Как пишет историк, первой задачей Орлова «…по принятии начальства над 16-й дивизией было категорически запретить употребление на учениях палок, шомполов и тесаков, его вторым делом — призвать В.Ф. Раевского[188] к управлению уже раньше учреждённой при дивизии ланкастерской школой. И затем в продолжение всего двухлетнего времени своего командования дивизией он широко и энергично действовал в этих двух направлениях… Дивизионная ланкастерская школа под руководством В.Ф. Раевского развилась блестяще, и то, что делалось в ней и что вскоре погубило Раевского, делалось, конечно, с ведома и одобрения Орлова. Не ограничиваясь Кишинёвом, Орлов основал ряд таких же училищ в тех городах и местечках дикой тогда Бессарабии, где были расположены отдельные части его дивизии, и тратил на них немало собственных денег»^{302}.

15 июня 1820 года генерал Инзов, главный попечитель колонистов Южного края, был назначен исправляющим должность наместника Бессарабской области. Местом его пребывания стал Кишинёв, куда Иван Никитич вскоре и переехал из благодатной Одессы. А 21 сентября, после продолжительной своей поездки с семейством генерала Раевского по Северному Кавказу и Крыму, сюда приехал Александр Пушкин. Наверное, первый визит, который он сделал — после, разумеется, визита к своему начальнику, в доме у которого он поселился, — был визит к Орлову. Очевидно, гость и хозяин достаточно быстро нашли общий язык, потому как уже через несколько дней они отправили в Петербург совместно написанное послание, адресованное всем «арзамасцам»:

«В лето 5 от Липецкого потопа — мы, превосходительный Рейн и жалобный Сверчок, на лужице города Кишинёва, именуемой Быком[189], сидели и плакали, вспоминая тебя, о Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались пред нашими глазами в мутных водах упомянутой. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства, и в полноте сердца своего положили они уведомить о себе членов православного братства, украшающих берега Мойки и Фонтанки…»^{303}

Совсем скоро Пушкин стал в доме Орлова своим человеком, о чём свидетельствует майор Раевский:

«Орлов по привычке говорил очень свободно. За обедом у него редко было менее 15 или 20 человек: два брата Липранди, Охотников, майор Геевский, я, несколько свитских офицеров, А.С. Пушкин были всегдашними посетителями. Бригадный генерал Пущин и Волховский часто обедали и проводили вечера у него»^{304}.

Особое внимание обратим на фамилию Липранди — представителей давно уже переселившегося в Россию старинного испанского рода.

Старший из братьев, Иван Петрович[190], будучи офицером квартирмейстерской части, участвовал в Шведской кампании, Отечественной войне и Заграничном походе, потом, служил в оккупационном корпусе, помогая префекту парижской полиции Видоку в поисках заговорщиков-бонапартистов. В январе 1820 года он, в чине подполковника, был определён в Камчатский пехотный полк — кажется, причиной тому была какая-то парижская дуэль, — хотя здесь, как о нём говорили, он «занимался изучением восточного вопроса».

Младший его брат, Павел Петрович[191], офицер лейб-гвардии Гренадерского полка, очевидно, пребывал в это время здесь в отпуске.

Иван Петрович очаровал Пушкина своей образованностью: он знал многие европейские, восточные и классические языки, занимался различными областями науки, собрал и привёз обширную библиотеку, которой поэт свободно пользовался. К тому же он был прекрасным рассказчиком и много чего рассказал Александру о войне, о своих парижских приключениях и многочисленных дуэлях… Скорее всего, именно он явился прообразом Сильвио в пушкинском «Выстреле».

«По свидетельству Липранди, Пушкин особенно близок был с Охотниковым и с В. Раевским. Дружба с будущими декабристами, ежедневное общение с ними вдохновили поэта на такие вольнолюбивые стихотворения, как “Кинжал”, “Послание В.Л. Давыдову”, “Послание П.С. Пущину”. В это время у поэта возник замысел поэмы о новгородце Вадиме, возглавившем восстание против Рюрика»^{305}.

Нередко наведывался Пушкин и к самому генералу Орлову, которого он уважал чрезвычайно, даже робел перед ним, хотя тщательно скрывал это за нарочитой развязностью. Обычно он приходил к Михаилу Фёдоровичу в вычурных бархатных шароварах, усаживался, развалясь, на диван и вёл с хозяином долгие беседы на политические темы…

…Можно сказать, что провинциальный Кишинёв в то время просто изобиловал романтическими героями — кроме вышеназванных, осенью того же года сюда приехал князь Александр Ипсиланти, готовящийся поднять знамя восстания на землях Эллады. Он стал весьма частым и очень желанным гостем в доме своего былого однополчанина…

«Весь 1821 год стоял я вооружённый на границе турецкой и не имел ни времени, ни охоты входить ни в какие сношения; впрочем, и сих сношений нигде не существовало. Члены разрушенного Общества, находящиеся в 16-й дивизии, Непенин, Охотников и майор Раевский, все извещены были о разрушении союза и никакого действия не предпринимали»^{306}, — писал Орлов в своих показаниях.

Звучит красиво, но не слишком соответствует истине. «Вооружённой на границе» стояла дивизия, а командир её колесил по разным городам России.

Поездки начались ещё в конце 1820 года: в ноябре он отправился в продолжительный отпуск, ещё не предполагая, куда заведут его эти дороги… Поездку Михаил начал с Каменки Киевской губернии — имения Екатерины Николаевны Давыдовой, по первому браку — Раевской, матери генерала Раевского, отставного генерал-майора Александра Львовича Давыдова, кавалергарда, и Василия Львовича Давыдова, подполковника александрийских гусар и активного члена Союза благоденствия. Сколь тесен, однако, этот мир!

24 ноября отмечался день великомученицы Екатерины — небесной покровительницы хозяйки имения. На празднование именин Екатерины Николаевны собиралось огромное количество гостей, и вот уже несколько лет, как члены тайного общества избрали этот день для своей встречи: приезд молодых офицеров на роскошный бал не вызывал ни малейшего подозрения.

Пушкин, буквально сроднившийся с Раевскими за время своего южного путешествия, отправился из Кишинёва в Каменку ещё раньше…

Тем временем в Кишинёв следовал отставной капитан Иван Якушкин, развозивший членам Союза благоденствия, Тульчинской и Кишинёвской управ, приглашения приехать на совещание в Москву в январе будущего года. И так оно случилось, что на какой-то промежуточной станции, где перепрягали лошадей — Якушкин умудрился через единомышленников выправить себе подорожную «по казённой надобности», так что особенно в пути не задерживался, — он встретил Михаила Фёдоровича. Вот что вспоминал Иван Дмитриевич:

«Я никогда не видал Орлова[192], но многие из моих знакомых превозносили его как человека высшего разряда по своим умственным способностям и другим превосходным качествам…

Я с любопытством ожидал свидания с Орловым и встретился с ним, не доехав до Кишинёва. С ним был адъютант его Охотников, славный малый и совершенно преданный тайному обществу; я давно был знаком с ним. Прочитавши письмо Ф-визина, Орлов обошёлся со мной, как со старым знакомым, и тут же предложил сесть к себе в дормез, а Охотников сел на мою перекладную тележку; потом мы с ним через станцию менялись местами в дормезе. Орлов с первого раза весь высказался передо мной. Наружности он был прекрасной и вместе с тем человек образованный, отменно добрый и кроткий; обхождение его было истинно увлекательное, и потому, познакомившись с ним, не было возможности не полюбить его…»^{307}