Как когда-то прикованная заклятием к Озёрному Капищу Невзора, синеглазый зверь издал горлом удивлённый скулёж. Под ласкающей ладонью Цветанки его морда медленно преображалась, возвращаясь к человеческим чертам, и воровка увидела своего двойника – такого же растерянного, взлохмаченного и чумазого, с полными тоски васильковыми глазами. Чувствуя в себе светлый, лучистый сгусток тепла, мудрости и твёрдой уверенности, она раскрыла своему отражению объятия, и два близнеца заплакали, гладя друг друга по лопаткам и ероша волосы. А потом они, озарённые золотым сиянием, слились в одного человека с прямой спиной и спокойным, гордым взглядом, который поднялся на ноги и с улыбкой осмотрелся вокруг. Он победил.

Больше не было тумана, лес наполнился пением птиц, а на палец Цветанки села бабочка. Полюбовавшись ею, та подкинула крылатую красавицу в воздух и несколько мгновений следила за её затейливым полётом. Зажмурив глаза, она покрылась тёплым плащом восторженных мурашек: мерцающие в бархатной тьме очертания леса вернулись, и поток огоньков указывал путь.

– Вратена! Малина! Голуба! – уже без издёвок весело плясало меж прямых стволов эхо. – Где вы? Я нашла его!

Цветанке казалось, что она шла несколько лет и стёрла в пути ноги до костей, но перепуганная пятёрка обнаружилась всего в нескольких шагах от неё. Или они неотступно следовали за ней, или Цветанка сама оставалась на месте… Впрочем, это уже не имело значения. Воровка принялась радостно тормошить своих спутников, хлопая по щекам и приводя в чувство:

– Эй! Малина, узнаёшь меня? Это я! Вратена, посмотри на меня! Я тебе не мерещусь, я настоящая! Голубушка, всё хорошо, не бойся…

Присев около девушки, Цветанка ласково накрыла её похолодевшие руки своими. Как ледышки, право слово! А в глазах студнем дрожал ужас, бессловесный, невыразимый, затмевающий сознание. Непросто оказалось достучаться до людей, скованных чарами морока, но ей это всё-таки удалось. Первой пришла в себя Голуба и тут же, трясясь мелкой дрожью, повисла на шее Цветанки.

– Ох, Цветик, что же это за место такое гиблое…

– Голубка, это морок, – нежно гладя пальцами её бархатистые щёки, успокаивающе шептала Цветанка. – Но его можно преодолеть! Твой злейший враг – это ты сама и твои страхи.

Ужас в глазах девушки медленно таял, как снег на солнце, сменяясь осознанностью. Воровка узнала наконец её прежний взгляд и облегчённо засмеялась.

– Надо идти, – пробормотала Вратена, блестя лёгкой сумасшедшинкой в застывших глазах, но страх понемногу отпускал и её. Вскочив, она суетливо поднимала остальных: – Вставайте! Идём, нельзя останавливаться!

– Я снова вижу лесных духов, – подбодрила всех Цветанка. – У входа в морок они пропали, но теперь вернулись и указывают дорогу к Калинову мосту.

– Надо нам чем-то обвязаться, чтобы не потерять друг друга, – предложила Голуба, мыслившая сейчас яснее прочих. – Дубрава, у тебя твои нитки не с собою?

Девушка-горлица, преодолевая заторможенность, запустила вялую руку в свою холщовую сумочку и выудила оттуда клубочек тонкой льняной пряжи. Голуба проворно обвязала всех нитью вокруг пояса, накинула петлю и на себя, а свободный кончик протянула Цветанке.

– Веди нас, Цветик! Ниточка эта не обычная – зачарованная. Уж не знаю, как тебе удалось морок победить, но свет разума твоего по ней и нам передастся.

Намотав нитку себе на палец, Цветанка зашагала вперёд, с усмешкой посматривая через плечо на следовавших за нею гуськом людей. Выглядело это забавно, и улыбка ещё долго не сходила с её лица. По пути она сорвала бархатисто-синий лесной колокольчик и закусила стебелёк зубами, уже не думая о том, кому эта привычка когда-то принадлежала.

Скоро лишь сказка сказывается, а путникам, дерзнувшим вступить на земли морока, пришлось четыре дня и четыре ночи продвигаться без тропинок по нехоженой чащобе, продираясь сквозь колючие заросли и покрываясь новыми и новыми горящими полосками царапин.

– Не порвалась бы нитка, – беспокоилась Голуба.

Но чудесная нить, объединявшая их, была прочна: на славу постаралась рукодельница Дубрава. Сердца холодели и замирали, когда нитка цеплялась за сучья; приходилось осторожно освобождать её и следить за тем, чтобы она встречала на пути как можно меньше препятствий.

Пройдя сквозь ужасы морока, Цветанка была и телесно, и душевно измотана, но вместе с тем на её сердце опустился грустноватый покой, горчивший болью утрат, а от былых страстей и сомнений остался только терпкий след – память. Ушёл страх перед лохматым чудовищем, сидевшим у неё внутри, а на его место пришло примирение и единство всех частей многострадального «я» воровки, расколотого на мужское и женское, людское и звериное. Этот новый сплав был твёрд, как скала, и в то же время гибок, как клинок.

– Как вы там? – спрашивала Цветанка, оборачиваясь на вереницу своих подопечных. – Жуть не мерещится?

– Нет, Цветик, – отзывалась Голуба. – Свет души твоей по ниточке нам передаётся и тьму рассеивает.

Сёстры-ведуньи молчали: нечего им было сказать в ответ на эти слова, не имели они ни сил, ни желания присоединиться к приветливому свету, излучаемому Голубой по отношению к Марушиному псу. Не разделяли они ни любви к навье, тихо сиявшей в душе девушки-совы, ни этого казавшегося им диким дружелюбия к исчадию Маруши. Горькими каплями смолы упали на раскрытую ладонь Цветанки эти чувства ведомых ею людей, и мысли их враждебным шёпотом врывались ей в уши. Даже будучи вынуждены отдаться на её милость, они не до конца доверяли ей, за человеческой внешностью видя того зверя, с которым Цветанка в себе примирилась, пройдя испытание мороком…

Утром пятого дня пути лесная чащоба начала редеть, и в зябкой туманной завесе путникам открылось озерцо всего лишь с полверсты в поперечнике, тёмно-синим пронзительным оком глядевшее в небо из круглой каменной чаши в земной коре. Должно быть, много веков или даже тысячелетий назад вместо воды здесь дышало паром и серой раскалённое жерло, извергая на поверхность потоки алого испепеляющего жара. Ноги Цветанки зарылись в необыкновенно крупный тёмно-серый песок, полосой окружавший скалистые берега таинственного водоёма.

– Вот мы и пришли, – сорвалось с губ воровки-оборотня.

Зажмурившись, она увидела мерцающее кольцо духов-светлячков, обрамлявшее земную купель с водой. Значит, это он и был – Калинов мост. Неужели вход – под водой? И вода ли это? С виду – как будто она и есть, обыкновенная, спокойная до жути, затянутая белой мглой.

Очертания ровного круга нарушал полуостровок, соединённый с берегом узким перешейком. На нём особняком росли, отражаясь в холодной озёрной глади, несколько сосен с тёмными лохматыми кронами, а одно упавшее дерево, наполовину погружённое, выдавалось далеко в воду. Цветанка выпустила нить и устремилась по крутому спуску туда, принюхиваясь и осматриваясь, а робкая кучка её спутников осталась на берегу.

Волна хитрым языком лизнула пальцы воровки, а холод пошёл дальше, коснувшись сердца. Из туманной глади смотрел на Цветанку её близнец с немытой, нечёсаной копной волос грязно-соломенного цвета, а в глазах приглушённо тлела морозная синь зимнего неба. Пытаясь разгадать тайну, скрытую в зрачках своего отражения, Цветанка сама не заметила, как окунула голову в воду. В бурливой стайке пузырей она несколько мгновений моргала, тяжело смыкая и размыкая веки в этой затягивающей, выпивающей душу колдовской полумгле, пока одним волевым рывком не вернулась на поверхность. Легкомысленная капель с мокрых волос разбила отражение, а лёгкие судорожно всасывали воздух – не могли надышаться после этой молчаливой вечности, глухим коконом окутавшей Цветанку на время погружения.