— Флора!

— Мой бедный Энн!

— Шаль мне весьма пригодилась, — сказал я.

— Ты умираешь с голоду!

— Как это ни грустно, ты недалека от истины.

— Я так и знала. Взгляни, дорогой. — Из-под грубой серой шерстяной шали, накинутой на голову и плечи, Флора достала корзиночку и торжествующе протянула мне. — Лепешки еще не остыли, я завернула их в салфетку сразу, как только сняла с огня.

Она повела меня в каменоломню. Я благословлял ее догадливость; в ту пору я еще не знал, что первое побуждение женщины, когда любимый человек в беде, — накормить его.

Мы разостлали салфетку на большом камне и разложили на ней наши яства: лепешки, овсяный пирог, крутые яйца, поставили бутылку молока и фляжку шотландского виски. Наши руки не раз встречались, пока мы накрывали этот нехитрый «стол». То был наш первый в жизни семейный завтрак, первый завтрак нашего медового месяца, шутил я: «Да, я умираю от голода, но пусть умру, а все равно не прикоснусь к еде, коль ты не разделишь ее со мною». И еще: «Я что-то запамятовал, сударыня, пьете ли вы сладкий чай». Мы склонились друг к другу над камнем, что заменил нам стол, и лица наши сблизились. Много, много дней пришлось мне потом жить одними лишь воспоминаниями об этом первом поцелуе, о каплях дождя на ее прохладной щеке и влажном локоне… воспоминание это живо и по сей день.

— Просто диву даюсь, как тебе удалось от них убежать? — спросил я. Флора отложила лепешку, от которой для виду откусывала крохотные ку-

сочки.

— Дженет, наша работница с молочной фермы, ссудила мне платье, шаль и эти башмаки. Она всегда в шесть часов выходит доить коров, а нынче я вышла из дому вместо нее. Туман тоже мне помог. Они ужасные.

— Ты права, дорогая. Шевеникс…

— Я не про него, я об этих тряпках. А бедные коровы так и остались недоенными.

— Коровы молчать не станут… — Я поднял стакан. — Будем надеяться, что они сумеют привлечь внимание двух наемных сыщиков и двух доброхотов.

— Скорее надо надеяться на тетушку, — возразила Флора и улыбнулась своей удивительной, прелестной улыбкой, которая тут же угасла.

— Но нам нельзя терять времени, Энн. Их так много против тебя одного, и они ведь совсем близко! О, будь же серьезен!

— Ты говоришь сейчас совсем как мистер Роумен.

— Ради меня, милый! — Она с мольбой сжала руки. Через «стол» я взял их в свои, разжал и поцеловал ладони.

— Любимая, — сказал я, — покуда туман не рассеялся…

— Он уже рассеивается.

— Не будем его торопить. Покуда туман не рассеялся, мне надобно пересечь долину и как можно дальше пройти по дороге, где гоняют скот, если ты мне объяснишь, как туда добраться.

Флора отняла у меня одну руку, сунула ее за корсаж платья и достала пачку ассигнаций!

— Боже милостивый! — воскликнул я. — А ведь я совсем про них запамятовал!

— Нет, ты неисправим, — вздохнула Флора.

Ассигнации были туго свернуты и зашиты в мешочек из желтого промасленного шелка. Я подержал в руках этот мешочек, еще теплый от девичьей груди, повертел его и увидел, что на нем вышито пунцовым шелком одно слово «Энн», а над ним — шотландский лев на задних лапах, подражание той жалкой игрушке, которую я вырезал для нее когда-то… давным-давно!

— Твой подарок всегда со мною, — прошептала она.

Я сунул мешочек в нагрудный карман, вновь завладел ее руками и упал перед ней на колени, прямо на камни.

— Флора, ангел мой! Любовь моя!

— Шшш!

Она отпрянула. На тропинке послышались тяжелые шаги. Я едва успел накинуть на голову шаль миссис Гилкрист и усесться на камень, и тут мимо каменоломни торопливо прошли две веселые деревенские кумушки. Разумеется, они нас заметили, более того, вытаращили на нас глаза и о чем-то перемолвились вполголоса, а мы так и застыли, глядя друг на друга.

— Они решили, что у нас тут пикник, — шепнул я.

— Странно, что они ничуть не удивились, — сказала Флора. — Ты так выглядишь…

— Они видели меня сбоку, я закутался шалью, ноги мои скрывал камень, и они, верно, приняли меня за какую-то старуху на прогулке.

— Ну, час для пикника совсем неподходящий, — заметила моя умница, — а уж погода и подавно.

Не успел я ответить, как на тропинке снова послышались шаги. На сей раз это был старый крестьянин с пастушьим пледом на плечах и в шапке, от тумана словно припудренной мельчайшими капельками влаги. Он остановился подле нас и кивнул, тяжело опираясь на посох.

— Экое ненастное утро. Вы, верно, из Либерна? " — Считайте, что из Пиблса, — отвечал я, плотнее заворачиваясь в шаль, чтобы скрыть предательский бальный наряд.

— Гм, Пиблс, — задумчиво промолвил старик. — В такую даль я еще не забирался. Хоть и подумывал сходить. Только не знал, понравится ли мне там. Вот что, я бы на вашем месте не стал прохлаждаться тут, ежели не хотите упустить самую потеху. Как бы и мнето не опоздать.

И он зашагал дальше. Что бы это могло значить? Мы прислушивались к его удаляющимся шагам. Не успели они замереть вдали, как я вскочил и схватил Флору за руку.

— Ты слышишь? Господи боже, это еще что такое?

— Похоже на «Веселую охоту в Каледонии» в обработке Гоу. Играет духовой оркестр.

Как ревнива судьба! Ужели все боги Олимпа сговорились высмеять нашу любовь и заставить нас расстаться под звуки «Веселой охоты в Каледонии», да еще в обработке Гоу, в минорных полутонах? Несколько секунд мы с Флорой молча смотрели друг на друга, охваченные страшным подозрением (как сказал бы один из поздних английских бардов). Потом она кинулась к тропке и поглядела вниз, на подножие холма.

— Бежим, Энн! Там идет еще много народу!

Мы бросили неубранными остатки завтрака и, взявшись за руки, побежали по тропинке на север. Почти сразу же она круто повернула, и мы очутились на открытом месте на склоне холма. Тут мы ахнули и остановились как вкопанные.

Под нами расстилался зеленый луг, усеянный людьми — тут собралось по меньше мере человек триста, — и над самой серединой этого сборища, там, где оно сгущалось дочерна, словно пчелиный рой, парила не только унылая музыка «Веселой охоты в Каледонии», но и еще нечто более вещественное, размерами и формой подобное джину, который вырвался из бутылки, как это описано в остроумнейшей книге «Тысяча и одна ночь». Это и был воздушный шар Байфилда — исполинское чудище под названием «Люнарди», — и его как раз надували.

— Проклятый Байфилд! — вырвалось у меня.

— А кто это Байфилд?

— Воздухоплаватель и зловредный шутник, дорогая; видно, потому он и расписал свой воздушный шар полосами голубого и кирпичного цвета и поставил его вместе с духовым оркестром прямо у меня на дороге как раз тогда, когда мне надобно удирать. Этот человек преследует меня, точно злой рок… — Я умолк на полуслове и призадумался. «А, в сущности, почему бы и нет?» — промелькнуло у меня в голове.

Тут Флора жалобно вскрикнула, и я круто обернулся — позади нас на каменной тропе стояли майор Шевеникс и Рональд.

Юноша выступил вперед и, не отвечая на мой поклон, взял Флору за локоть.

— Ты сейчас же пойдешь домой.

— Ну зачем же так? — сказал я, касаясь его плеча. — Ведь минут через десять нам предстоит редкостное зрелище.

Он яростно ко мне обернулся.

— Ради бога, Сент-Ив, не затевайте ссору, время для этого самое неподходящее. Вы уже и так бессовестно скомпрометировали мою сестру!

— После того, как вы по наущению и с помощью первого попавшегося майора пехотных войск взялись следить за вашей сестрой, я бы вам посоветовал не бросаться словом «компрометировать». И еще: при том, сколь мало считаются с ее чувствами, вполне просительно, что сестра ваша выразила свое негодование не словом, а делом.

— Майор Шевеникс — друг нашей семьи.

Однако, произнося эти слова, юноша покраснел.

— Ах, вот как? — переспросил я. — Значит, это ваша тетушка просила его помощи? Нет, нет, дорогой Рональд, вам нечего мне ответить. И ежели вы станете и впредь оскорблять вашу сестру, сэр, я позабочусь, чтобы за это постыдное поведение вы получили по заслугам.