Грэм Свифт

Антилопа Хоффмейера

У дяди Уолтера была своя теория насчет ценности зоопарков. Сидя во главе стола и озирая нас всех, он говорил: "Зоопарки смиряют нашу гордыню. Приходя туда, мы — всего-навсего люди, случайные фавориты эволюции — должны думать о том, что у нас никогда не будет скорости гепарда, силы медведя, красоты газели, проворства гиббона, зоопарки не дают нам зазнаваться; они показывают, как мы несовершенны…"

Заговорив на излюбленную тему, он неумолимо продолжал в том же духе, со смаком перечисляя достоинства одного животного за другим, так что я, развитой мальчишка, почти круглый отличник, для которого зоопарки были в первую очередь царством отвратительной вульгарности — подсовывания слонам оберток от мороженого, ухмылок перед совокупляющимися обезьянами, — не мог не откликнуться на его дифирамбы одним словом: "Клетки".

Но дядю Уолтера это не обескураживало. Он продолжал свою речь, потом завершал ее тем же рефреном: "…показывают, как мы несовершенны", — и, предоставляя нам возможность спокойно поглощать домашнее печенье и лимонный пирог-меренгу, приготовленные его женой, откидывался на спинку кресла, точно его правота не подлежала никакому сомнению.

Насколько я знал, мой дядя не был верующим человеком; но иногда, после подобных разглагольствований почти в библейском стиле, на его лицо ложилась аскетическая безмятежность, как у византийского святого. Это заставляло вас на мгновенье забыть о настоящем дядином облике: бледная кожа, глаза навыкате, пальцы и зубы в табачных пятнах — ни дать ни взять школьник, перепачканный чернилами, — рот, имевший склонность подергиваться и вырабатывать больше слюны, чем он мог удержать, и менее заметная общая неуклюжесть, как будто ему было неловко в собственном теле. Каждое воскресенье, когда мы приходили к нему на чай, — эти чаепития устраивались в тесной комнате, заваленной книгами, фотографиями, аттестатами и старыми чучелами насекомоядных, словно викторианская гостиная, где регулярно собираются "энтузиасты", — он обязательно угощал нас очередной проповедью об этическом значении зоопарков. Дойдя до конца, он принимался раскуривать трубку, а его жена (моя тетка Мэри), маленькая, похожая на мышку, но не лишенная привлекательности женщина, смущенно вставала и начинала убирать тарелки.

Жил он в Финчли, а работал помощником старшего смотрителя в одной из секций городского зоопарка, где содержались млекопитающие. Фанатик своей профессии, он в любой момент был готов оставить родной дом ради совсем иного мира. После двадцати пяти лет брака он обходился с женой так, словно до сих пор не слишком хорошо уяснил себе, какого обращения она требует.

Мы жили в сельской местности, под Нориджем. Возможно, я так скептически относился к этому изобретению — зоопаркам — лишь оттого, что был, по моим понятиям, более близок к природе, чем дядя Уолтер. Недалеко от нашего дома росли леса, остатки прежних королевских охотничьих угодий, где иногда можно было мельком увидеть дикую лань. Но потом, еще в пору моего детства, лани исчезли. Примерно раз в полтора месяца мы ездили в Лондон навестить деда с бабкой, которые жили в Хайгейте. Эти уикэнды непременно завершались визитом к дяде, который обычно встречал нас в зоопарке, а потом вел к себе домой пить чай.

Я презирал Лондон по той же причине, какая заставляла меня насмехаться над зоопарками и хранить верность своим деревенским корням. На самом деле я любил животных — и не мог отрицать, что мой дядя знает о них многое. Однако мои увлечения вряд ли позволили бы мне надолго остаться в провинции. Я получил степень по математике. В одно из таких воскресений дядя Уолтер и познакомил нас, своих гостей, с антилопами Хоффмейера. В зоопарке была пара этих редких и очень изящных животных, которая как раз тогда, к великому восторгу персонала (и дяди особенно), произвела на свет потомство — одну самочку. Широкая публика еще не допускалась ни к родителям, ни к новорожденной, но мы получили-специальное разрешение.

Рыжевато-коричневые, на ножках-прутиках, даже взрослые не выше восемнадцати дюймов от пола, эти нежные создания глядели на нас снизу вверх своими темными, кроткими глазами; бока их постоянно вздрагивали, и дядя Уолтер велел нам не подходить слишком близко и делать только самые плавные движения. Новорожденная самочка, дрожащая рядом с матерью, была не крупнее щенка, но казалась гораздо более хрупкой. Дядя Уолтер пояснил нам, что они принадлежат к одному из многих видов крошечных антилоп, которые водятся в густых лесах Западной и Центральной Африки. Этот конкретный вид был открыт и описан как имеющий уникальные особенности лишь в конце сороковых годов. Двадцать лет спустя исследования показали, что на воле этих животных больше не существует.

Мы осмотрели троих грустных уцелевших пленников и были соответствующим образом тронуты.

— Ох, какие душечки! — воскликнула моя мать, пожалуй слегка нарушив правила этикета.

— И заметьте, — сказал дядя Уолтер, сидевший на корточках внутри клетки, — крошечные рожки, большие глаза — ночной образ жизни, естественно, — а ноги, ниже колен, не толще моего пальца, но позволяют им прыгать в высоту на целых десять футов.

Он вытер уголок рта и вызывающе поглядел на меня.

Причина дядиной привязанности к этим животным крылась не только в их исключительной редкости, но и в его личном знакомстве с их тезкой и первооткрывателем — самим Хоффмейером.

Этот зоолог, уроженец Германии, работал и писал свои труды во Франкфурте, пока его не вынудили уехать оттуда в Лондон (это случилось в тридцатые годы). Он планировал экспедиции в Конго и Камерун, которые из-за войны пришлось отложить, но в 1948-м Хоффмейер все-таки попал в Африку и вернулся с триумфом, обнаружив еще не описанный вид карликовой антилопы. До этого он успел осесть в Лондоне и свести дружбу с моим дядей, начавшим работать в зоопарке приблизительно в ту пору, когда Хоффмейер появился в Англии. Чтобы серьезный, одаренный зоолог стал якшаться с пусть даже ревностным, но необразованным смотрителем — это, конечно, было далеко не в порядке вещей.

В течение следующих десяти лет Хоффмейер совершил еще три путешествия в Африку и подробно изучил как новооткрытый, так и некоторые другие виды лесных антилоп. Затем, в 1960 году, опасаясь, что местные охотники совсем истребят уже и без того редких антилоп Хоффмейера (их мясо и шкуры ценились весьма высоко), он привез три пары этих животных с собой в Европу.

В те дни черные жители Конго и европейцы безжалостно убивали друг друга. Спасение Хоффмейером не только собственной шкуры, но и шкур шести его драгоценных спутников было научным подвигом, имеющим мало параллелей. Две пары были отправлены в Лондон, а третья во Франкфурт — в тот зоопарк, где Хоффмейер работал до прихода к власти нацистов. Животных оказалось очень трудно содержать в неволе, но второе поколение — хотя, увы, и более мелкое — все же удалось вырастить. История этого достижения (в которое внес свою лепту и мой дядя), постоянной и хлопотливой переписки между соответствующими секциями Франкфуртского и Лондонского зоопарков не менее удивительна, чем отчет о приключениях Хоффмейера в Конго.

Однако у этого вида было мало шансов на выживание. Спустя четыре года после того, как дядя Уолтер показал нам свое маленькое трио, численность всей искусственной популяции, когда-то достигавшая десяти особей, упала до трех — той самочки, которую мы видели еще в младенчестве и с которой трудно было связывать большие надежды, и пары во Франкфурте. Потом, как-то зимой, франкфуртская самка умерла; а ее друга-самца, тоже не очень сильного и никогда не знавшего лесных дебрей, где жили его предки, посадили в герметическую клетку и реактивным самолетом, в сопровождении опытных ветеринаров, отправили в Лондон.

Так дядя Уолтер стал хранителем последней пары антилоп Хоффмейера, а следовательно, несмотря на свой низкий статус, фигурой довольно значительной и истинным наследником Хоффмейера — если и не в академическом плане, то в личном.