Отвратительный чай настоятеля порядком надоел мне, и я вернулся во двор, где женщины, собравшись в углу, приступили к трапезе. Мужчины от нечего делать смотрели, как с пронзительными криками играют дети — у многих из них за спиной сидели младший братишка или сестрёнка, но и они не отставали от своих друзей в опасных занятиях, в которых лишь детям хватает ловкости не сломать себе шею. Одни стояли на самом краю высокой террасы и заглядывали вниз, другие взбирались на святой чхортен, третьи спихивали друг друга с лестниц — вся эта живописная суетливая толпа словно сошла с полотен Брейгеля.

К сожалению, спектакль был испорчен появлением швейцарцев, которые пешком добирались от Пакарачика, где расстались с джипами. Местные жители не проявили ни малейшего любопытства к этим странно одетым европейцам в громадных горных очках, которые в упор расстреливали всех и каждого из своих фото- и киноаппаратов, не понимая издевательских шуточек, которые отпускали по их адресу девушки.

Зная «тайны» буддийских церемоний, я незаметно покинул центральный двор, где находились туристы, и направился в небольшую пристройку. Там уже сидело множество людей навеселе. В низком помещении стоял громадный медный чан с местным пивом — чангом, который щедро разливали в десятки протянутых чашек.

Чанг, который на Западе называют «ячменным пивом», не имеет себе равных среди напитков. Поскольку он очень питателен, то можно сказать, что это идеальный напиток. Он слегка пьянит, но никогда не вызывает тяжёлого похмелья, сколько его не выпей. Когда приезжаешь сюда из непьющей Индии или мира сухого закона мусульман, душу заливает радость, что встретил людей, имеющих хоть одну слабинку. А кроме того, как приятны дружеские беседы, когда у отведавших райского напитка развязываются языки.

Рискуя шокировать пуритан, добавлю, что самые святые из гималайских лам без труда отличат хороший напиток от плохого и ни одна церемония, ни один религиозный праздник не обходятся без того, чтобы у ворот монастыря не потчевали чангом. Некоторые общины имеют священные поля, где произрастает ячмень, из которого варят пиво для религиозных празднеств. По вкусу хороший чанг напоминает апельсиновый сок и не может не понравиться европейцу. В каждой деревне есть опытный пивовар. Лучшие «марки» пива можно отведать в глубине Гималаев, напитки отличаются от дома к дому, от долины к долине. Я сравнивал чанг Рингдома с «Кло Вужо» и радовался от предвкушения того, что придётся отведать ещё в Заскаре…

Счастливый и немножко навеселе, я наслаждался весельем толпы. Во дворе на высоком древке подняли новые молитвенные флажки; затем паломники получили благословение и небольшие полоски кожи, которые повязали вокруг шеи. Я уже обзавёлся друзьями, но настало время распрощаться с монастырём, настоятелем и толпой.

…Нордруп ждал меня, сидя у палатки. Он не знал, что предпринять. Его беспокоила судьба товаров, оставленных у сломанного грузовика. Кроме того, ему не удалось отыскать своих пони, но он раздобыл трёх других и собирался наутро отправиться в путь вместе со мной.

Я был на ногах с самой зари, удивляясь тому, с какой лёгкостью встаю вместе с солнцем. Швейцарцы разбили свой лагерь у небольшой деревни, метрах в восьмистах от моей палатки. Я решил навестить их, тем более что мой надувной матрас прохудился, а я не запасся клейкими заплатами. Меня не устраивала перспектива спать на голой земле или накачивать матрас ночью каждые три часа.

Солнце ещё не прогрело воздух у дна долины, и я добрался до их лагеря, продрогнув до костей. Там царил хаос. Ночью прорвало плотину небольшого ирригационного канала, и вода затопила палатки. Швейцарцы с недовольным видом занимались сушкой промокших спальных мешков, и их совершенно не интересовал мой прохудившийся надувной матрас. К тому же заплаток и у них не было. Я ушёл не солоно хлебавши. Больше с этими бравыми путешественниками мне встретиться не довелось. Потом узнал, что они не смогли раздобыть вовремя пони и поэтому не попали в столицу Заскара.

Обещанные Нордрупом лошади так и не появились. Его планы, похоже, в очередной раз потерпели фиаско, но я с удовольствием констатировал, что он не относится к тем людям, которые теряются в затруднительной ситуации. Он перехватил караван, идущий в нужном направлении, и договорился, чтобы мне предоставили четырёх пони и пятидневного жеребёнка. В десять часов утра я с моими новыми друзьями повернулся спиной к Рингдому, к грузовикам и проложенным дорогам и ступил на тропу, ведущую в неисследованный край, обозначенный на карте штриховой линией…

Так называемая большая литература стыдливо избегает говорить о натертостях от седла и водяных пузырях на ногах, но обходить их молчанием не стоит. Не следует забывать и об индивидуальном норове каждого пони, готового в любой момент куснуть или лягнуть вас, хотя эти лошадки выглядят хрупкими по сравнению с крепкими гималайскими пони Бутана. Таковы основные прелести этих путешествий, скорость и расстояния которых измеряются каплями пота в час, падениями животных, синяками от ударов о камни, пропитанными водой башмаками и вывихнутыми лодыжками.

Первые два или три километра, пройденные позади пони, за которыми весело трусил жеребёнок, были сказочными.

— В Заскаре, — говорил мне Нордруп, — мы не привыкли к лошадям и в основном используем ослов и цзо (помесь коровы с яком). Только у гьялпо (князя) были лошади. Но в последние годы, с появлением дороги в Каргил, мы всё чаще отправляемся туда и покупаем себе пони.

Мы шли рядышком, и он рассказывал, что жители Заскара редко бывали в Каргиле до постройки дороги до Рингдома. Я узнал также, что заскарцы почти не покидают своей долины, а небольшой торговый обмен с Лахулем и Кулу осуществляется по тропе через Главный Гималайский хребет, где лошадям не пройти.

— Ходили ли вы в Южную Индию через перевал Шинго-Ла? — спросил я Нордрупа.

— Конечно, несколько раз.

Я задал этот вопрос неспроста — мысль о возвращении иным путём стала наваждением, и мне хотелось перейти через Главный- Гималайский хребет у отрогов на крайнем юге княжества.

Я сознавал непомерную трудность такого проекта — триста километров в поднебесье по высочайшей равнине, лежащей на высоте не менее трёх тысяч семисот метров над уровнем моря, было «белым пятном» в моём Атласе. Перевал Шинго-Ла расположен на высоте более пяти тысяч метров. Такое путешествие дало бы возможность ознакомиться с самыми отдалёнными уголками заскарского княжества.

— Не советую переваливать через главный хребет, — сказал Нордруп. — Это длинный и опасный путь. Проще вернуться той же дорогой.

Пока тропа была лёгкой, но уже давали себя знать первые признаки высокогорья. Хорошо ещё, что я изредка мог садиться на пони, хотя это средство передвижения было далеко не идеальным. Пони не привык возить людей, а деревянное седло было весьма неудобным, несмотря на ковровые подстилки.

Мы шли вверх по плечу отрога, оставив внизу обнажённую долину, усыпанную галькой, по дну которой петлял пенистый поток — его питали два ледника, устилавших склоны величественных пиков. Сильно затемнённые стёкла очков задерживали ультрафиолетовые лучи, их интенсивность на этой высоте (мы поднялись на четыре тысячи триста метров над уровнем моря) была опасно велика. Сквозь прозрачный воздух различались малейшие детали гор, словно они лежали в нескольких метрах от меня — каждый камешек, каждая скала, каждый водопад. Полное отсутствие дымки приближало самые далёкие вершины. Высоченные пики казались приплюснутыми, наполовину обрезанные горизонтом, и, пока мы шли, некоторые из них исчезали, а другие выплывали нам навстречу то как океанские суда, то как застывшие валы каменного моря.