В.П. Буренин
Впоследствии Буренин так охарактеризует действия своего новоявленного литературного противника: «Надсон, разжигаемый окружающими его еврейчиками и перезрелыми психопатками, необдуманно бросился в раздражительную полемику. Полемику эту он вел в одной киевской еврейской газетке и воображал, что он то "поражает" меня, то "засыпает цветами" своей поэзии…Я посмеялся над этими детскими претензиями полемизирующего стихотворца… Вот и вся история моих "яростных нападок", превращенная в уголовную легенду досужими сплетнями и клеветами перезревших психопаток и бездарных критиков из бурсаков и жидов»[32]. Буренин здесь явно передергивает, ибо именно он вел полемику нечистыми и недозволенными методами, распространяя о Надсоне заведомую ложь и клевету, что, как полагали многие современники, ускорило безвременную кончину поэта. Но мы не будем рассматривать здесь все яростные нападки на нашего героя (они достаточно освещены биографами поэта). Остановимся лишь на тех из них, в коих явственно видна антисемитская подкладка.
Однако, прежде чем обратиться к выпадам поднаторевшего в интригах Буренина, сосредоточимся на прямо относящемся к нашей теме выступлении другого литератора против Надсона. Речь идет о малоизвестном киевском поэте С.А. Бердяеве (1860-1914), печатавшемся под псевдонимом Аспид. Он тиснул в июньском номере журнала «Наблюдатель» пародийную поэму «Надсониада», носившую откровенно юдофобский характер. А уже в июле сей опус был отпечатан в Киеве в виде отдельной брошюрки с издевательским посвящением: «Редакции киевской "Зари"». Жало сего Аспида было направлено, впрочем, не столько на самого поэта, который «в роли критика и моралиста…показался крайне смешным», сколько на еврейскую «кулишеровскую газетку», за спиной которой стоят «грязные гешефтмахеры». Вот в каком тоне высказывается он о сотрудничестве Семена Яковлевича в «Заре»:
«Раз в неделю киевлянам
Преподносит он статейки,
Где в "идеи" раздувает
С помпой чахлые "идейки"…
Оживить редактор хочет
Иудейский орган этим;
Но увы! Мы кроме скуки
Ничего в нем не заметим»[33].
Бердяев изливает желчь на «беззастенчивых наемников киевского жидовского кагала» и прямо обвиняет сию «газетенку», как и вообще многих евреев, в антипатриотизме:
«Да мелькнет порою шпилька
Против русского народа, –
Ведь "Заре" чужда, противна
Эта низкая порода!
(Из евреев "прогрессисты"
Видят в ней тупое стадо,
На которое трудиться –
Дуракам одним – отрада)»[34]..
Характеристика самого Надсона, данная Аспидом, весьма противоречива. Он вроде бы воздает ему должное как «бесспорно даровитому молодому поэту» и тут же порицает в нем «детски наивного» критика; называет его: «человек бесспорно русский» и одновременно – «протеже известной клики», больной русофобской «тенденцией»; кроме того, в своей поэме Бердяев поставил ударение на втором слоге фамилии поэта, подчеркивая тем самым его еврейское происхождение (сам Надсон всегда настаивал на ином произношении).
Говоря о причинах шельмования «Зари» и известного поэта, С.А. Венгеров указывал на желание травмированного стойкой непопулярностью Бердяева «обратить на себя внимание», «заставить читающую публику заговорить о себе»[35]. Обращает, однако, на себя внимание то, что сей зоил одно время сам сотрудничал в этой газете и был оттуда с позором изгнан. Именно это обстоятельство имело решающее значение, что и обыграл Надсон в стихотворной отповеди Бердяеву, написанной по горячим следам. Текст озаглавлен «Июль. Кругопев»:
«Июль. Жара. Но, местию палимый,
Не покидал он едкого пера,
Казня врагов с враждой неумолимой.
Июль. Жара!
Был адский зной, но он строчил с утра…
Певец, "Зарей", как сикофант гонимый,
Он закричать уж был готов "ура",
В свой пасквиль вливши яд неуловимый,
О Аспид, о боец неумолимый,
Усни, усни, июльским днем палимый.
Июль. Жара».
Поясним: «Надсониада» была издана именно в июле. «Кругопев» – это придуманный Надсоном русский эквивалент зародившейся во Франции «твердой» поэтической формы рондо с повторяющимся рефреном. «Сикофант» есть шпион, доносчик, и такая аттестация Бердяева, по-видимому, напомнила о каких-то его неблаговидных поступках во время былого сотрудничества с газетой. Главное же то, что действия пасквилянта одушевляла низкая месть.
Забегая вперед, скажем, что Бердяев потом как будто раскается в содеянном и напишет на смерть Надсона прочувствованное стихотворение, имевшее целью, как он скажет, «хотя бы отчасти реабилитировать себя перед памятью покойного»[36]. Впрочем, С.А. Венгеров считает, что юдофоб Бердяев и каялся только в целях саморекламы[37]. В этой связи вызывает крайнее удивление апологетическая статья о нем, написанная научным сотрудником…Института иудаики (Киев) М. Рыбаковым[38]. Здесь сообщается, что сей Аспид, оказывается был, родным братом замечательного русского философа и убежденного юдофила Н.А. Бердяева; что «как демократ и просто честный человек, он не мог пройти мимо антисемитской вакханалии 1880 годов»; что в своей элегии «1885 году» (то есть писанной практически одновременно с «Надсониадой»!) он предавался, например, таким вот мечтам:
«Я б унесся туда, где добро и любовь
Прекратили раздоры людей,
Из-за низких страстей проливающих кровь,
Где бы стал моим братом еврей».
Если верить статье, то Бердяев называл дело Дрейфуса «ненавистным и мрачным», защищал от нападок «Нового времени» благотворителя Л.И. Бродского, называл погромщиков «вампирами русского народа» и клеймил их как насильников и убийц. Интересно, что в одном из разоблачительных стихов он вслед за Надсоном уподобляет врагов еврейства злым псам. Вот что он пишет о киевском погроме:
«Опять с цепи сорвалась свора
Звероподобных темных сил,
Наш древний Киев дни позора,
Залитый кровью, пережил…
И все нелепые преданья
Веков, унесшихся давно,
Терпеть обиды, истязанья
У нас еврейству суждено!»
Не оставляет ощущение, что мы имеем дело не с одним – с двумя Бердяевыми-Аспидами! Один с «враждой неумолимой» изливал яд на русское еврейство, другой – столь же беспощадно жалил и язвил его гонителей. Если же речь в самом деле идет об одном человеке, остается только развести руками. Чудны дела твои, Господи!
Но вернемся к Буренину. Общеизвестно, что смертельно больного Надсона он обозвал «мнимо недугующим паразитом, представляющимся больным, умирающим, чтобы жить на счет частной благотворительности»[39], а также распространял о поэте прочие грязные сплетни и наговоры. Достойно внимания то, что в ходе его наскоков на поэта их юдофобская направленность все более возрастала. Если Бердяев все же признавал в Надсоне человека русского и изливал желчь главным образом на его иудейское окружение, то Буренин самого поэта поставил в ряд стихотворцев-евреев (наряду с Фругом и Минским). Этих, по его словам, «поставщиков рифмованной риторики» отличали «вздорность однообразных неточностей и банальность языка». А специально на примере еврея-Надсона критик пытался доказать, что «маленькие стихослагатели смело воображают, что они крупные поэты, и считают своим долгом представиться перед взором читателей со всякими пустяками, которые выходят из-под их плодовитых перьев»[40].
Через две недели Буренин развил свою «теорию» о поэтах-иудеях. Он объявил нашего героя «наиболее выразительным представителем» «куриного пессимизма», когда «маленький поэтик, сидящий на насесте в маленьком курятнике, вдруг проникается фантазией, что этот курятник представляет "весь мир" и что он служит для него тюрьмою. Вообразив такую курьезную вещь, поэтик начинает "плакать и метаться, остервенясь душой, как разъяренный зверь", он начинает облетать воображаемый им мир "горячею мечтою", он начинает жаждать – чего? Сам не ведает чего, по его же собственному признанию»[41].