— Она приехала сломленная, бесформенная, без малейшего опыта работы, ничего не ведая о режиме дня, дисциплине, жизни в обществе. Как маленькая девочка, которая полностью забыла, что такое мир. Словно птенец, пытающийся взлететь, но постоянно разбивающийся о стекло закрытого окна.
Адель заботился о ней, как мог. Приютил у себя, когда она больше не могла оставаться у Варды; пытался найти ей работу, включая небольшую стажировку у одной парикмахерши, увы, быстро закончившуюся, так как Сорая не говорила по-французски. Организовал поход к адвокату, чтобы она получила документы; помогал ей во всем необходимом в течение нескольких месяцев.
— Было жутко смотреть, как она борется и постоянно терпит неудачу. Обманутая ложными обещаниями, соблазненная мужчинами, которые лишь хотели ею воспользоваться. Безусловно, ее проблемой стало слабое рвение выучить французский язык. Ошибкой было и знакомство с Вардой и некоторыми другими людьми, с которыми она пересеклась в «Ля Маркиз», в этом ресторане, позоре ливийцев, куда я однажды пришел; после полуночи он превращается в восточный ночной клуб. Было проще жить среди арабоговорящих. Но это препятствовало любой интеграции во французское общество, любым возможностям завязать отношения, обучению или устройству на работу. Это правда, Сорая не зацепилась здесь, ведь она не привыкла ложиться спать раньше 4 утра и вставать до 11 часов дня, не поддавалась никакой дисциплине, не слушала чьих-либо приказов. Как будто после Каддафи больше никто не мог властвовать над ней.
Потеряв слишком рано своего отца в городе Габес, Адель, старший из трех сыновей, взял на себя роль главы семейства. Чтобы помочь родным, он прервал обучение, уехал в Париж, создал небольшую ремонтно-строительную компанию, где упорно работал. Он приютил Сораю как «сестру». Она была уязвимой, и за ней приходилось ухаживать. Конечно, он был немного влюблен. А кто бы не влюбился в нее, когда она танцевала в «Ля Маркиз», кружа своей черной как смоль массой волос, и хохотала? Она раздражала других девушек, слишком свободная, слишком яркая, но она била все рекорды популярности среди персонала. Днем она курила, звонила по телефону, смотрела телевизор. Иногда плакала, терзаемая воспоминаниями, вопросами, тревогами. Казалось, она могла все сказать Аделю. Он признался, что она говорила о Каддафи «со странной смесью ненависти, ярости и уважения». Сорая будет опровергать последнее слово. Но как удивляться тому, что некое почтение примешалось к озлобленности против того, кто имел право на ее жизнь и смерть долгое время?
— Я знаю, она хотела бы, чтобы я уделял ей больше времени, — сожалел Адель, — чтобы я днем выходил с ней погулять и приспособился к ее ночному ритму, отбросил ограничения. Но я не мог! Я так уставал! Если ты иммигрант, тебе не так уж просто выкручиваться во Франции. Это требует воли, упорной работы. Она не понимала. Она была не готова.
Совместная жизнь должна была закончиться.
Адель не позволил ей упасть, когда она бросила работу в одном баре, потом во втором. Он приходил к ней в гости в ее мансарду, предварительно зайдя в магазин.
— Я прекрасно понимал, что она не выкрутится.
А когда она позвонила ему и сообщила, что едет в аэропорт и улетает в Ливию, он не поверил.
— Ты же не сделаешь этого? Это невозможно!
Через несколько часов она перезвонила ему из Триполи.
— Сорая! Ты совершила огромную ошибку.
— У меня не было выбора!
— Тогда пеняй на себя.
2 Либия, Хадиджа, Лейла… И многие другие
Мне бы хотелось рассказать другие истории, похожие на историю Сораи. Затронуть трагедии, пережитые другими молодыми женщинами, которым не посчастливилось однажды перейти дорогу Вождю, теми, чья жизнь рухнула в одно мгновение. Доказать, что на протяжении долгих лет действительно существовала система, в которой были замешаны многочисленные соучастники. Но нелегко было найти женщин, которые имели к этому отношение.
После освобождения Триполи многие убежали из Ливии, боясь, что их примут за сообщниц Каддафи. Они ведь жили в Баб-аль-Азизии? Носили униформу? Обладали большими привилегиями как члены шайки диктатора? Не смущало ли их отождествление с «дочерями Каддафи»? Ясно, что все складывалось против них, и большинство не захотело рисковать и объяснять мятежникам, что это не было их собственным выбором. На какое сострадание могли рассчитывать те, кого ливийцы называли «проститутками Каддафи» и для которых они не представляли другого удела, кроме тюрьмы? Многие, давно порвав со своими семьями, пытаются выжить в Тунисе, Египте, Бейруте, зачастую занимаясь той единственной деятельностью, которой их обучил Вождь и которая может принести им деньги.
Другие еще до революции растворились в ливийском пейзаже. Часто, когда девушка надоедала Каддафи, он насильно выдавал ее замуж за своего охранника; иногда — намного реже — они выходили замуж за своих кузенов, которым ничего не сообщали о сделанной за границей операции по восстановлению девственности; некоторые были еще не замужем. Но в Ливии этот статус еще опаснее, они становились объектом любых подозрений. Закон запрещает иметь сексуальные отношения вне брака, и эти женщины рискуют попасть в тюрьму, если узнают или хотя бы заподозрят, что у них была связь с мужчиной; затем их упекут в государственный исправительный дом, откуда они смогут выйти при условии, что их заберет семья. Кто же осмелится подвергнуть себя риску в таком консервативном обществе и публично признаться в сексуальных отношениях с Каддафи, даже под принуждением? Это было бы социальное самоубийство.
Не говоря уже о репрессиях со стороны родственников-мужчин, чья честь была затронута. Или со стороны повстанцев и родственников «жертв» революции, жаждущих мести. Со стороны солдат Каддафи, с которыми они, возможно, жили вместе в Баб-аль-Азизии и которые, естественно, боятся их признаний.
Заговорила только одна женщина — в апреле 2011 года, в разгар сражений. Официально. И о своем собственном руководителе. Бывшая телохранительница Каддафи, женщина пятидесяти двух лет, в больших очках и опоясанная революционным флагом, появилась на телевидении Бенгази, чтобы рассказать о несчастье женщин, которые в семидесятые годы, как и она, совершили ошибку, вступив в революционный отряд, веря в искренность Вождя, и о том, как многие годы он глумился над ними и насиловал их. Чем дольше она говорила в камеру, тем выше был ее тон, она заслонила собой весь экран, умоляя приверженцев Каддафи наконец раскрыть глаза и призывая ливийцев, арабов и весь мир отомстить за изнасилованных женщин. Ее появление на телевидении в самый разгар войны ввергло публику в шок. Впервые кто-то приоткрыл завесу над реальной жизнью «амазонок». Кто-то произнес слово «изнасилование» и ткнул пальцем в самого диктатора. «Долой маскарад! — приказала она государственному строю. — Хватит лицемерить! Народ Ливии, проснись!» Потом она исчезла.
Я смогла с ней встретиться только в апреле 2012 года. Она по-прежнему была настроена воинственно и поделилась со мной несколькими фрагментами своей искалеченной жизни. Угрозы смерти, которые последовали за ее появлением на телевидении, принудили ее бежать в Египет, где она передавала все, о чем знала, ливийским повстанцам и НАТО. На ее жизнь посягали, но ничто не могло ее остановить. Она попросилась на фронт и с оружием в руках защищала Сирт до последней битвы.
— Именно там я чувствовала себя в наибольшей безопасности.
Это не сделало из нее героиню. Вовсе нет. Скандал с признаниями на телевидении спровоцировал в ее семье подземный толчок; братья, задетые ее позором и бесчестием, вынуждены были продать дом. Она сама стала объектом угроз. Совсем недавно ей пришло сообщение: «Твое имя в черном списке. Тебя скоро убьют. Аллах, Муаммар, Ливия».
Еще одна горстка запуганных женщин согласились доверить мне свою правду. С некоторыми я встречалась сама. Другие не могли признаться и выдержать взгляд иностранки, раскрыть истории, которыми еще никогда не делились со своими близкими, и поэтому они поведали их одной ливийской женщине, которая поддерживала мой проект и выступала от моего имени, убеждая женщин в значимости сюжета моей книги. Было выдвинуто обязательное условие: их имена останутся в тайне. И я не выдам никаких деталей, которые помогут их идентифицировать: