неудовольствию — никак не мог раздуться, и чьими чувствами управлял заводной механизм.

Латунный человек вернулся в палатку, чтобы поработать над последней главой своей книги «Начала Философии». Уходя, он сказал:

— Во всяком случае я чувствую себя немного раздражительным, джентльмены.

Над головами Суинбёрна и Транса качалась масляная лампа, свисавшая с ветки. В ее свете танцевали москиты, а большие уродливые мотыльки регулярно бились об стекло.

— Чертовски ненавижу Африку! — объявил Траунс, размазывая по лицу грязь. — За исключением Угоги. Чертовски люблю Угоги. А ты что думаешь, Алджернон?

— Я? Я думаю, мой дорогой детектив-инспектор Уильям Эрнест Пружинка Траунс, что ты отпил намного больше, чем положено достойному товарищу. Передай мне кувшин, иначе я расскажу шаману, что ты спал с его женой!