— Простую сетку вяжут, а огрехов уйма, — приглушенно рассказывала она. — Подошла к одному. «Не то делаешь, — говорю, — не умеешь». А он взглянул на меня да этак пропел: «Не умею, не умею-у. Да катись ты к черту! Учить вы все мастера». Вот эту бригаду арматурщиков, товарищ Колосницын, и дай мне. Ребятишки, видно, толковые, да что с них сейчас взять. А мне хочется поработать с ними…

Жутко было слышать ее голос, в котором звучали и боль, и отчаяние. «Это она с тоски, точно», — подумалось Илье. — Как тогда с ласточкой: «Закрутилась ты, как я, горемычная…»

— Неожиданно это все, — голос прораба прозвучал недовольно. — Твоя бригада — основная. Как все пойдет без тебя? Извини, не могу.

— Я и не ждала, что сразу скажете: «Давай, Першина, действуй». Надо не знать дядю Мишу Колосницына, чтобы думать так. Понятно, чего боитесь. Только, если бригада в мое отсутствие снизит выработку, гоните меня вообще со стройки. Давно как-то я слышала… Одна американская фирма отправила директоров заводов в отпуск, сразу всех. А потом уволила тех, чьи заводы за это время стали работать хуже. Завод — не бригада, но общее есть. Я уже думала о замене. Можно бригадиром Теплякова или Коровина. Оба…

— Ты еще из детского сада поищи замену, — рассердился прораб, не дав ей договорить. — Парень только выклюнулся, а она его в бригадиры. И слышать не хочу! Останешься в своей бригаде, и точка…

Колосницын ушел, вслед за ним вышла и Першина. Илья догнал ее у гаража.

— Что ты выдумала?

Она удивленно взглянула на него, потом грустно улыбнулась.

— Как птаха перелетная… Сначала поселок строился… первые дома. Была у меня комплексная бригада — хорошо работали. А как стали создавать третий участок, потянуло сюда: все-таки строительство самого завода. Вот и дали нынешнюю бригаду. Народ разный был: один работает, семеро поглядывают, как получается. Это еще без тебя, Гена, наверное, рассказывал. Сердилась, ругалась и была довольна. А теперь уйдешь на полдня — вы без меня хоть бы хны, знай работаете. Вернешься — никаких происшествий. Значит, уже лишняя, без меня прекрасно обходитесь… Надо идти… Может, кому и понадоблюсь… А как он мне пропел, — вспомнила она: — «Не умею, не умею-у… Да катись ты к черту! Учить вы все мастера». Мне его слова — как в жаркий день свежая вода на голову. А Колосницын согласится. Не может он не согласиться.

— Спорить с тобой бесполезно, это я знаю. А вот что так о своей бригаде говоришь — обидно.

— Обидно! — всколыхнулась Першина. — Какая тут может быть обида? — И добавила еще уверенней: — Никакой обиды не вижу…

Прошло еще немало дней, много разного принесли они. Генка перебрался в общежитие, оставив комнату Жене Першиной, и поступил учиться в вечернюю школу. Перевезенцевы все так же «жили не пышно — другой раз у соседей слышно». И только Сергей Матвеевич Тепляков неузнаваемо переменился; появилась горделивая осанка, радость не сходила с лица. С получки притащил он радиолу и торжественно водрузил ее на тумбочку. Говорят, он уже получил замечание от соседей, но это отнюдь не помешало ему все так же любить громкую музыку, «которая с воем и громом».

Как-то Илья проснулся и увидел на крыше соседнего дома густой серебристый иней. Первый морозец приятно обрадовал его.

Было еще рано — около шести. В комнате полумрак. Хлопнула дверь на кухне. Это мать спешила приготовить завтрак.

Екатерина Дмитриевна работала все в той же самой разумной организации — «Горзеленстрое». Но теперь она выращивала цветы не на газонах и клумбах, а в оранжерее — наступали холода.

Илья выскользнул из-под одеяла и ступил на холодный пол. Начал прыгать и размахивать руками — сгонять сон. Из-за полоски туч на горизонте начинало ярко светлеть, всходило солнце.

День начинался обычный и необычный. Он был обычный потому, что сейчас надо идти к автобусу, и необычный по настроению.

— Вчера так поздно пришел, что я думала, не проснешься, — сказала Екатерина Дмитриевна, когда он вышел умываться. — Хорошо погулял?

— Неплохо, — ответил Илья, повернув к ней намыленное лицо. — Разве не спала? Я старался не шуметь. Сразу кувырк в постель — и захрапел.

Позавтракав, Илья натянул поверх ватной фуфайки брезентовую спецовку и вышел.

На автобусную остановку он пришел, когда там почти никого не было. Красный автобус «Центр — Нефтестрой» с застекленным верхом стоял вплотную к тротуару. На чугунной ограде, окружавшей садик с чахлыми деревцами, сидела кондуктор — полная женщина в синем халате поверх пальто. Она озабоченно пересчитывала в кожаной сумке рулончики билетов.

— Скоро отправимся? — спросил у нее Илья просто так, чувствуя потребность говорить.

— Придет время — отправимся, — недружелюбно ответила женщина, не переставая перебирать билеты.

Илья не обиделся: человек занят делом и сердится, когда его отрывают.

— Я не про то, чтобы быстрей ехать, — миролюбиво сказал он. — Мне еще лучше, если запоздаете.

Женщина подняла голову от сумки. Лицо у нее было заспанное и помятое, во взгляде таилась недоверчивая усмешка: где видано, чтобы пассажир не спешил?

— Мне к восьми на работу, — пояснил Илья. — Жду друга. Без него я никак не поеду. Вместе мы. Так что лучше, если запоздаете. Сколько надо ехать до строительства?

— Не больше двадцати минут.

— Так я и думал, — согласился он. Помолчал, завел снова:

— В старину была такая наука. Наука Гоги и Магоги… Слово демагогия, пожалуй, оттуда… Вот один такой ученый-магик и появился в Петербурге. Всем его поглядеть хочется, испытать, на что способен. А способен он, говорили, на такие штуки, что просто не верилось. Самый богатый вельможа первый перехватил магика: вот, мол, мой дом, вот мои гости — показывай свое искусство. Гости-то у него были знатнее знатного: князья, графы, фрейлины царского двора. Окружили они магика, глаза на него пялят, монокли наставляют, чуть ли не в рот заглядывают. Чем-то и досадили этому ученому. Хозяин дома ходит, руки потирает от удовольствия, ждет удивительных происшествий. И дождался: враз все дамы остались в костюме Евы, а одежда их повисла по стенам залы. Понятно, все растерялись, слова вымолвить не могут. Вельможа, злой, как черт, ищет того магика с намерением за порог выбросить, чтобы не позорил знатных людей, а его и след простыл. Разобиженный вельможа к царю: так и так, государь, вот что случилось. Прикажи сыскать и наказать примерно. Царем в то время был Павел, который любил играть оловянными солдатиками, и живых солдат мечтал сделать оловянными. «Как посмел моих фрейлин в неприглядном свете выставить! — взревел он. — Привести!» Не шутка, когда царь в ярости. Целый день по всему Петербургу искали магика, а как нашли, поставили перед царем. Не успел Павел глаза округлить, как он делал всегда в большом гневе, магик ему и сообщает, что умрет он в постели, задушат его. «Не верю! — крикнул Павел. — Шутки шутить изволишь?» И, не долго думая, велел заточить магика в крепость. Тот только усмехнулся: ладно, говорит, посижу немного, а как захочу, уйду. Царь велел следить за узником строго, глаз не спускать да еще по всем заставам петербургским приказ отдал: не выпускать, ежели удастся убежать и поедет. Сторожить узника поставил самого свирепого служаку… Так вот тот служка сказывал: едва узник станет царапать или углем на стене писать, выводя круги и какие-то знаки, сразу у него в камере появляются стол, стул, кровать и всевозможные кушанья. Сколько раз у него отбирали, а наутро все появлялось снова. Писал он то круги, то цифры, то знаки, которые даже академики не могли разгадать. Раз перепуганный служка прибежал к царю: так и так, коня на стене рисует, собирается удрать. Как, говорит, дорисую, на нем и уеду. «Не выдумывай, — сказал царь, — как это он на рисованном коне может поехать?» Только не успел он договорить, со всех петербургских застав прискакали офицеры: проехал, мол, не могли задержать. И каждый утверждает, что через его заставу проехал, и каждый показывает один и тот же час. Вот…