– Да, он скрыт хорошо, и это самое главное, – подхватил Лоулесс, – ибо сердце мое разбилось бы, если бы его нашли. Вот здесь... – сказал он, роя крепкими пальцами песчаный пол, – здесь мой винный погреб, и вы сейчас получите флягу превосходной крепкой браги.

И действительно, покопав немного, он вытащил большую кожаную бутыль, на три четверти наполненную крепким, душистым элем. Выпив друг за друга, они подбросили топлива в огонь, и пламя снова засверкало. Они легли и вытянули ноги, наслаждаясь блаженным теплом.

– Мастер Шелтон, – заметил бродяга, – за последнее время у вас были две неудачи. Похоже, что вы потеряете девушку, – правильно я говорю?

– Правильно, – ответил Дик, кивнув головой.

– А теперь, – продолжал Лоулесс, – послушайте старого дурака, который почти всюду побывал и почти все повидал. Слишком много вы исполняете чужих поручений, мастер Шелтон. Вы трудитесь ради Эллиса; но Эллис мечтает только о смерти сэра Дэниэла. Вы трудитесь ради лорда Фоксгэма... Впрочем, да хранят его святые, у него, без сомнения, хорошие намерения. Однако лучше всего трудиться ради себя самого, добрый Дик. Ступайте к своей девушке. Ухаживайте за ней, а то как бы она не забыла вас. Будьте наготове и, когда представится случай, вскакивайте вместе с ней в седло.

– Ах, Лоулесс, да ведь она же находится в доме сэра Дэниэла! – сказал Дик.

– Ну что ж, мы пойдем в дом сэра Дэниэла, – ответил бродяга.

Дик удивленно посмотрел на него.

– Нечего удивляться, – сказал Лоулесс. – Если вы мне не верите на слово, взгляните сюда.

И бродяга, сняв с шеи ключ, открыл дубовый сундук; порывшись, он вынул из него сначала монашескую рясу, потом веревочный пояс и наконец громадные четки, такие тяжелые, что ими можно было действовать, как оружием.

– Вот, – сказал он, – это для вас. Надевайте!

Когда Дик перерядился в монаха, Лоулесс достал краски и карандаш и с большим знанием дела стал изменять его лицо. Брови он сделал толще и длиннее; едва пробивавшиеся усики Дика он превратил в большие усы; несколькими линиями он изменил выражение глаз, и молодой монах стал казаться старше своих лет.

– Теперь я тоже переоденусь, – сказал Лоулесс, – и никто не отличит нас от настоящих монахов. Мы смело пойдем к сэру Дэниэлу, а там нас гостеприимно примут из любви к матери-церкви.

– Чем мне отплатить тебе, дорогой Лоулесс? – вскричал юноша.

– Э, брат, – ответил бродяга, – все, что я делаю, я делаю ради своего удовольствия. Не беспокойтесь обо мне. Клянусь небом, я о себе и сам позабочусь. Язык у меня длинный, голос – словно монастырский колокол, и, если мне что-нибудь нужно, я буду просить, мой сын. А если просьбы недостаточно, я возьму сам.

Старый плут скорчил забавную рожу. И хотя Дику было неприятно зависеть от благорасположения такой сомнительной личности, он не удержался и захохотал.

Лоулесс вернулся к сундуку, и вскоре узнать его было невозможно. Дик с удивлением заметил, что у себя под рясой он спрятал связку черных стрел.

– Зачем они тебе? – спросил Дик. – Для чего тебе стрелы, если ты не берешь лука?

– Немало придется разбить голов и поломать спин, прежде чем мы выйдем оттуда, куда идем! – весело ответил Лоулесс. – И если что случится, я хотел бы, чтобы наше братство поддержало свою честь. Черная стрела, мастер Дик, – печать нашего аббатства. Она указывает, кем прислан счет.

– У меня с собой важные бумаги, – сказал Дик. – Если их найдут, они погубят и меня и тех, кто дал их мне. Где их спрятать, Уилл?

– Э, – ответил Лоулесс, – я пойду в лес и просвищу три куплета из песни, а вы тем временем закопайте их где хотите и разровняйте над ними песок.

– Никогда! – крикнул Ричард. – Я доверяю тебе, приятель. Я был бы низким человеком, если бы не доверял тебе!

– Брат, ты дитя, – ответил старый бродяга, останавливаясь на пороге логовища и оборачиваясь к Дику. – Я добрый старый христианин, не предатель и не жалею своей крови ради друга, когда он в опасности. Но, глупый мальчик, я – вор по ремеслу, по рождению и по привычкам. Если бы моя бутылка была пуста и у меня пересохло во рту, я ограбил бы тебя, дорогой мальчик, и это так же верно, как то, что я люблю тебя, уважаю тебя и восхищаюсь тобой! Можно ли сказать яснее? Нет!

И, тяжело ступая, он пошел прочь через кустарник, прищелкивая своими крупными пальцами.

Дик, оставшись один, с удивлением подумал о противоречивом характере своего товарища. Он быстро вытащил свои бумаги, перечел их и закопал. Только одну он захватил с собой, потому что она никак не могла повредить его друзьям, а при случае послужила бы уликой против сэра Дэниэла. Это было собственноручное письмо тэнстоллского рыцаря к лорду Уэнслидэлу, посланное на следующий день после поражения при Райзингэме и найденное Диком во время его бегства на теле убитого гонца.

Дик затоптал тлеющие угли, вышел из логовища и присоединился к старому бродяге. Тот ждал его под оголенными дубами, осыпанный снегом. Они взглянули друг на друга и расхохотались – так забавно и неузнаваемо они изменились.

– Жаль, что сейчас не лето, – проворчал Лоулесс. – Летом я заглянул бы в лужу и увидел бы себя, как в зеркале. Многие воины сэра Дэниэла знают меня. Если нас разоблачат, то еще неизвестно, что сделают с вами. А уж я не успею и «Отче наш» прочитать, как буду плясать на веревке.

Они шли в Шорби; дорога тянулась то лесом, то полем. По сторонам стояли домики бедняков и маленькие фермы. Увидев один из таких домиков, Лоулесс внезапно остановился.

– Брат Мартин, – сказал он совершенно измененным, елейным, монашеским голосом, – давайте зайдем и попросим милостыню у этих бедных грешников, pax vobiscum![15] Э, – прибавил он своим обычным голосом, – вот этого-то я и боялся! Я уже разучился гнусавить по-монашески. Разрешите мне, добрый мастер Шелтон, немного поупражняться здесь, прежде чем я рискну своей жирной шеей, войдя в дом к сэру Дэниэлу. Видите, как полезно быть мастером на все руки! Не будь я моряком, вы непременно пошли бы ко дну на «Доброй Надежде»; не будь я вором, я не мог бы раскрасить вам лицо; не будь я монахом и не пой я громко в хоре, не ешь я обильно за столом, не умел бы я так перерядиться, и наши враги выследили и осрамили бы нас.

Он подошел к ферме, поднялся на носки и заглянул в окно.

– Ну, – крикнул он, – превосходно! Здесь мы можем испытать, годятся ли наши фальшивые лица, и в придачу сыграть веселую шутку с братом Кэппером.

С этими словами он открыл дверь и вошел в дом. Три разбойника из шайки «Черная стрела» сидели за столом и с жадностью ели. Кинжалы, воткнутые рядом с ними в стол, и мрачные, угрожающие взгляды, которые они бросали на обитателей дома, доказывали, что они силой присвоили себе обед, а не получили из милости. Они с негодованием взглянули на двух монахов, которые с разыгранным смирением вошли в кухню. И один из них – сам Джон Кэппер, который, по-видимому, был здесь вожаком, – грубо велел им немедленно убираться.

– Нищие нам не нужны! – крикнул он. Однако другой оказался мягче, хотя тоже, конечно, не узнал ни Дика, ни Лоулесса.

– Не гони их! – крикнул он. – Мы люди сильные и берем сами; а они слабы и просят; но, в конце концов, они спасутся, а мы погибнем... Не обращайте на него внимания, отец. Подходите, выпейте из моей чарки и благословите меня.

– Вы люди легкомысленные, нечестивые и плотские, – сказал монах. – Святые не позволяют мне пить с вами. Но из сострадания, которое я питаю к грешникам, я подарю вам одну священную вещь, и ради спасения вашей души я приказываю вам целовать и беречь ее.

Лоулесс грохотал и гремел, как подобает проповедующему монаху. Но при этих словах он вытащил из-под рясы черную стрелу, швырнул ее на стол перед тремя изумленными бродягами, повернулся, схватил Дика за руку, выскочил с ним из комнаты и исчез за пеленой падающего снега, прежде чем те успели вымолвить хоть слово или пошевелить пальцем.