Земную жизнь безропотно влача,

Я был обучен тщательно и строго,

Но память расторопнее врача

И, смею думать, милосердней Бога:

Стирает то, что чересчур болит.

Поэтому я помню так немного.

Но этот дом я помню. Замполит —

Иль как его зовут — военкомата,

С угрюмостью, которая сулит

Начало новой жизни, хрипловато

Командует раздеться. Наш призыв

Стоит напротив молодца с плаката

У стенки, перепуган и стыдлив.

Идет осмотр имущества. Одежду

Мы сняли, аккуратно разложив.

Майор следит, не спрятано ли между

Солдатских ягодиц и пальцев ног

Чего-нибудь запретного. Надежду

Оставь, сюда входящий. Вышел срок

Прощаниям с родными: нас отсюда

Везут на сборный пункт. «А ну, сынок,

Нагнись вперед! Открой рюкзак, паскуда!»

Рюкзак вчера упаковала мать.

На сборном пункте не случится чуда —

Три дня нас будут там мариновать,

А после расфасуют в карантины.

«Одеться — и во двор». Когда опять

Нас выпустят отсюда, миг единый

Я буду колебаться… Видит Бог,

Земную жизнь пройдя до середины —

И то я вспомню это: шаг, рывок —

И я, глядишь, в троллейбусе, который

Идет до дома… Впрочем, я не мог

Всерьез представить этого. Майоры

Не любят шуток. Я же с детских лет

Во сне боялся убегать от своры.

Держа в руке военный свой билет,

В котором беспристрастный медработник

Мне начертал: «Ограничений нет»,

Я оглянулся на ДК «Высотник»:

Шесть лет, помилуй Господи, назад

Наш класс сюда водили на субботник.

Троллейбус, грязноват и грузноват,

Проплыл проспектом — мимо овощного

И далее, куда глаза глядят

И провода велят… Теперь я снова —

Шесть лет, помилуй Господи, прошло!—

Опять в июле, и опять восьмого,

Здесь прохожу. И мне не тяжело

Нести домой пакет томатов мокрых

(Стоял с утра, досталось полкило).

Меня ничей не остановит окрик.

Сажусь в троллейбус. Тихо, как во сне,

ДК «Высотник» проплывает в окнах.

Немногое для счастья нужно мне.

У рядового Таракуцы Пети

Не так уж много радостей на свете.

В их спектре, небогатом и простом,—

Солдатский юмор, грубый и здоровый,

Добавка, перепавшая в столовой,

Или письмо — но о письме потом.

Сперва о Пете. Петя безграничен.

Для многих рост его уже привычен,

Но необычен богатырский вес —

И даже тем, что близко с ним знакомы,

Его неимоверные объемы

Внушают восхищенный интерес.

По службе он далек от совершенства,

Но в том находит высшее блаженство,

Чтоб делать замечанья всем подряд,

И к этому уже трудней привыкнуть,

Но замолкает, ежели прикрикнуть,

И это означает: трусоват.

Зато в столовой страх ему неведом.

Всегда не наедаясь за обедом,

Он доедает прямо из котла;

Он следует начальственным заветам —

Но несколько лениво, и при этом

Хитер упрямой хитростью хохла.

Теперь — письмо. Солдаты службы срочной

Всегда надежды связывают с почтой,

Любые разъясненья ни к чему,

И сразу, избежав длиннот напрасных,

Я говорю: у Пети нынче праздник.

Пришло письмо от девушки ему.

Он говорит: «Гы-гы! Вложила фотку!»

Там, приложив платочек к подбородку

И так отставив ножку, чтоб слегка

Видна была обтянутая ляжка,

Девица, завитая под барашка,

Мечтательно глядит на облака.

Все получилось точно как в журнале,

И Петя хочет, чтобы все узнали,

Какие в нас-де дамы влюблены.

Кругом слезами зависти зальются,

Увидевши, что Петя Таракуца

Всех обогнал и с этой стороны!

И он вовсю показывает фото,

И с ужина вернувшаяся рота

Разглядывает лаковый квадрат,

Посмеиваясь: «Надо ж! Эка штука!»,

И Петя нежно повторяет: «Су-ука!»

Как минимум пятнадцать раз подряд.

…Усталые, замотанные люди

Сидят и смотрят фильм о Робин Гуде.

Дежурный лейтенант сегодня мил,

По нашей роте он один из лучших,—

И на экране долговязый лучник

Прицелился в шерифовских громил.

Я думаю о том, что все мы братья,

И все равны, и всех хочу принять я —

Ведь где-то там, среди надзвездных стуж,

Превыше облаков, густых и серых,

В сверкающих высотах, в горних сферах

Витает сонм бессмертных наших душ!

Отважный рыцарь лука и колчана

Пускает стрелы. Рота замолчала:

Ужель его сегодня окружат?

Играет ветер занавесью куцей,

И я сижу в соседстве с Таракуцей

И думаю о том, что он мой брат.