— Не все, — возразила Эльвира, — Михаил Тимофеевич обещал нам квартиру, прислал за нами свою «Волгу», и вчера мы вместе с ним осмотрели Дом быта. Для салона красоты отводятся две комнаты с прихожей, вполне достаточно. Комнаты полностью оборудованы. Мамо, вы бы видели, какие кресла и зеркала привезены из Ленинграда! Красота! В Степновске таких не найти!

— Михаил Тимофеевич дал задание, чтобы мы, помимо завивок, делали бы женщинам маникюр, — добавил Жан. — Особенно это важно для доярок. Один раз в неделю их будут привозить с фермы…

— А что оно такое, маникур? — спросила мать.

— Ой, мама, не смешите! — смеясь, сказала Эльвира. — Не маникур, а маникюр.

— Мамаша, поясню сугубо научно. Маникюр — это такая особая чистка и полировка ногтей, — со знанием дела говорил Жан. — Понятие, мамаша, исключительно иностранное. Состоит из двух слов. Первое — манус, то есть рука, второе — кураре, то есть заботиться. Эти два слова складываются, и получается маникюр, то есть забота о руках.

— Скажи на милость, какая штуковина. — Анна спрятала под фартук свои руки с загрубевшими пальцами. — Дажеть не думала, что на свете есть такое заковыристое словцо…

— Доярки с маникюром — новшество, — продолжал Жан. — Представьте себе, садится за столик какая-нибудь Мария или Глаша, и Эльвира приводит ее руки в надлежащий порядок. Затем к столику подсаживается Анастасия или Марфа…

— Не пойдут на это наши бабы, — сказала Анна.

— Почему, мама? — удивилась Эльвира.

— Постесняются… без привычки.

— Привыкнут! К хорошему люди привыкают быстро. — Жан изучающе, взглядом мастера, посмотрел на тронутые сединой волосы Анны. — И вам, мамаша, сделаем маникюр и модную прическу. Эльвира умеет, у нее вкус художника! Ручаюсь, помолодеете на десять лет!

— Куда уж мне молодеть-то. Припозднилась.

— Эльвира, завтра же приведи в полный порядок голову мамаши, пусть Анна Саввична на себе убедится, какая ты мастерица, — тоном приказа сказал Жан. Покажи свое умение!

— Жан, нельзя же так сразу, — возразила Эльвира. — Салон красоты в станице дело новое, непривычное.

После завтрака Эльвира и Жан отправились в Дом быта, чтобы еще раз проверить, все ли готово в салоне и можно ли его завтра открыть. Анна убирала комнату, где спали зять и дочь. Паспорт Жана лежал на столике. Не стерпело материнское сердце, взяла паспорт и еще раз прочитала: да, точно, Ткаченко Иван Никитич… «Ловко обманул старую женщину, я-то и поверила, — думала она. — Знать, ты Иван Никитич Ткаченко»…

Вечером, уже затемно, со степи вернулся Василий Максимович. Завел во двор мотоцикл, через голову стянул взмокревшую, прилипшую к телу рубашку. Подставлял под умывальник крепкую, в седых завитках, шею, плескался долго, старательно. Анна подала полотенце, Василий Максимович вытер лицо, голову, сел ужинать, не проронив ни слова. Анна непонимающе смотрела на мужа.

— Или сегодня там, на тракторе, балакать разучился? — спросила она. — Или что случилось? Чего молчишь?

— Что-то в хате тихо. Где гости?

— Утром ходили в свой салон, все там уже наладили, завтра начнут работать, — ответила Анна. — А зараз на танцах во Дворце.

— И Гриши не слышно.

— Отправился к своему дружку.

— Может, к подружке?

— А хоть бы и к ней. Люся девушка славная, да и дружат они, считай, с первого класса.

— Что-то не по душе мне эта ихняя дружба. Завсегда вдвоем, как сналыганные бычки.

— Знать, пришла пора. — Анна Саввична веселыми глазами посмотрела на мужа. — Парню-то уже скоро восемнадцать.

— Рано ему еще женихаться.

— А припомни, каким сам начинал парубковать. Сколько тебе и мне было годочков, когда мы ночью гуляли на холмах? Что, али уже позабыл?

— То я, а то Гриша.

— Я не вижу разницы. Молодость у всех одна.

— Я на скрипке не играл и столько годов в школе не учился. И от родителей, как тебе известно, не уезжал.

— Скрипка не в счет. Потому как приходит время любить, то тут уже для всех один закон.

— Умная ты баба. Погляжу на тебя — министр!

— Только сейчас и увидел? Поздно. — Желая переменить разговор, Анна Саввична спросила: — Чего сегодня задержался до ночи? Обещал же вернуться рано.

— Петро Никитин задержал.

— Ну что там у него родилось?

— Дочка, нареченная Анной, — ответил Василий Максимович, поглаживая усы. — Вот новорожденная Анна и задержала Петра, а Петро задержал меня.

— Ну как он? Рад?

— Сияет парень. — Василий Максимович затаил в усах улыбочку. — А у нас-то первым был сынок…

— Ты тоже, помню, сиял.

Василий Максимович тяжело вздохнул.

— Позабыл уже… Давненько это было.

— Вася, что-то ты ешь плохо. Может, водочки выпьешь?

— Разве что в честь новорожденной Анюты? Так и быть, налей!

Выпил рюмку водки, крякнул, ладонью чесанул жесткие усы.

Пришел Гриша, в школьном костюме, рубашка затянута ремнем, под мышкой футляр со скрипкой. Василий Максимович посмотрел на сына и удивился. Первый раз увидел: как же, оказывается, Гриша похож на мать. Лицо молодое, нежное, как у девушки, чубчик светлый.

— Гриша, есть хочешь? — спросила Анна. — Поди переоденься и садись ужинать. — Гриша ушел в свою комнату. — Вот и последний наш отросточек уже вырос.

— Да, подрос, — согласился Василий Максимович. — И как он зараз на тебя похож. Вылитая Аня. Помнишь, как ты была тогда, на холмах… Ночь, луна, маки…

— Эх, ноченьки, ноченьки ушедшие, разве их забудешь…

Когда Гриша сел к столу, Василий Максимович спросил:

— Ну, сынок, похвались, как там твой Шопен?

— Я весь вальс знаю наизусть. Играть же надо без нот, — ответил Гриша. — Я буду играть соло…

— Ну, ну, действуй, — одобрительно отозвался отец. — А летом посажу тебя за рычаги гусеничного послушать степную музыку.

— Кто о чем, ты опять о тракторе, — с обидой сказала Анна. — Будто не о чем с сыном побалакать.

— Ну что, Гриша, на холмах еще не бываешь? — спросил отец. — Я в твои годы…

— Зимой бывал, — ответил Гриша. — Весь наш класс катался на санках.

— А теперь, весной, еще не был? Там уже зацвели маки.

— Не знаю, может, еще коллективно пойдем.

— Сходи один, без никого. Или вдвоем с подружкой.

— Ну чего прицепился? — сказала Анна. — Дай парню поесть.

Василий Максимович вышел из-за стола, поправил под поясом рубашку, топнул ногой, словно собираясь танцевать.

— Гриша, сыграни-ка для меня развеселую! Плясовую, чтоб с огоньком! Лезгинку умеешь?

— Не умею. — На чистое лицо Гриши наплыл румянец. — Если бы ноты да сперва их разучить.

— Знать, требуются ноты? — удивился отец. — А я, дурень старый, думал, что лезгинку можно играть безо всего. Выходит, нельзя.

Василий Максимович уже лежал в постели, когда хлопнула калитка и в хату, тихонько смеясь и вполголоса разговаривая, вошли Эльвира и Жан. «Развеселая подобралась парочка, — подумал он. — Детишек нету, ни тебе забот, ни печалей… Радостно живут». В хате снова стало тихо, было слышно, как булькала, падая из рукомойника, вода. Василий Максимович ворочался, поправлял подушку, хотел уснуть и не мог. Не зажигая свет, поднялся, взял папиросу, спички и ушел в сенцы.

— Чего полуночничаешь? — спросила Анна, когда он вернулся. — Табачищем прет от тебя… Ложись и спи.

— Не спится. Думки лезут в голову.

— Вижу, что-то копнится у тебя на душе. А что?

— Одно к другому прибавляется… Вот и Гриша скоро улетит из гнезда, — тихо, словно думая вслух, говорил Василий Максимович. — Музыкант… Еще таких в роду Бегловых не было. Это он так, из жалости ко мне, говорит, что сядет на трактор. Не сядет, не нужен ему трактор… Да и старшие нас забывают. Что-то редко захаживают. Аня, может, пригласить их на обед?

— Всю ораву?

— Посидели бы за столом, побеседовали бы.

— О чем собираешься беседовать?

— О жизни, о чем же еще.

— Потолковал бы с одной Дашей, — советовала Анна. — Она ныне главная в партии, завсегда с людьми. Или поезжай к Дмитрию, тот все знает…