Дэвиду оставалось только взобраться на зубчатые стены и окинуть внимательным взглядом лесистые окрестности. Дэвид бежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, а по пятам за ним несся страх. Он перебирал множество вариантов того, что могло случиться с Маргаритой, и каждый последующий был хуже предыдущего. Нужно было предупредить стражей у ворот, что дама ни в коем случае не должна покидать территорию крепости, нужно было обеспечить ее надежной охраной, как он поступил, когда они ехали сюда, нужно было взять ее с собой, нужно было рассказать ей, как он станет горевать, если с ней что-то случится. Нужно было признаться, что он ее любит, и заставить поверить этому.

К тому времени, как он добрался до самого верха лестницы, его сердце кричало, живот скрутился в узел, а мозг свернулся от кислоты сожаления. Дэвиду отчаянно хотелось глянуть вниз с высоты, на которую он забрался, но он очень боялся того, что мог увидеть. Он замедлил шаг, замер на мгновение на самом верху, прижимая ладонь к зажившей ране на боку, которая все еще ныла после целого дня в седле, и попытался отдышаться.

Он сначала услышал ее — переливы ее голоса, напоминавшие мелодию, донес до него легкий ветерок, обдувавший зубцы стены. Звук долетел до него с противоположного конца стены, из-за большой и плоской крыши. Облегчение проползло по его хребту, обхватило его грудь и сильно сжало ее. Он быстро двинулся туда, откуда прилетел голос, но замер, услышав еще один голос: его обладательница — а это была женщина, — очевидно, отвечала на какой-то вопрос Маргариты.

Селестина, графиня де Нев. Этот томный и хриплый голос был ему слишком хорошо знаком. Она здесь, на стене, вместе с Маргаритой.

Все прошедшие дни Селестина игнорировала существование Маргариты, если не считать нескольких негодующих взглядов, брошенных ею на леди Мильтон. Маргарита отвечала ей тем же. Но что же могло их примирить?

Будучи дамой легкомысленной, Селестина обожала интриги. Те несколько коротких дней, в течение которых длилась его связь с ней в Париже, были отмечены ее восторгом от игр в прятки, сопровождавших процесс наставления рогов супругу. Она приходила в экстаз при мысли о том, что платит мужу за все его многочисленные интрижки той же монетой. Графиня также была более чем знакома с Карлом VIII и рьяно отстаивала все, что могло пойти на пользу ее коронованному любовнику. Должность дипломата, конечно, французский монарх даровал графу, хотя именно графиня время от времени уединялась с Карлом.

Но все это, скорее всего, никак не было связано с беседой между Селестиной и Маргаритой. С другой стороны, связь могла существовать, причем прямая. В любом случае Дэвид не мог упустить возможность выяснить, что именно задумала графиня.

Стараясь ступать как можно тише, он двинулся вдоль крыши, направляясь туда, откуда ветер принес женские голоса. Дэвид решил, что они стоят на стене в задней части замка, выходящей на поросшую особенно густым лесом местность. Когда Дэвид уже смог слышать произносимые дамами слова, он остановился и оперся спиной о стену, вдоль которой шел, прислонившись к нагретому солнцем камню.

— Бывший распорядитель пиров у вашего Генриха? Нет, та chere. Как вы могли подумать, что я знаю этого Леона д’Амбуаза?

— Мне всегда казалось, что он не просто музыкант или распорядитель развлечений, — небрежно возразила Маргарита. — Мы с сестрами были просто уверены, что он находится на службе у Карла VIII. Это было несколько лет назад, конечно.

— C’est vrai? — Безразличие француженки не могло быть более искренним. — Я никогда не слышала его имени.

— Он был удивительно красив, и потому я подумала, что, возможно, вы его заметили.

Дэвид тоже помнил Леона, хотя и не считал того особенно красивым. Его сестра была любовницей Генриха, когда тот еще не женился, и родила ребенка, маленькую Мадлен, которую Изабелла и Бресфорд воспитывали как свою собственную дочь, после того как мать ребенка погибла. Леон исчез вскоре после этого события.

Если Леон и был шпионом французского короля, это так и не подтвердилось. Не встречал его Дэвид и во время своих приключений на континенте. Однако Маргарита вполне могла предположить, что Селестина его знает, поскольку и ей, и ему платила Франция.

Селестина звонко рассмеялась.

— Еще один золотой мальчик, такой же, как Дэвид?

— Скорее темный, но само совершенство.

— В постели, да? Ах, но я отказываюсь поверить, что он лучше Дэвида!

Повисла пауза, а когда Маргарита заговорила, ее голос звучал сдавленно.

— Вы хотите сказать…

— Нуда, наш Дэвид самый потрясающий любовник, просто ненасытный, клянусь вам. А какой огромный! Огромный во всех смыслах, ну, вы меня понимаете. Что ж, вы видели графа и можете понять мой восторг, правда?

Дэвид почувствовал, как между лопатками у него потекла струйка пота. Матерь Божья! Такая откровенность этой женщины всколыхнула в нем забытые воспоминания. Раскованная и требовательная, как кошка во время течки, графиня обучила его бесчисленным способам доставлять удовольствие женщине. Он был так занят размышлениями о том, какой способ больше всего придется по вкусу Маргарите, что чуть не пропустил ее ответ.

— Могу себе представить!

О да, она могла. Когда он об этом подумал, ему показалось, что он сейчас рухнет от солнечного удара.

— У него просто природный талант и такие умелые руки! — продолжала графиня. — Никогда мне не встречался мужчина, так поклоняющийся женскому телу. Он не просто хватал и врывался внутрь, как большинство мужчин, уверенные, что женщина, разумеется, будет удовлетворена, если они станут быстро-быстро вонзаться в ее тело, думая только о собственном удовольствии. Идиоты! Нет-нет, для него огромным удовольствием было доставить удовольствие партнерше. — Она вздохнула. — Я не встречала другого такого же заботливого, такого же самоотверженного.

— Он… он заканчивал акт? — спросила Маргарита, хотя в ее голосе, помимо любопытства, звучало отвращение.

— Ну конечно же, та cherie. Разве я не сказала вам, что он был огромен! Такая сила, такая выносливость, такой беспримерный самоконтроль, вплоть до последнего мгновения! У меня до сих пор душа переворачивается, когда я о нем вспоминаю.

— Я… я думаю!

— Простите меня, — поспешно произнесла Селестина покаянным тоном. — Вы едва сдерживаетесь, чтобы не выцарапать мне глаза, верно? Я не хотела так долго изливать на вас свои восторги. Вы не должны ревновать его.

— Ревновать? Почему все… то есть, почему вы так считаете?

Дэвид отметил, что теперь в голосе Маргариты звучала скука, в отличие от ее речей утром. Да что же здесь происходит, ради Христа?

— Стоит ли мне признаваться, что я хотела бы этого? — спросила Селестина. — Я была просто в отчаянии, когда увидела его с вами. Знаете, он же бросил меня, ушел, словно я для него ничего не значила, словно это не я научила его абсолютно всему, что он умеет как любовник.

— Дэвид бросил вас?

По мере того как он слушал, у него все сильнее горело лицо. Ему так хотелось прервать беседу, что он чуть было не выскочил к дамам. Удерживало его лишь осознание того, что уже слишком поздно что-то предпринимать.

— Он устал от меня и пошел своей дорогой, — призналась Селестина. — Меня так ни один мужчина не оскорбил.

— Я так понимаю, для вас было настоящим испытанием столкнуться с ним снова — здесь, в окружении Генриха.

Неужели в голосе Маргариты прозвучало сочувствие к француженке? Дэвид нахмурился, обдумывая такую возможность.

— О да! У женщины тоже есть гордость.

— Хотя, разумеется, вы часто виделись с ним во Франции. Он ведь был фаворитом Карла, в конце концов.

Селестина неестественно рассмеялась.

— Я позаботилась о том, чтобы наши пути редко пересекались.

— Но вы присоединились к нему, присоединились к нам, когда мы оставили Генриха. Зачем опять подвергать себя страданиям? Если, конечно, у вас нет надежды.

— На то, чтобы у него снова возник ко мне интерес? Я не настолько глупа. Я видела, как он на вас смотрит.