Я сказал об этом Пембе, спросив его мнение. Пемба ответил, что хорошо знает этого ламу и визит к нему будет весьма кстати в сложившихся обстоятельствах; там же, в монастыре, должны оказаться интересные книги.

20 мая на рассвете мы выступили в путь. Шёл снег. Но это было ещё полбеды. Пройдя километров пять по голой равнине, мы попали в подлинный буран. На мне были ботинки на каучуке, которые прекрасно подошли бы для иных краёв. Но, увы, здесь снег забивался через край, и ноги у меня быстро промокли. Я хлюпал в ледяной жиже.

Дорога на юго-восток шла по долине, и ветер продувал её, как трубу. Я завидовал Пембе, на котором была шапка-ушанка. У нас с Таши головы украшали лыжные вязаные шапочки с помпонами. Возможно, они выглядели и нарядно, но уши в них мёрзли нещадно. Мы брели, словно призраки, скорчившись и стараясь занимать как можно меньше места. По счастью, Пемба решил устроить привал в крохотной пещере, образованной эрозией в склоне горы. Мы с наслаждением выкурили по сигарете в относительном затишье, и я понял, какое счастье испытывали наши далёкие предки, когда возвращались в родную пещеру.

Пемба сказал, что по дороге будут руины двух древних крепостей. Одна из них совсем рядом с нашей пещерой, только наверху. Трагически смотрелись останки стен, обдуваемые безжалостным ветром. Это был форт Рари, что в переводе значит «Козий холм». Да, при такой погоде только животные могли оставаться там.

Мы двинулись дальше. Я то и дело по щиколотку проваливался в сугроб. Казалось, долине никогда не будет конца. Но вот впереди замаячил, словно форштевень корабля, острый выступ скалы. На вершине виднелись зубчатые стены крепости, напоминавшие фортеции, воздвигнутые крестоносцами на Кипре. Только там был иной климат…

Среди снежных струй величественный остов, казалось, ожил и поплыл сквозь время, исчезая в белой мгле.

А монастыря всё не было. Такое же чувство подавленности должны были испытывать паломники, совершая путь во искупление грехов. Да и не было ли мне карой за прегрешения это ледяное утро и почти крёстный ход по снегу? Для лоба любое расстояние — «рядом», но есть же пределы!

Так я сокрушался, шагая в такт Пембе и Таши, когда на сумрачном фоне стала вырисовываться группа массивных чортенов. Ага, значит, уже скоро.

Пройдя чортены, надо было ещё спуститься в долину, которая заканчивалась естественной платформой, нависавшей над ручьём. Там и был построен монастырь Самдрулинг. Серо-красное строение выглядело совершенно заброшенным, почти как крепость, что мы видели незадолго до этого. Пемба сказал, что монастырь приютил кхампа.

Низкая дверь пропустила нас в традиционный двор, откуда лестница вела в промёрзший зал. Там сидел лама, беседуя с четырьмя высокими кхампа, одетыми в тёплые ватные куртки. Когда мы вошли, трое кхампа поднялись и исчезли. Остался один пожилой человек с тонкими чертами лица, постриженный на европейский манер. Он с интересом глядел на нас.

Лама улыбнулся мне как старому знакомому. Наш жалкий вид и ручьи, вытекавшие из ботинок, не оставляли никакого сомнения в том, что мы нуждаемся в тепле. Настоятель позволил мне разуться и обогреть ноги возле очага, в котором горел кизяк. Я уселся, но, как оказалось, спиной к окну, где сквозь дыры в промасленной бумаге свистел ветер. Забавно, мелькнуло у меня, по странному совпадению в тибетском языке слово «ло» обозначает также простуду, хотя сейчас я вполне был готов подхватить не простуду, а самое настоящее воспаление лёгких. В здешних условиях это означало неизбежную и быструю смерть. Единственное, что могло меня спасти, — это добрая чашка горячего чая. И она не замедлила появиться.

Мы разговорились с ламой. Оставшийся кхампа молча, но внимательно слушал беседу. Было ясно, что моё появление заинтриговало его. Ну что ж, пусть он убедится, что я не питаю никаких дурных намерений.

Лама рассказывал о своих заграничных странствованиях. Подобно студентам в средневековой Европе, которые бродили от университета к университету, он жил во многих монастырях. Кстати, большинство учёных лам ведёт именно такой кочевой образ жизни, стараясь почерпнуть в разных местах необходимую премудрость и правила медитации, позволяющее достичь абсолюта.

Какое-то время лама жил в маленькой столице Сиккима. Королева страны, урождённая Хоуп Кук, американка, привлекла к своему двору множество иностранцев. Мой хозяин заметил, что они приезжали даже с детьми, которых возили в корзине на четырёх колёсах. Что, осведомился он, европейцы считают, что младенцы вырастают в колясках более здоровыми?

Лама знал также несколько английских слов — «спасибо», «мистер» и «слон». Он привёз из Сиккима несколько стёкол, но, к сожалению, они успели разбиться. Кстати, это было первое стекло, которое я видел в Мустанге.

Ноги немного отошли, и лама предложил пройти в алтарную, где хранились книги. Мы спустились во двор и по другой лестнице поднялись в часовню. Вход охраняла оскаленная пасть тигра. Алтарь был изукрашен бронзовыми и деревянными позолоченными фигурами божеств. Рядом на столике лежала толстая кипа книг. Но больше всего меня поразили две маски, подвешенные к центральным колоннам: на лбу у них был нарисован третий глаз.

Лама сказал, что монастырь принадлежит секте каджупаев. Самдрулинг — их единственный монастырь во всей стране. Возникновение секты связано с житием одной монашки, которая поселилась на соседнем холме. Она прославилась своими добродетелями, и после смерти окрестные жители в её честь основали обитель. Молодой лама был шестым по счёту настоятелем.

Пемба и Таши стали по очереди брать книги и подавали их ламе. Тот клал книги им на голову и развязывал шёлковые ленточки, скреплявшие страницы. Как и все тибетские книги, это была стопка узких листов, исписанных мельчайшими буквами с обеих сторон. Читать такую книгу без привычки практически невозможно. Пемба переводил мне только названия, а лама кратко излагал содержание. Перевод с литературного тибетского на разговорный язык — вещь очень трудная. Я поэтому пытался уловить, есть ли в тексте какие-либо упоминания об истории страны. Пемба уже говорил, что где-то существует* книга, излагающая всю историю Мустанга. Я спросил о ней у ламы. Тот ответил уклончиво: да, он знает о такой книге, но у него её нет. Много книг пропало, пока он странствовал за границей.

Десять пыльных томов были просмотрены, прежде чем появилось нечто привлёкшее мой интерес. Это была биография монаха по имени Тенсинг Рипа. На произведении, как обычно, не стояло никакой даты, поэтому с первого взгляда было трудно определить, к какому периоду относится жизнь данного персонажа. Но одно название заставило меня насторожиться — Чачагам. Это одна из древних крепостей, завоёванных Аме Палом; несколько дней назад мы видели её развалины к востоку от Ло-Мантанга, в том самом месте, где Кали-Гандак сливается с притоком, огибающим столицу с севера. Значит, это не легенда…

Первую часть книги, насколько я понял, занимала генеалогия Тенсинга Рипы. Предки этого ламы были кочевники, бродившие по Тибету, пока их не призвал Аме Пал и не доверил управление крепостью Чачагам.

Да, книга обещала быть преинтереснейшей, и я шепнул Пембе, что хотел бы её купить. Пемба заговорщицки подмигнул мне и ответил, что попробует договориться. В этот момент дверь отворилась, и вошли кхампа. Убедившись, что я в самом деле рассматриваю книги, они оставили помещение.

Снаружи солнце начало робко пробиваться сквозь туман. Ветер стих, и я решил воспользоваться этим, чтобы осмотреть главный храм, примыкавший к жилой части монастыря. Он пребывал в плачевном состоянии. Фрески покрыты пятнами от сырости, дерево покороблено, в углу валялся дырявый барабан, кубки для приношений разбиты. Монастырь был беден, а приверженцев секты осталось слишком мало, чтобы поддерживать всё в должном порядке.

Когда мы собрались уходить, солнце начало растапливать снег. Мне везло! Пемба одолжил у ламы большой барабан для того, чтобы, как он сказал, достойно отметить следующую церемонию «невне». Прижимая инструмент к груди, он распрощался с ламой, и мы вышли на дорогу.