– А ты говорил ему, что я приду?

– Нет. Но на твоем месте я не стал бы об этом беспокоиться.

Я уже твердо решил, в лепешку расшибусь, а постараюсь вернуть их прежнюю дружбу, я понимал: Джули совсем измучился душой и телом надо его вызволить из беды.

– Все-таки боязно, а вдруг он не хочет меня видеть? – сказала она.

– Раз уж ты придешь, все будет в порядке, – сказал я.

– Надеюсь, Кит. Он так болен, я ни за что не хочу его огорчать.

Меня одолевало любопытство: доходили до нее дурацкие слухи про танцульки, и про Джули, и про Норму Толмедж? Я взял и спросил ее.

– Джоан Эндрюс писала мне в Бендиго, – ответила Бетт. – Она писала, что болтают про Джули, будто он напивается пьяный, и играет в джазе, и хороводится со всей этой непутевой компанией.

– И ты поверила?

– Да.

– Поверила?

– Да, но только я знаю, у Джули это все по-другому. Совсем не так, как про него рассказывают.

– А почему он связался с этой бражкой, понимаешь?

– Ну, Джули разве поймешь, Кит? Я, во всяком случае, не понимаю.

– Он не напивался, – сказал я.

– Ну, это-то я понимаю.

– А все остальное правда.

– Вот как?

– Что толку скрывать, Бетт.

На минуту она, видно, растерялась и не знала, что сказать. Потом засмеялась.

– Ты всегда так, – сказала она.

– Как так?

– Всегда всех испытываешь, правда?

– Тебя я не испытываю.

– Нет, испытываешь, – сказала Бетт. – Ты ко всем относишься подозрительно.

– Я?

– Ты. В сущности, ты ведь никому не доверяешь, разве не так?

Да, самая простодушная наша девушка из бутона превращалась в настоящий цветок, а ее мысли и чувства были всем открыты.

– Должно быть, это наш город виноват, Бетт, – сказал я. – Наверно, я просто хотел поглядеть: а вдруг толки про Джули тебя напугали?

– Не говори глупостей!

– Ну и прекрасно, – сказал я уже с порога. – У нас же город страх какой нравственный, так что не взыщи, я хотел проверить. Жду тебя в воскресенье в три у его дома.

– Я приду, – сказала Бетт.

Теперь мне надо было увидать еще одного человека, не хотел я, чтоб он плохо думал о Джули. Надо было рассказать Билли, что Джули свалился, пускай не думает, будто Джули взял да и подвел его. И хотелось узнать, как Билли и его «Веселые парни» обходятся без Джули.

Билли грузил смолистую древесину на старый белый грузовик с цепной передачей и, услыхав, что Джули болен, удивился.

– Очень болен, – подчеркнул я, – воспаление легких.

– Черт возьми, Кит, а я и не знал, – сказал Билли. – Думал, он не приходит из-за своей мамаши, она как-то заявилась сюда и развела тут бодягу.

– Она приходила сюда, к тебе?

– С месяц назад, в субботу утром. Заявилась и говорит: сыну, мол, не годится играть в джазе и на банджо, грех это, и, пожалуйста, мол, не допускайте его. Что мне было делать?

– Неужели ты согласился?

– Еще чего, дурак я, что ли? Почему это Джули не годится с нами играть? Я так прямо ей и сказал. А она вроде не поняла. Стоит, ломает руки и все твердит свое и просит, чтоб не допускал я его. Расстроилась жутко, можешь мне поверить, того гляди на колени станет. Заикается, лопочет невесть что. Прямо страх.

– Понимаю.

– И знай твердит, это, мол, ради Джули, ко мне-то она со всем уважением. А все зло, мол, от той девушки. От какой, говорю, девушки? А она: я, мол, мать, я все знаю, не такой у меня сын, чтоб возвращаться домой среди ночи, да в машине, да с пьяной девчонкой. И все говорит, говорит, будто и не мне, а так, в пустоту.

– Это она, наверно, про Норму Толмедж.

– Ясно, про Норму, про кого ж еще. Потому-то я и озлился. Норма иной раз и хватанет лишку, это все знают. Да ведь только самую малость и то не часто. Балованная она, только и всего. Да еще зубов нет. Но о Джули заботится. Никому не позволяет к нему приставать, в обиду не дает. Ну и не желал я, чтоб эта раскрасавица обливала ее грязью. И сказал: пускай убирается подобру-поздорову, пускай, мол, запакует свои мозги да пошлет в прачечную, чтоб их прополоскали.

«Святая простота», – вспомнились мне чьи-то слова, но я и не пытался объяснять Билли, что это такое.

– Она боится за Джули, вот и расстраивается, – сказал я.

– Так я ж это самое и говорю, – сказал Билли. – Забыл, что ли? А только я-то тут при чем? Толковала бы ему самому…

– У нее перед ним страх божий… – сказал я.

– Чего?

– Нет, я просто так.

– Жалко мне Джули, – сказал Билли. – Бедняга, я-то думал, она его застращала, вот он и не приходит. Зря мне не дал знать, что болеет.

– Никто про это не знал.

– Как раз когда мы готовили… готовили… – Билли помотал набитой ритмами головой, не находя нужного слова. – Нет, не позволит она ему теперь играть у нас.

О том, что надо грузить лес, Билли и думать забыл: шофер, Боб Симмонс, давно уже работал один и, оглядываясь, клял нас на чем свет стоит.

– По-моему, Джули ее слушать не станет, – сказал я. – Только он еще очень плох и сам не понимает, до чего ослабел. Они даже доктора не звали.

– Фу ты, черт…

– В общем, он сказал, если тебе нужны инструменты, можешь их забрать.

– Не хочу я их забирать, – с обидой сказал Билли… – Скажи, пускай его держит эти чертовы инструменты сколько хочет.

– Ладно.

– Скажи, я его навещу, только вот не знаю, может, его мамаше это придется не по вкусу, ты как считаешь?

– Спрошу его в воскресенье. Я к нему днем зайду.

Когда я уходил, Билли озадаченно качал головой, а Боб Симмонс – завсегдатай загородных танцулек – отпустил какую-то гнусную шуточку про Джули и Норму Толмедж. Я толком не расслышал и не стал задерживаться и заслонять Джули от стрелы, пущенной вроде бы в белый свет, – слишком много их метило в него за последнее время.

Да и что за важность, я ведь все еще не отказался от намерения спасти его – не от нашего города, а от него самого. И для этого надо было вернуть в его жизнь Бетт, верней пути я не знал.

Глава 12

Когда Джули в конце концов судили и мне пришлось вспоминать тот воскресный день, оказалось, воспоминания ничего хорошего не принесли, и, хотя наполовину в случившемся был виноват я, немалая вина, несомненно, лежит на Билли. А быть может, виновата и миссис Кристо. Или Норма Толмедж. Но тогда мы едва ли могли предвидеть последствия. Мы лишь видели, что час от часу все шло хуже и хуже. Просто такой уж выдался тяжелый день.

Мы с Бетт встретились на улице неподалеку от дома Джули. Было ровно три; Бетт пришла одетая по-праздничному, словно собралась в церковь. Еще и сегодня наш городок, каким он бывал по воскресным дням – летняя тишь, песчаные дорожки под застывшими в безветрии деревьями, – неотделим в моих воспоминаниях от милых, добропорядочных, цветущих девушек в свежевыглаженных летних платьях, в начищенных до блеска черных туфельках, в белых перчатках, в шляпках, с сумочками в руках. То был их день, и в воскресенье они были такой же достопримечательностью города, как белые частоколы и гладкие, точно зеленые озера, лужайки для игры в кегли. У семьи Морни – единственных наших квакеров – своей церкви в городе не было, но все равно по воскресеньям Бетт наряжалась, как и остальные девушки, и такая она была безукоризненная, чистая, такое воплощение непорочности, что очутишься рядом с ней – и поневоле чувствуешь: надо быть достойным всех добродетелей, в существовании которых убеждаешься, на нее глядя. Мне-то никогда это не удавалось, и если мы, почти никто, не теряли из-за нее головы, спасало, думаю, одно: сама Бетт была уж такая умница-разумница, что странно было бы терять из-за нее голову.

– Мне не хотелось ждать у самых ворот, – сказала Бетт, – туда сейчас заходили разные люди. Вот только что туда пошел этот их проповедник Хоумз.

– Да ну! Неужели он сейчас там?

– Наверно, они собрались петь гимны или молиться, – сказала Бетт.

Я охнул, – а вдруг миссис Кристо все это нарочно подстроила для нас с Бетт? Или это дело рук Хоумза? Но нет, ведь миссис Кристо не знала, что я приведу с собой Бетт. Я ей ничего такого не говорил.