Поскольку посёлка всё ещё не было видно (хотя он был рядом, но я-то не знал: может быть, подумал я, это, как в Мургабе, отдельная будка ГАИ?) — пошёл на пост с целью переночевать. За минувшие сутки я прошагал 60 км, и больше идти не хотелось, а на посту есть шлагбаум — машины не проскользнут.
С такими мыслями я зашёл внутрь; при свете керосинки я увидел трёх гаишников, спящих сладким сном. Увидев меня, они вскочили и побежали на улицу, подумав, что я водитель, а машина моя стоит перед шлагбаумом. С удивлённым выраженнием лиц они вернулись, светя фонариками на меня («куда машину спрятал?» — подумали они). Только сейчас до них дошло, что я добрался пешком. Командир сказал, что на посту ГАИ ночевать не разрешается, и он отведёт меня в казарму соседней воинской части, куда он и сам собирался идти с целью спать. Я согласился, подумав, что в казарме будет ночевать уютно и тепло. Я ошибся.
14 сентября, среда
Командир привёл меня в казарму, где и оставил ночевать. О ужас! Что представляла собой казарма элитных (когда-то) пограничных войск! В большой комнате было почти темно — электричества на Каракуле (уже) не было, и лишь железная печка своими щелями светилась, отбрасывая пятна света на грязный потолок. Рядом с печкой сидел дежурный с топориком и дровами, шумно колол дрова (конечно, привозные) и непрерывно напихивал их в печь, одновременно напуская дыма в комнату. На печи стояло десять ёмкостей с белым кислопахучим тестом, из этого теста, по идее, должны вызревать буханки армейского хлеба. Рядом с печью стоял большой чан с запасным тестом, оно бродило от тепла печки и уже не вмещалось в чан, вылезало на пол и размазывалось по полу сапогами всех проходящих. Из этого чана на всю казарму исходил кисло-тестяной запах, который смешивался с запахом дыма и человеческих немытых организмов. Рядом с печкой блатной солдат, старослужащий, без формы, вставив батарейки в старый магнитофон, шумно менял одну кассету за другой и слушал на полную громкость русские и непонятные песни. В стороне от печки двумя рядами стояло шестнадцать пар двухэтажных кроватей, на некоторых крепко спали солдаты-пограничники, совершенно не обращая внимания на звуки топора, магнитофона и на топот сапогов, который постоянно издавали ходящие туда-сюда солдатики с автоматами: кто-то вставал на боевое дежурство, кто-то возвращался с него. Я залез на второй этаж солдатской кровати и попытался заснуть.
Хотя спать очень хотелось, однако, только таджикский солдат (или до смерти уставший человек) может спать в таком шуме и запахе. Я повалялся, собрал спальник и пересел к печке (там и теплее было). Солдаты не обращали на меня внимания, да уже и не знали русского языка. Тем временем рассвело. Я подумал, что пора сваливать на трассу, и покинул место столь кратковременного ночлега.
На рассвете уже было видно окружающую меня воинскую часть. Всё когда-то бывшее успело подразвалиться. Висели выцветшие плакаты ещё советских времён.
«ГОСУДАРСТВЕННАЯ ГРАНИЦА … (затёрто слово «СССР») — священна и неприкосновенна. Все попытки её нарушить пресекаются!»
«ТАДЖИКИСТАН — ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО. ВСЕ ЕГО ГРАЖДАНЕ ОБЛАДАЮТ РАВНЫМИ ПРАВАМИ. Э.Рахмонов». — великая мудрость.
«КРАСИВ В СТРОЮ — СИЛЁН В БОЮ!» — рекламировал облезлых «строевых» солдат другой старый плакат. Истинность утверждений, написанных на плакатах, показалась мне сомнительной. Я вышел из элитной воинской части через дырку в заборе и оказался на трассе.
Но, не успел я пройти и ста метров в сторону посёлка (а основной посёлок оказался совсем рядом, я просто ночью не увидел его — света-то не было! И луна закатилась) — за мной раздался звук бегущих сапог; обернувшись, увидел солдата. Оказалось (это был самый русскоговорящий воин), что командир, приведший меня в в/ч, должен и распорядиться отпустить меня, а без разрешения командира уходить мне не должно.
Вернулись в часть (через дырку в заборе) и пошли в командирский дом. На втором этаже двухэтажного холодного кирпичного дома (отопление не работало лет пятнадцать) находилась квартира (двери без замков). Вошли; пятеро командиров под пятнадцатью одеялами спали в одной облезлой комнатке вокруг остывшей железной печки. Были не в состоянии говорить — из-под одеял раздались лишь таджикские и русские маты. Солдат вернул меня в казарму и велел ждать, пока проснётся комсостав.
Ещё часа два я подремал; наконец опять собрался и направился к выходу; меня проводили в командирскую. Высшие начальники пограничников всё ещё лежали под одеялами, от моего дыхания в комнате шёл пар. Всё же они проснулись (все пятеро) и решили проверить мои документы. Ловко перекидывали мой паспорт из одной кровати в другую, лениво спросили: где регистрация? Я показал месячной давности регистрацию в Мургабе, а вместо пропуска — справку АВП. Вероятно, им нельзя было меня отпускать просто так, а нужно было записать в какую-нибудь тетрадь… Но великое дело лень! Самый главный командир, запульнув в меня паспортом (вылезать из-под одеяла? Бр-рр-рр! Печка холодная, чая нет, хлебы в большой казарме ещё не поспели…) — «ступай!» Отпустили.
Вышел через парадный вход. Статуя пограничника с собакой, выцветшие плакаты и когда-то забетонированные дорожки. Половина зданий нежилые, над некоторыми вьётся дымок — всё же немного дровишек ещё есть. Железные скрипучие ворота. «Граница священна и неприкосновенна»… Поистине, пятьдесят человек китайского спецназа возьмут эту заставу в полчаса, вооружившись лишь электрическими фонариками!
…Озеро Каракуль — красивейшее место. Со всех сторон окружённое снежными пиками, самое высокогорное из больших озёр на территории бывшего СССР, особенно красиво ранним утром. Вершины гор прямо светятся на утреннем солнце, и белые коробочки домов тоже почти сверкают! Электрические столбы и провода, не нужные уже много лет; школа, мечеть и три придорожные столовые. Спешу в ближайшую из них.
В столовой были весьма рады моему появлению. Клиентов не было (машин-то на трассе нет!), хозяйка топила печку кизяками, поливая их соляркой. Чай, шир-чай, лепёшки, местные кефирно-молочные продукты из бидона. Уютно, хотя и холодно. Рядом, в соседней столовой, месяц назад мы с водителем оставили немца Клауса. Водитель обещал, что за его жмотскую сущность никто на трассе его не возьмёт. Где же он, Клаус? Значит, за месяц он всё же перевоспитался и уехал-таки.
От предложенных денег хозяева столовой отказались. Сказали, что сегодня кто-то из местных каракульцев поедет в Ош за товаром, может быть, возьмут и меня.
Я вышел на трассу, чтобы не пропустить машину — о чудо! Четыре сверкающих утренних КАМАЗа, в окружении снежных гор, ползли в мою сторону! О счастье! Конечно же, застопились. Это были киргизы, ехавшие из Хорога в Сары-Таш, а потом в Иркештам (на киргизо-китайскую границу). Значит, последний участок Памирского тракта будет пройден сегодня. Ура, ура, ура!
Вниз ехать — не вверх, и, быстро миновав последний высокогорный перевал и таджикскую и киргизскую таможни, в два часа дня мы прибыли в киргизское поселение Сары-Таш. Здесь водители свернули на Китай (за барахлом), а я остался на трассе в отличном настроении. Тут, с Сары-Таша, всегда можно поймать хоть какую машину на Ош, они тут ходят чуть ли не каждый час.
Памирский тракт и заснеженные вершины остались позади.
Прощай, Таджикистан!
На въезде в Сары-Таш, кстати, произошло интересное явление. Подъезжая к закопанному в земле посту ГАИ и к шлагбауму, все четыре КАМАЗа остановились надолго. Начальник ГАИ отошёл, вернее, даже отъехал на несколько часов, а без него простые сотрудники не хотели брать на себя ответственность и пропускать транспорт. Там я и распрощался с водителями и пролез под шлагбаумом (задерживать пешехода гаишники не стали). Уже скопились и другие машины, кроме КАМАЗов. Так я и не знаю, сколько часов прождали водители в Сары-Таше. Вот глупость!