Мне вспомнилось напутствие одного знакомого перед отъездом: «Пока вас не примет король, считайте, что вас не существует». Надо было как можно скорее убедить окружающих в благоволении ко мне кого-либо из королевских особ, иначе передо мной открывалась блестящая перспектива умереть с голоду. В качестве друга телохранителя Паро Пенлопа мне полагалась крайне скудная снедь: варёный рис и специи. Всё.

Во второй половине дня в бунгало прибыли три важные персоны. Это были элегантно одетые господа с открытыми дружественными лицами. Они говорили по-тибетски, но моё знание языка ничуть не прибавило мне авторитета. У них была твёрдая цель — выяснить, чей я гость. Я не мог дать им внятных разъяснений, и они отбыли, удивлённые и даже шокированные тем, что я оказался в бунгало и, более того, успел получить еду. Я чувствовал себя провинившимся учеником.

Съеденный рис комом встал в горле. Да кто я же такой, в самом деле! Один из визитёров помог мне осознать моё положение.

— Королева вас не приглашала, — внятно отчеканил он.

Наконец было решено, что я должен повидать Дашо Дунчо в Крепости Веры: он один мог выявить мой статус. Что касается способа транспортировки до крепости, тут было сложнее. Все «джипы» принадлежали королю и могли возить только его гостей.

— Возможно, в Тхимпху пойдёт грузовик, — сказал один из пришедших. — Но вам придётся заплатить за дорогу.

В тот день грузовик за мной не приехал. На следующий день также.

За это время никто не соизволил обмолвиться со мной хоть словом, исключая телохранителя. Старинное выражение «персона нон грата» (нежелательная особа) вертелось у меня на уме. Вот что это означает на практике!

Вечером я поглядел в зеркало. Похож я на дашо, господина? Могу ли сойти за королевского гостя? Кто я? Вот в чём вопрос. Может, никто? Во всяком случае у меня нет громкого имени, за мной не числится славных деяний, ничего похожего. Самое время вспомнить, как бутанцы оплевали сэра Эшли Идена, предложившего им сто лет назад «покровительство» Англии.

На второй день в бунгало явился дядя Паро Пенлопа, высокий человек с изысканными манерами. Мне немедленно сообщили его ранг. Он прибыл в сопровождении группы юношей, без сомнения принадлежащих к аристократической элите Страны дракона. На них были оливковые кхо, ниспадавшие пышными волнами, туфли из лучших лондонских магазинов и длинные серые чулки, доходившие до колен. Смеясь, они разбрелись по всему бунгало, курили и любезничали стремя очаровательнейшими бутанками, державшимися очень свободно и тоже курившими сигареты. Осведомившись вначале, чей я гость, они затем полностью потеряли ко мне интерес и перешли в соседнее более элегантное бунгало — владение королевы — и там до глубокой ночи пели. Никто не подумал меня пригласить.

Я чувствовал себя униженным. Опыт предыдущих странствий по Востоку приучил меня к тому, что заезжий европеец чуть ли не имеет право на особое внимание. А тут я оказался в положении негра среди белых снобов в шикарном закрытом клубе где-нибудь на юге Соединённых Штатов. Ко мне отнеслись с полнейшим безразличием. Я умирал от желания завязать дружбу, но на мои авансы никто не реагировал. Никому не было интересно узнать, что целых 10 лет я рвался в Бутан, что я выучил тибетский язык, дабы общаться с ними, что я сделал всё это по доброй воле, на свои деньги, что у меня не было никаких других мыслей или побочных мотивов, что я не только рисковал жизнью в колымаге с анекдотическим названием «Джем», но и прошёл пешком 2 тысячи километров по самым крутым тропинкам Гималаев… и всё это из-за того, что влюблён в их страну!

— Вам будет трудно завоевать их расположение, — сказала мне Бетти-ла.

И всё же… Но разве мне давным-давно не случалось пренебрежительно относиться к людям, чьё положение оказывалось ниже моего? Разве я не был когда-то снобом у себя на родине?

Так я исповедовался москитной сетке, подводя итог собственным прегрешениям. Мой бежевый костюмчик отдавал дешёвкой. Общий вид был довольно жалкий, манеры — неловкими. Кинокамера делала меня похожим на дураков-туристов, которыми кишит белый свет. Я не был гостем королевы, а это уже тяжкий проступок.

На третий день в семь утра перед гостевым бунгало остановился грузовик. Это был новенький громадный «мерседес» с надписью «Правительство Бутана» на брезентовом верхе. Номерной знак, выкрашенный в оранжево-красное — национальные цвета Бутана, был написан тибетскими буквами.

Дорога — 141 километр немыслимых виражей — отняла десять часов. Водитель не говорил ни по-английски, ни по-тибетски, поэтому оставалось только смотреть по сторонам. Теперь стало ясно, почему Бутан был доныне «терра инкогнита»: нигде Гималаи не поднимаются так внезапно, как между Дуаром и внутренней частью Бутана. Отъехав едва 100 метров от бунгало, грузовик уже начал взбираться наверх, и шофёр включил первую передачу.

Через полтора километра температура упала, долины Западного Бенгала и Ассама превратились в пуховой облачный ковёр где-то под нами. Первые клочья тумана начали цепляться за кабину, когда мы взбирались по первым ступеням гигантской лестницы. Здесь на расстоянии 100 километров по прямой горы поднимаются от липкой жары долин до вечных снегов, вознёсшихся на 8 тысяч метров у северной границы Бутана.

Джунгли подступали вплотную к дороге, становясь всё гуще по мере того, как мы сворачивали в южную часть Бутана, более низкую, изрезанную глубокими долинами. Это край тяжёлого, застойного воздуха, царство тигров, слонов, змей и обезьян. Публика наслышана о бенгальских и ассамских джунглях, но мало кто знает; что они по сути продолжение бутанских джунглей, тянущихся до долины Брахмапутры. И в сердце Бутана эта чащоба выглядит куда впечатляюще. Зоологи справедливо считают, что в Бутане наиболее высокая «плотность» диких слонов на единицу площади. Почти вся южная часть страны представляет собой огромный естественный заповедник, превосходящий любой африканский национальный парк; там звери чувствуют себя в безопасности под защитой буддийских верований, полагающих уничтожение любого живого существа смертным грехом.

В Бутане сталкиваются два мира. Тибетские обычаи, рождённые в краю вечных снегов, встречаются с укладом обитателей тропиков. Первый пояс джунглей, покрывающий южную треть Бутана, населяют непальские поселенцы и рабочие чайных плантаций Дуара. Практически здесь не встретишь коренных бутанцев, привыкших к более умеренному климату.

Покрытая росой тумана и затенённая кронами высоких деревьев в бороде лиан дорога упрямо змеилась выше и выше, к снегам. Когда мы поднялись на первый перевал, долины словно сомкнулись за спиной — вокруг расстилались лишь круглые спины лесистых холмов.

Изуродованное молнией дерево выглядывало будто отсохшая рука циклопа. Ни души, ни одного селения вблизи, никого, кто бы жил здесь на приволье. Животные, как и люди, предпочитают тень. Только водопады становились всё веселее, выбивая звонкую дробь о скалы. Некоторые рокотали в невидимой выси, на мгновение выныривали из джунглей и исчезали тридцатью метрами ниже, поглощённые зелёным океаном.

Сейчас, в разгар муссона, даже дороги превращаются в реки, затопленные влагой, которую, словно пот, источала богатейшая растительность. Это самые сырые джунгли в мире. Ведь Черапунджи находится в нескольких милях отсюда, в Ассаме. А там в иные годы в период муссонов выпадает больше 18 метров осадков! В окрестных джунглях рядом с Бутаном наблюдается примерно такая картина. Восемнадцать метров! А среднегодовое количество — 12. Подумать только, что в остальной части земного шара осадки измеряют сантиметрами и даже миллиметрами! В Черапунджи за три месяца на квадратный метр площади обрушивается 18 тонн воды: достаточно, чтобы затопить с крышей четырёхэтажный дом. Вода собирается в ручьи, потом в реки, превращается в разрушительные пенные потоки, вырывающие глубокие овраги в почве, и в конце концов затопляет долины. Это случается каждый год в период водяной лавины…

Нельзя не восхищаться мастерством индийских инженеров, которые, преодолев все трудности, пробили через этот ад дорогу. Ей постоянно угрожали оползни, пока тысячи непальских рабочих вели стройку. Они и сейчас продолжают поддерживать её в пригодном состоянии. Каждые 30 километров мы встречали бригады, вручную перетаскивавшие громадные обломки скал. Иногда те рушились с откоса в треске переломанных, как спички, деревьев. Монахи считали грехом строительство этой дороги. Да и мы на Западе разве не зовём «рубцами» трассы, пролёгшие через гармоничные ландшафты?