— Господи, исцели раба твоего Ермолая от лютой болезни!

Молитва его была тихой и страстной. Казалось, он сам вот-вот упадёт от слабости и волнения. Окончив молитву, он снял с себя нагрудный крест и осенил им больного. Ермолай пошевелил веками, затем приоткрыл глаза.

   — Будь здрав еси, отроче! — произнёс старец.

Позже казаки станут рассказывать, как старец воскресил Ермолая. Сам же Ермолай на всю жизнь запомнит, как Савватий пришёл на другой день и стал читать ему Евангелие, как после этого чтения стали крепнуть его силы и как Савватий пророчествовал:

   — Когда войдёшь в разум, душа твоя станет тосковать о жизни благочестивой. Господь сподобит тебя благодати священства и пастырства словесных овец.

На что Ермолай ответил ему:

   — Святой старче, ноне я останусь в казаках. Вороги загубили тятьку с мамкой, пожгли наш посад и наших людей. Я пойду с казаками воевать луговую черемису.

Он видел, как иные казаки, замечая его беседующим со старцем, косились на него.

— О чём это отрок толкует со старцем? Ежели ты казак, то не дело с попом беседы беседовать, а надо казацкому делу научаться, как шашкой да палашом рубить головы неверным.

Ермолай оглянулся на голос и узнал Горобца, где-то всё это время пропадавшего. Говорили потом, что он выжидал в одном селении, пока остынет гнев воеводы. И видимо, сейчас он срывал злобу на отроке, коего приблизил к себе воевода. Чёрные глаза его недобро округлились, под азиатскими скулами поигрывали желваки.

Казаки разноголосо загудели на его слова. Приглядчивый отрок много брал на заметку, и сейчас он видел, как вокруг Горобца кучнились выходцы из чужедальних земель: из Бессарабии, из Литвы, из Неметчины. Многие из них оказались в плену, да так и осели на русских землях, а иные подались в казаки, увидев в казачьей службе прямую выгоду. Донские казаки не любили их за хитрость, за корысть. Были среди них и такие, что сделали себе промысел из доносительства. Доносы в то время были в особой цене, ибо на Вятской земле тайно проживало много воровских людей, наносивших большой вред русскому делу. Худо только, что доносили и на своего брата казака.

...Очистив вятские пределы от воровских людей, казаки с наступлением весны, едва прошёл лёд, двинулись вниз по Волге на утлых, но ловких староваряжских лодках. Данила Адашев к тому времени вернулся в Москву, а его отряд повёл дальше князь Александр Вяземский. С великой тоской, едва не плача, расстался казак-отрок Ермолай со своим благодетелем Данилой Адашевым, который держал его возле себя как сына. На князя Вяземского Ермолай поначалу и глаз не хотел подымать, чувствуя в нём чужака. Князь же Александр был столь холоден и высокомерен, что и вовсе не замечал отрока. Его родитель верно служил литовскому королю, а когда отъехал на Русь, так же верно стал служить русскому царю Ивану III, деду Ивана Грозного. Один из Вяземских[7] будет взят царём Иваном в опричнину и станет его любимцем. В недолгом времени он, однако, погибнет на пытке по воле самого царя.

Вскоре казачий отряд из вятичей значительно пополнился пришлыми людьми из других городов, в том числе из Москвы. На всех желавших казаковать не хватало лодок. Передовой отряд остановился на Переволоке, что между Волгою и Доном, поджидая остальных. Чего только не наслушался Ермолай на этой казачьей заставе! Когда доспели остальные, один москвитянин сказал, что люди будут ещё прибывать, что многих ныне гонит из городов и сел таинственный ужас, словно бы надвигается беда какая. «Скоро грянет гнев Божий!» — внушительно произнёс один старый казак. И многие задумались, слушая его.

Чутки бывают русские люди. Думая позже об этих днях, Ермолай вспоминал о том, что всех их тогда как бы охватило предчувствие беды, лихолетья, опалённого нечеловеческим гневом грозного царя. Приближалась опричнина. Но казачества она коснётся лишь косвенно. Царь нуждался в казаках. Это было время, когда донские казаки приобрели мировую славу. Они были грозой для турецкого султана и крымского хана. Они надёжно охраняли границы также от литовских людей, для чего и ставили свои сторожи на литовской стороне, что вызывало осложнения с королём Сигизмундом-Августом[8].

В то время, когда Ермолай служил в казаках (а служил он в сторожевом отряде), казаки станов не делали и, почитай, не ссаживались с лошадей. Ездили бережно и останавливались в таких местах, где было пригоже и усторожливо. И те обычаи берегли накрепко. В дальние урочища не ездили, не доведавшись заранее. Места кочевья менялись. Приходилось быть в постоянной боевой готовности.

Борьба накалялась год от году. Если Казань была взята после нескольких приступов, то астраханцев казаки и вятичи разбили наголову одним налётом. Защитники крепости бежали, а Ямчурчей-царь ускакал к Азову. Тем временем усилилась вражда между самими ногайскими князьями, ногайцы уничтожали сами себя. Как замечали впоследствии историки, Ногайская орда пала не столько под ударами московского войска, сколько по причине жестоких внутренних неурядиц и борьбы за власть ногайских князей.

После нескольких дней жестокой резни между братьями-князьями Измаилом и Юсуфом Измаил одолел Юсуфа, но от ногаев осталась лишь горстка. Остальные бежали и рассеялись по побережью. Сохранив стада овец и лошадей, они основали кочевые улусы и нападали на казаков, к тому времени ослабевших от голода и болезней, от непривычки к чужому климату.

И здесь суждено было свершиться событиям, которые определят дальнейшую судьбу Ермолая.

4

Ермолаю была по душе казачья жизнь. В ней он всегда знал, что надо делать. Это давало ему смелость и лёгкость. О былой посадской жизни вспоминал редко, но к степи не мог привыкнуть и часто тосковал по лесу.

В тот день их казачий отряд держал путь к донской станице Темкинской. На пути хоть бы «деревце. Кругом выжженная трава да уныло-однообразный ковыль. В горле першило от горького запаха полыни. Небо давало полную волю нещадному солнцу. И если бы не свист сусликов, можно было бы подумать, что в степи нет ничего живого. И казалось, что степи не будет конца.

Но Ермолай не даёт себе расслабиться. Вид у него строгий. Над твёрдыми, красивого рисунка губами набрал силу молодецкий ус. Молодой казак и коня себе добыл знатного: рослый донец с мускулистой грудью, тонкими сильными ногами, серой масти. Блестящая кожа отливала то серебром, то как будто прозеленью. Имя Смарагд, что значит «камень изумруд». Гордое имя, достойное такого отвага, каким был его храбрый конь. Или думаете, что бессловесная тварь не может быть храброй? Или умной? Смарагд не хуже хозяина знал, как выбрать удачный момент, чтобы врубиться в самую сечу, как уклониться от сабельного удара. Разве не конём счастье казацкое держалось? Хоть и говорят, что конь везёт, а Бог несёт, но Ермолай знал, что допрежь всего коню был он обязан своей казацкой планидой. Ишь, косит на меня сторожким взглядом, будто что-то прикидывает либо мысли мои хочет угадать. А какие мои мысли? Вот думаю, что места здесь дикие. На всём пространстве ни одного государева города не видать. Редко-редко, где по Дону селятся казаки, да и те в походах либо в бегах. Какая у них жизнь? Турецкий султан да азовцы шлют царю грамоту за грамотой: казаки-то воровские, Азову-городу досаждают, а про то не отписывают, сколь побили русских людей да пожгли деревень и хуторов. А сколь людей в плен увели! И не одних хлебопашцев, а и дворян, и детей боярских. Вот и пришло ныне время силой с ними переведаться, коней в их стадах поубавить да перекрыть дорогу из Азова в Дербент. Да и вестей всяких проведать. Похваляются, у крымцев-де много рук и глаз. А мы всё ж города русские под Крымом поставим. А дабы крымцы тесноты нам не делали, сами положим такой предел: не дружиться, а за сабли да воеваться. Мир таков, каким сделали его грехи наши.