— Великий царь, — ответил Иканат, — зовут меня Петром Иканатом, прислал меня брат твоей царственности Иоанн.

— Чем занимаешься ты?

— Служу во дворце твоей царственности. По большей части, мою полы, но иногда светлейший препозит посылает меня с разными поручениями.

— Умеешь ли ты хранить тайну?

— Испытай, державный царь, и ты убедишься, что я твой верный слуга.

— Я желал бы послать тебя к одной девушке, ты знаешь ее, к Анастасо…

Михаил потупился; он понял что сделал неловкость, давая понять, что помнит негодяя.

— Анастасо? Гетеру Анастасо я знаю, царь.

— Как смеешь ты? — закричал Михаил и сжал кулак, как будто собираясь ударить Иканата. — Гетеру! Неужели ты думаешь, собака, что твой царь может вступить в какие бы то ни было сношения с позорною женщиной? Я говорю о девушке стыдливой и невинной, о дочери трактирщика. Ты понял?

— Понял, великий царь. Прости, — проговорил Иканат едва слышно, бросившись на колени. Он страшно перепугался, ему показалось, что вот сейчас снимут с плеч его голову.

— Ну, так и быть, прощаю, но смотри, не употребляй неосторожных слов. Так вот найди Анастасо. Я никогда ее не видал, — сказал Михаил и покраснел при этом, — но мне много говорили о ней и я хочу что-нибудь сделать для нее. Ты знаешь, где она живет?

— Знаю, царь.

— Скажи ей, чтобы завтра, в среду, она пришла ко мне.

— Слушаю, державный царь.

— Смотри, никому не рассказывай об этом; если ты исполнишь исправно это поручение, получишь пять золотых. А теперь иди.

Петр Иканат еще раз поклонился до земли и, уходя, проворчал про себя: «Ты забыл, Михаил, как мы встретились с тобою в трактире! Я еще сказал, что, может быть, пригожусь тебе; и вот ты царь, а я ничтожный червь и, все-таки, ты нуждаешься во мне!».

Таким образом, хлопоты Пселла оказались лишними. Он ходил к царскому спальнику, семидесятилетнему Пафнутию, служившему еще при блаженной памяти царя Василия и затем при Романе, а потому хорошо знавшему все тонкости придворного этикета. Пафнутий рассказал, что всякое творилось во дворце, бывали и любовные интриги и женщины приходили; но что касается ныне царствующего Михаила, он подобными грязными делами, слава Богу, не занимается и примера не было. Затем, Пселл имел продолжительный разговор с евнухом Иоанном. Он намекал, что это, должно быть что-то политическое, может быть, какой-нибудь заговор. Евнух Иоанн поручил Пселлу подробнее разузнать, в чем дело, и привести эту женщину к нему; он не видел надобности устраивать ей свидание с царем, не выслушав ее предварительно. Таким образом, Пселл не добился ничего и помял, что ему всего лучше попросить аудиенцию у царя и навести его самого на мысль о свидании с Анастасо.

Во вторник вечером Пселл пришел с этими вестями к гетере. Каково же было его удивление, когда она рассказала ему о приглашении явиться во дворец.

— А я думала, что это ты устроил мне, — прибавила она, — и мысленно благодарила тебя.

«Экий я дурак, — подумал Пселл, — надо было сказать, что это благодаря моим хлопотам, она поверила бы, а теперь мне не видать места».

Но скоро он успокоился; оказалось, что Анастасо поступила благородно и, не дожидаясь его услуги, просила уже за него протасикрита; желанное место было обещано ему.

XV

В среду, 24 июня, два человека ждали с одинаковым трепетом, когда солнце начнет склоняться над горизонтом. Накануне царь посылал во второй раз к Анастасо с приказанием прийти в сумерки. Ему казалось, что в это время дня свидание их будет менее замечено и возбудит во дворце менее толков, чем если бы оно происходило при дневном свете.

Анастасо с утра занималась своим туалетом. Ее служительница и поверенная Екатерина вынула из сундуков весь гардероб. Обе женщины долго совещались, какое платье надеть, потому что гетера, в отличие от царя, не скрывала предстоящего свидания, а, напротив, хвасталась, что ее зовут во дворец. Наконец, остановились на белой тунике, которая больше всего шла к ее черным, как смоль, волосам. Анастасо примерила тунику, тщательно осмотрела, нет ли где пятна. В этих хлопотах прошло часа три, оставалось еще много времени. Она села обедать, но аппетит пропал от волнения. Она присела на кушетку и начала представлять себе, что будет говорить ей царь и что она будет отвечать ему.

Не меньше ее волновался царь Михаил. Он испытывал то же, что испытывает молодая девушка, идущая в первый раз на любовное свидание, одно обстоятельство больше всего смущало его. Что такое сказал этот подлый человек: гетера Анастасо! Неужели это правда? Сорвалось ли это так с языка презренного человека, везде видящего грязь, или, может быть, есть другая Анастасо, и та действительно гетера? Во всяком случае, было страшно, — присутствие продажной женщины осквернило бы дворец.

Михаил то и дело подходил к окну и посматривал на солнце; когда оно стало склоняться к западу, он почувствовал давно неиспытываемую радость. В это время блюститель императорской чернильницы прислал узнать, не соблаговолит ли державный царь принять его, так как желательно, чтобы он подписал как можно скорее одну важную бумагу, присланную протасикритом. Михаил ответил, что у него болит голова и он никого теперь принять не может; он боялся, что сановник при этом случае обратится с какою-нибудь просьбой и в его присутствии будет неловко пустить Анастасо.

Царь сидел на малом троне, на котором ему полагалось сидеть во время обыкновенных аудиенций, когда вошел старший кубикуларий Пафнутий и доложил:

— Великий царь, одна женщина, именуемая Анастасо, молит, чтобы царственность твоя…

Михаил не дал ему договорить:

— Введи эту женщину сюда, а сам удались.

Когда вошла Анастасо в белом платье с голыми руками и обнаженною шеей, царь был так поражен ее красотой, что встал с трона и хотел было идти к ней на встречу; он чуть не забыл этикета, но сейчас же опомнился и сел.

Анастасо бросилась на пол и прильнула к его колену. Она долго не отрывала губ, а царь был до того смущен, что смотрел на нее молча и даже не просил ее встать. Наконец, она встала сама и, потупив глаза, ждала, что царь скажет ей что-нибудь.

— Я рад, — сказал он, — что ты обратилась ко мне, и если возможно будет, я сделаю все для тебя. Изложи же мне свою просьбу.

Теперь Анастасо оказалась в затруднительном положении, — просьбы она никакой не заготовила, узнав, что царь сам желает ее видеть.

— Державный царь, — начала она, — прости великодушно. Я желала быть принятой тобой, но я не посмела бы тревожить тебя каким-нибудь пустым делом, а важных дел у меня быть не может.

— Не бойся, говори, что могу я сделать для тебя? Проси какого хочешь благодеяния.

— Царь, ты оказал мне уже величайшее благодеяние, ты разрешил мне прийти сюда, я жаждала увидеть твои ясные очи, услышать звук твоего чудного голоса…

«Не мои, а ее очи ясные, — подумал Михаил, — не мой голос чарует, а ее», — и почувствовал внезапно прилив такой нежности, что ему стоило большего труда не поцеловать Анастасо, как это ему хотелось сделать.

— Послушай, — сказал он, — забудь, что ты говоришь с царем, представь себе, что я равный тебе, что я тот прежний Михаил…

— Не могу осмелиться на это, — ответила Анастасо.

— Вот что, — прервал ее Михаил, — уйдем из этого пышного триклиния, — здесь принимаю я иностранных послов, здесь сижу в порфире и здесь я не могу, забыть ни на минуту, что я самодержец ромейский, а я хотел бы забыть это.

Гетера с удивлением взглянула на своего возлюбленного, достигшего теперь такой высоты и желающего опять стать простым смертным: глаза его блестели, все лицо было залито ярким румянцем. Царь встал и молча пошел в спальню; Анастасо шла за ним, не смея заговорить. Михаил сел и, указывая рукою на место возле себя, сказал:

— Садись, Анастасо, и будем говорить как прежде, будем опять друзьями. Скажи, что ты делаешь, здоров ли твой отец?

— Он умер.

— Я не знал; так ты живешь одна?