Известный критик и литературовед Л.И. Лазарев, впоследствии многолетний главный редактор журнала «Вопросы литературы», в конце 50-х годов лично перестрадавший от Поликарпова и на дух его не переносивший, с присущей ему четкой объективностью в своих мемуарах отмечает: «Как ни странно, Поликарпов у части писателей пользовался репутацией человека, быть может, резкого, слишком прямолинейного, грубоватого, но честного, не интригана, не карьериста, заботящегося, как понимал и как мог, о писателях — отсюда и добродушное прозвище: “Дядя Митяй”. К нему очень благоволил Шолохов, я слышал, как он превозносил Поликарпова на Втором съезде писателей, рекомендуя его как образцового политического руководителя для Союза писателей. Впрочем, это не удивительно, что он был мил сердцу Шолохова, удивительно, что у Твардовского, судя по его дневникам, были с Поликарповым если не приятельские, то вроде бы человеческие отношения».
На тех же страницах мемуаров говорится и о необычной власти на духовную политику в стране, которую имел этот как будто всего лишь заведующий отделом ЦК. Тут он был настоящий серый кардинал. Ему удавалось все держать в своих руках. «Он был человек, обладавший очень большой властью<…> — подчеркивает Л. Лазарев. — Поликарпов в соответствии с собственными примитивными представлениями и убогим вкусом информировал высшее руководство страны, находившееся на таком же уровне культуры, — и Хрущева, и Суслова, — о положении дел в литературе и искусстве, намечал “линию”, проворачивал “мероприятия”, определял, кого казнить, кого миловать, кому быть лауреатом, а кого вон из Союза писателей, на его совести травля Пастернака, Гроссмана, разгром “Литературной Москвы”…»
Словом, в тандеме «сусловско-поликарповского ведомства» по управлению художественной культурой серому кардиналу принадлежала почти неоспоримая и главенствующая роль. Последний красноречивый пример. Однажды на редколлегии «Литературной газеты», где он работал, Л. Лазареву довелось быть свидетелем спора, возникшего между тогдашним первым секретарем Союза писателей СССР А.А. Сурковым и Д.А. Поликарповым. Обычно дисциплинированный Сурков на сей раз не сдержался и начал обоснованно и миролюбиво возражать Поликарпову. Тот в своей манере, последовательно и как будто бы вяловато, отметал возражения. Но Сурков, все более разгораясь, продолжал стоять на своем. «Перепалка — да еще на публике, в присутствии “нижних чинов”» — приобрела такой накаленный характер, что я подумал: плохи дела Суркова, не быть ему после Третьего съезда главой Союза писателей, Поликарпов этого не допустит. Так оно потом и случилось».
Вернемся, однако, к нашим событиям.
С Дядей Митяем отношения у Федина были вполне добрые, не хуже, чем у Твардовского. По-простецки привык обходиться с ним и Пастернак.
Представление о тоне отношений автора «Доктора Живаго» с Поликарповым дает беседа, которая состоялась у них после письма Пастернака Хрущеву. Поэт извещал там о своем добровольном отказе от Нобелевской премии, заявлял, что «связан с Россией рождением, жизнью, работой» и что «не мыслит своей судьбы отдельно и вне ее». На следующий день Б. Пастернак был срочно вызван в ЦК. Его сопровождала О.В. Ивинская. Оба не сомневались, что едут на прием к Хрущеву. Внутренне готовились к разговору с первым лицом государства. Но очутились в кабинете все того же Поликарпова. Тот передал мнение высшего руководства и торжественно известил, что «в ответ на письмо к Хрущеву Пастернаку позволяется остаться на родине». В дальнейшей беседе хозяин кабинета в победоносном раже дважды неосмотрительно позволил себе выплески запанибратства: «Эх, старик, старик, заварил ты кашу…» Или: «Эх, вонзил нож в спину России, теперь улаживай…» Однако, по воспоминаниям Ивинской, это чуть не привело к срыву акции. Серому кардиналу пришлось просить извинений у разгорячившегося, стоявшего уже в дверях и готового покинуть кабинет поэта. Только долгими уговорами при вмешательстве Ивинской удалось вернуть ситуацию в прежнее состояние.
Но до этих событий 31 октября оставалось тогда еще восемь дней…
А, как известно теперь по документальным источникам, к вечеру того дня, когда только поступило известие о присуждении Нобелевской премии, Поликарпов позвонил Федину, оповестив, что с утра на следующий день посетит его на даче для неотложного разговора. Нет, нет… Можете не беспокоиться. Я приеду сам…
Наутро черный цэковский ЗИМ причалил к крыльцу во дворе дачи.
Поликарпов сообщил Федину примерно следующее: на самом верху принято решение, что присуждение Нобелевской премии за идейно порочный и отвергнутый на Родине роман является идеологической провокацией натовского блока. Они ведут войну на подрыв нашей страны. Борис Леонидович должен это понять и отказаться от этого дара данайцев. Не будем же мы им помогать и бросать себе фанату под ноги! Отказ, только отказ! Это будет патриотично и достойно его как выдающегося художника. Я сам готов поговорить с ним на эту тему. Поговорить по душам, убедить. Если он, конечно, пожелает. Буду ждать его здесь, в вашем кабинете, среди вот этих полок с книгами, которые всякое на своем веку повидали. Всякое ведь, а? А нет — убедите его Вы. Вы же с ним — давние друзья… Убедите! Не согласится — завтра будет уже поздно. Худо будет ему, скажу Вам прямо, Константин Александрович… Очень худо!
В прихожей Федин медленно натянул пальто и нехотя побрел туда, куда теперь не мог не пойти. Это и была та самая унизительная и даже оскорбительная для него роль не то посланца, не то курьера между двумя дачами, о которой он позже не мог вспоминать без невольной внутренней конвульсии.
24 октября на даче Бориса отмечался день рождения жены. «Зинаида Николаевна, — узнаем из “Материалов для биографии”, — занималась готовкой в ожидании гостей, когда пришел Федин и прошел в кабинет к Пастернаку. После его ухода она кинулась наверх и нашла мужа в обмороке на диване. Федин приходил уговаривать его отказаться от премии, не то завтра против него начнется общественная кампания».
В архиве ЦК КПСС (ныне РГАНИ) имеются несколько докладных записок Д.А. Поликарпова наверх, строка за строкой отбивающих фактуру происходившего, — о разных стадиях экстренного исполнения порученного ему задания.
Первая из них озаглавлена «Записка заведующего отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпова секретарю ЦК КПСС М.А. Суслову о попытках писателя К.А. Федина убедить Б.Л. Пастернака отказаться от Нобелевской премии 25.10.1958». Обилие письменных документов за какую-нибудь неделю, а затем и нескольких постановлений ЦК показывает, насколько проблема Нобелевской премии находилась в фокусе интересов высшего руководства. В первой записке особенно замечателен косноязычный партийный жаргон — «осуществил разговор» и т.п. Текст таков:
«Михаил Андреевич!
К. А. Федин осуществил разговор с Пастернаком. Между ними состоялась часовая беседа.
Поначалу Пастернак держался воинственно, категорически сказал, что не будет делать заявления об отказе от премии и могут делать с ним все, что хотят.
Затем он попросил дать ему несколько часов времени для обдумывания позиции. После встречи с К.А. Фединым пошел советоваться с Всеволодом Ивановым. Сам К.А. Федин понимает необходимость в сложившейся обстановке строгих акций по отношению к Пастернаку, если последний не изменит своего поведения.
Д. Поликарпов».
Приписка:
«Михаил Андреевич! К.А. Федин сообщил сейчас по телефону, что в условленное с ним время Пастернак не пришел для продолжения разговора. Это следует понимать так, что Пастернак не будет делать заявления об отказе от премии.
Д. Поликарпов».
Между тем затянутый тучами небосклон стали прочерчивать сверкающие молнии. В тот же день, 25 октября, «Литературная газета» перепечатала внутреннюю рецензию журнала «Новый мир», некогда написанную К. Симоновым, с последующими вставками четырех членов редколлегии. Теперь эта поспешная вульгарно-социологическая поделка стала канонической основой начавшегося идеологического погрома.