— Зачем врать? Скажем правду, все, как оно есть.

— Да ты что, в своем уме? Хочешь, чтоб мой отец выгнал из дома и тебя, и меня? — Валентина ждала, что скажет Иван, а он молчал. — У тебя отец строгий, а у меня еще построже… Мама у меня добрая. Но и она ничего не знает и не должна знать.

— Нет, Валя, ты как хочешь, а я врать не стану, — сказал Иван, затоптав окурок каблуком. — Дома никогда не кривил душой, не стану этого делать и перед твоими родителями. Войду в дом и скажу: «Ну, где тут мой сынок?»

— Сынка-то своего ты еще и в глаза не видал.

— А вот и видал! — весело сказал Иван. — Ты прятала от меня моего Андрюшку, а я без тебя приехал к нему, и мы повидались. Славный мальчуган!

— Да когда же это было? — удивилась Валентина.

— Еще зимой.

Радостным голосом он рассказал, как приехал в Предгорную, как отыскал дом родителей Валентины и, представившись электриком, которому нужно проверить счетчик, прошел в дом.

— На мое счастье, Валя, когда я внимательно, для видимости, осмотрел счетчик, твоя мамаша как раз вышла из соседней комнаты с ребенком на руках, — так же весело продолжал Иван. — Вот тут я и рассмотрел Андрюшку как следует. Глазастый, смотрит на меня и кулачки сжимает. «Ольга Павловна, это ваш внук Андрюшка?» — спрашиваю. «А тебе откуда известно его имя?» — «Похож, говорю, на Андрюшку, честное слово!» Тут я расхрабрился, сказал, что страсть как люблю малых детей, и попросил подержать Андрюшку на руках. «Ну что ж, подержи», — сказала Ольга Павловна. Взял я Андрюшку на руки, а он глядит на меня, и, веришь, улыбается, сорванец! Неужели узнал?

— А молчал… Ну, и как понравился сын?

— Парень что надо! Вот только обидно, что он не Андронов, а Овчинников.

— Ваня, я уже говорила, что не могла же я записать ребенка на твою фамилию.

— Что ж теперь? Усыновлять родного сына?

Озаряя дорогу, за их спинами пожаром заполыхали огни, прогремели, сотрясая землю, три грузовика, один следом за другим, взвихрилась, заклубилась сухая, пахнущая дымом пыль. Когда грузовики удалились и снова стало темно и тихо, а с низины потянуло прохладой, Иван и Валентина, не сказав ни слова, поднялись. Иван отряхнул кожанку, надел ее, поправил ветровые очки, чуточку отодвинув на затылок каску, и они поехали. Всю дорогу молчали, только Валентина, как показалось Ивану, чересчур цепко обнимала его и так липла к нему, что он своей спиной чувствовал ее горячее тело.

Они подъехали к тесовым воротам. Перед калиткой Иван выключил мотор, погасил фару, и темнота вдруг так повалилась, что не было видно ни ворот, ни калитки, ни улицы. Валентина живо соскочила с сиденья, оправила юбку, отдала Ивану каску и тихо, по-воровски, сказала:

— Ваня, если тебе трудно, если ты не можешь, я буду говорить одна, а ты мне поддакивай. Хорошо?

Иван промолчал, вкатывая мотоцикл в узкую калитку. А Валентина, не дожидаясь ответа и забыв, казалось, обо всем на свете, опрометью побежала в дом. Ее мать, еще не старая полнолицая женщина, бывшая учительница, а теперь ради внука ставшая пенсионеркой, обрадовалась, увидев вихрем влетевшую дочь, обняла ее.

— Мама, а где Андрюшка?

— В кроватке, где ж ему быть… Давно уже спит.

— Не болеет?

— Да ты что? Такой здоровяк, что любо-дорого! Хорошо растет, уже зубик прорезается… Валя, ты же обещала приезжать каждую субботу.

— Не смогла. В прошлую субботу дежурила.

— А почему опять Витя не приехал?

Валентина не успела ответить. На ступеньках крыльца послышались тяжелые мужские шаги, и в комнату вошел Иван. Ольга Павловна удивленно посмотрела сперва на дочь, потом на Ивана.

— А! Электрик! — сказала она. — Опять хочешь посмотреть счетчик?

— Я с Валентиной, — сказал Иван понуря голову.

— Иван Андреевич подвез меня на мотоцикле. Знакомьтесь, мама…

— Мы уже знакомы.

Ольга Павловна смотрела на Ивана так озабоченно и строго, что он покраснел и опустил голову. По ее взгляду он понял, что она все уже знала, и ее большие, как у Валентины, глаза, как бы говорили: «Эх, вы, хитрецы, и зачем вы меня обманываете, я же насквозь вас вижу»…

— Иван Андреевич, свою железную шапку и куртку повесь вот здесь, — сказала она приятным голосом. — Валя, зажги на веранде свет и покажи Ивану Андреевичу умывальник… Жаль, что отца нету дома, — добавила она. — В районе, на учительском семинаре.

Шумно и долго Иван плескался над тазиком, подставляя под кран кудлатую голову, обливал водой затылок. Валентина принесла свежее полотенце и, понизив голос до чуть уловимого шепота, сказала, что сейчас пойдет к Андрюшке и чтобы Иван пришел следом за ней. Иван вытирал лицо, кивая головой.

Настольная лампа пряталась под абажуром, похожим на кавказскую папаху, свет сочился слабый. Волнуясь и сдерживая дыхание, Иван сомкнул за спиной руки и на цыпочках, крадучись, подошел к детской кроватке. Валентина пододвинула лампу, и Иван увидел родное личико спящего ребенка, пухлые ручонки, светлые волосики.

«Мой сын!» Он пододвинул лампу еще ближе, жадно отыскивая глазами, чем же этот ребенок похож на него. «Разве что чубчик такой же белый, как и у меня… А что еще?» Валентина стояла тут же, рядом, счастливая, возбужденная, и, словно читая его мысли, говорила заговорщицким шепотом:

— Ваня, ты погляди на носик. Ну, копия твой, и подбородок, и верхняя губа. Вот он завтра проснется, и ты увидишь…

Вошла Ольга Павловна и нарочито, чтобы услышали, хлопнула дверью, начала шумно переставлять стулья, а сама не сводила глаз с Ивана и Валентины. Они же, наклонившись над кроваткой, казалось, ничего не слышали.

— Валя, чего ради вздумала показывать сонного ребенка? — сердито спросила Ольга Павловна. — Еще разбудите… Пойдемте ужинать.

Ужинали молча. Наливая Ивану чаю и понимая, что ей надо же что-то сказать, Ольга Павловна спросила:

— Иван Андреевич, значит, вы по специальности электрик?

— Не совсем так… Я механизатор.

— Тракторист?

— Да, работаю на тракторах. Я живу не в Предгорной, а в Холмогорской.

И снова наступило молчание. Иван допил чай, сказал, что пойдет поставит в надежное место мотоцикл, и ушел, на ходу закуривая. Мать посмотрела на Валентину беспокойными, повлажневшими глазами и, глотая слезы, спросила:

— Так что же, доченька, постель вам стелить на одной кровати?

Валентина зарделась, опустила глаза.

— Ой, мама… ты о чем?

— О чем, о чем… Будто и не знаешь, — сказала мать, и по ее полотняно-серым щекам потекли, рассыпаясь, слезы. — Горюшко ты мое… Я долго не верила. Отец ездил в Холмогорскую, к Виктору… Опять я не верила. А сегодня увидела, как вы рассматривали Андрюшу… — Ее душили слезы, она вытирала их ладошкой, и мокрые ее щеки стали еще серее. — Значит, это он отец Андрюшки?

— Он, мама… Но ты не плачь, мы любим друг друга, и мы поженимся…

— Что-то затянулась ваша женитьба…

— Виктор требует Андрюшку и не дает мне развода.

— По закону Андрюшка его сын, он же Овчинников. — Мать снова залилась слезами. — Ой, Валя, что же ты натворила?.. Жила бы с Виктором по-хорошему, по-людски.

— Не могу я с ним жить, мама.

— Послушай моего совета, я, как мать, обязана…

Разговор оборвался. Ступая твердыми, солдатскими шагами, вошел Иван, ладонями приглаживая льняной чуб. Он подсел к столу, с доброй улыбкой посмотрел на заплаканное лицо Ольги Павловны и сказал:

— Честности меня учили и в школе, и в комсомоле. Может быть, Валя на меня обидится, но я обязан сказать вам, Ольга Павловна, правду… Валя — моя жена, а Андрюша — мой сын.

Валентина закрыла ладонями лицо и молчала. Ольга Павловна тяжело, как больная, поднялась, отошла от стола, посмотрела на Ивана со стороны.

— Как мать, хочу спросить: что же дальше? — сказала она. — Как же вы, ни людьми, ни законом не признанные, станете жить?

— Я увезу Валю и Андрюшу в свой дом.

— Чужую жену и чужого сына?

— Я уже говорил, и Валя моя, и сын мой.

— А по закону? — Ольга Павловна всплеснула руками. — Это же неслыханный позор! Да вы что, хотите меня и отца свести в могилу? Валентина, чего же молчишь?