— Я больше не мыслю своей жизни без тебя, Чарли, — горестно вздохнула она. Он с несчастным видом смотрел на нее. — Странно, правда? Ведь мы совсем недавно познакомились.
У них обоих было такое чувство, будто они как-то незаметно для самих себя уже поженились, будто судьба наложила на них нерасторжимые узы. Наверное, природа наделила их с Чарльзом особенным, редким даром любви… Что теперь станется с этим даром?
— Я тоже не могу себе представить, как я оставлю тебя.
Он не находил себе места, тревожась за нее. Как она одна поедет домой, что ее там ждет? Почему они не могут быть вместе? Какая несправедливость!
— Правда, такая кочевая жизнь, наверное, показалась бы тебе трудной. — Он испытующе посмотрел на нее. — Смогла бы ты жить вот так, как сейчас, без корней, и чувствовать себя счастливой?
Эта мысль давно не давала ему покоя, с тех самых пор, как он уехал с мыса Антиб, и особенно занимала его в последние несколько дней, которые они провели в поезде.
Одри, как всегда, честно отвечала ему:
— Да, смогла бы. — Она грустно улыбнулась. — Если бы у меня не было семьи, о которой я должна заботиться.
— Неужели у тебя нет права на свою собственную жизнь?
Он раздражался, когда она начинала говорить о своей семье. Скажи она, что ей не нравится все время разъезжать, он бы ее понял, но эти ее вечные рассуждения об ответственности…
— Пока у меня нет этого права, Чарльз. Может быть, потом…
— Когда? Когда тебе будет пятьдесят, когда ты воспитаешь всех своих племянников? Скажи, когда тебя отпустят? Через неделю? Через год? А может, через десять лет? Не обманывайся. Од! Они никогда не дадут тебе уйти. Им с тобой слишком удобно.
Он разозлился. Почему она должна возвращаться к семье?
Почему не может остаться с ним? Это они, ее близкие, во всем виноваты. Ему даже в голову не приходило спросить себя, в каком качестве Одри стала бы его сопровождать в путешествии — ведь формально они никак не связаны, только любовь удерживает их вместе.
— Ты ничего не желаешь понять! — горестно воскликнула Одри.
Оба чувствовали себя несчастными оттого, что их путешествие подходит к концу, и некого винить, и не на кого сердиться, кроме самих себя.
— Ты правда намерен когда-нибудь жениться, Чарльз?
Она не очень-то верила в это, ну а он разве признается?
— А почему бы и нет?
— Странный подход — «почему бы и нет».
— Ну еще бы, тебе виднее, ты ведь крупный специалист в вопросах брака. А себя записала в старые девы и страшно гордишься, что готова отказаться от всей этой семейной чепухи.
— А ты бы предпочел, чтобы я бегала за тобой? Заставляла на себе жениться, да? Ты этого хочешь? Не верю!
Он подошел к ней, рывком поднял с дивана и схватил за плечи.
— Чего я хочу? Хочу, чтобы ты осталась со мной! Чтобы не мчалась из Стамбула на свой проклятый теплоход!
Ни обещаний, ни предложения, ни заверений в вечной любви… Но Одри не осуждала его. Она ничего от него не хотела, ни на что не рассчитывала, не строила на его счет никаких планов.
Она просто его любила и желала только одного — никогда с ним не расставаться. Ей не хотелось ни ехать в Лондон, ни возвращаться домой, но она не могла поступить иначе. Она снова и снова силилась ему это объяснить.
— Но ведь тебе двадцать шесть лет, ты уже взрослея и должна делать то, что хочется.
— Ничего ты не понимаешь!
Она высвободилась из его объятий и села. Он тоже опустился на диван рядом с ней. Раздражение и досада, охватившие их, постепенно улеглись.
— Чарли, любимый, не будь ты свободен, разве ты мог бы делать то, что хочешь?
Он с грустью посмотрел на нее. Конечно, он понимал. Но все его существо противилось этому.
— Видимо, порой я забываю, что мало кто пользуется такой свободой, как я.
Он помолчал. Воспоминание о Шоне как ножом полоснуло его.
— Признаться, это не самое лучшее состояние. Не буду хвастаться. Может быть, даже к лучшему, что оно тебе незнакомо.
Порой он ловил себя на мысли, что хочет иметь детей, к которым он будет привязан… и они к нему тоже. Потом, вспоминая Шона, пугался этих мыслей.
— Од… а что, если ты поедешь со мной в Китай? — с мольбой глядя ей в глаза, сказал он.
Этот вопрос поверг ее в состояние шока.
— Чарльз, в своем ли ты уме? Что подумают мои близкие?
Я не сообщила им даже, что еду в Стамбул! Они все решат, что я лишилась рассудка!
Все, кроме дедушки, подумала она. Ему-то хорошо известно, чем она руководствуется в своих поступках… Эта непобедимая страсть к скитаниям, впитанная ею с молоком матери…
Страсть, которую он, ее дедушка, ненавидит всей душой. А тут еще Китай!
— Нет, Чарльз, ты просто сумасшедший.
— Это я-то сумасшедший? Потому что не хочу расставаться с женщиной, которую люблю?! К концу года мы бы вернулись в Америку… на теплоходе из Иокогамы.
— Как я им все это объясню? Чарли, я дала слово дедушке.
Он совсем старый. Такого удара он не перенесет…
— Да, я не могу с ним тягаться. Молодые не умирают от удара, — с горечью сказал он, вдруг испытав приступ ревности к восьмидесятилетнему старику, — или от горя. Ты так ему предана? Я завидую.
— Но я и тебе предана, — тихо сказала она. — Мое сердце принадлежит тебе.
— Ну тогда подумай, и в Стамбуле дашь мне ответ.
— Чарли… — только и сказала она.
Какой смысл мучить себя, если они все равно ничего не могут изменить. Нельзя ей ехать с ним в Китай. И уже ночью, засыпая, она все твердила себе: «Нельзя, нельзя…» У них есть еще эти два дня в Стамбуле… два дня… и одна ночь, а потом она вернется домой… должна вернуться…..должна. Ей снился Чарльз, снилось, что она его ищет повсюду и не может найти. Она проснулась ночью вся в слезах и молча приникла к нему. Скоро они расстанутся, отчаяние снова охватило ее. Но она ничего не стала ему объяснять. Скажи она слово — и он уже никогда не отпустит ее от себя. А она должна вернуться.
Глава 10
Рано утром он разбудил ее, чтобы не пропустить тот момент, когда они будут въезжать в Стамбул. Проснувшись, она увидела за окном отлогий морской берег. Вода отливала золотом, и низко над ней носились чайки. А из моря, великолепный и величественный, вставал Стамбул со своими золочеными куполами, мечетями и минаретами. А когда они обогнули Сералио-Пойнт, то их взорам, точно волшебное видение, явился дворец Топкапи. Казалось, вокруг него витают призраки султанов и обольстительных восточных красавиц.
И когда экспресс медленно подтянулся к вокзалу, этот город, порождение необузданной фантазии его бесчисленных творцов, сразу дохнул на Одри пряными ароматами Востока и заворожил ее.
Потом они ехали в отель и Чарльз показывал ей Голубую мечеть, и Айя-Софию, и минареты, которым несть числа, и Колонну Константина, вознесшуюся над садами, и Большой базар.
Печаль предстоящей разлуки на время оставила Одри, она снова схватила свою «лейку» и снимала, снимала без конца.
Чарльз привез ее в «Пара палас», который нравился ему больше всех других отелей в мире. Дюжина носильщиков подхватила их багаж, и Чарльз с Одри вошли в вестибюль.
Чарльз заблаговременно заказал номера, соединенные огромной общей гостиной. Зеркала в позолоченных рамах отражали обшивку из черного дерева, причудливую резьбу и сверкающих купидонов. Даже холл здесь был украшен столь же пышно. Странно, но в этом экзотическом городе такое убранство показалось Одри вполне уместным, хотя в любом другом месте оно повергло бы ее в изумление. Когда они с Чарльзом отправились на Большой базар, Одри не уставала восхищаться всем подряд и без конца щелкала своей «лейкой». Кривые улочки, живописные виды, пряные запахи, торговцы, у которых можно купить все что душа пожелает, совершенно очаровали ее. Чарльз радовался, глядя, как жадно она впитывает новые впечатления, блаженно погружаясь в эту столь непривычную для нее атмосферу. Он повел ее в маленький ресторанчик, где они позавтракали. Оказалось, что даже турецкая кухня не пугает Одри. Все вокруг умиляло ее.