Бату-хан не договорил. Он достал из ножен засверкавший в свете факелов кинжал, попробовал пальцами лезвие и протянул его половцу.
— Сам, — сказал он, — сам перережешь себе горло. Вот этим. Великой честью отметил тебя Повелитель Вселенной, хан Барчак.
«Ай-яй-яй! Как хорошо! — весело думал Сыбудай. — Совсем взрослый волк стал! Кажется, я выполнил наказ великого Чингиса: отрастил внуку зубы, закалил сердце и заострил ум. Еще немного — и я могу спокойно закрыть свой второй глаз. Вот побьем руссов, и Бату-хана нечему больше учить. Но трудная предстоит битва с руссами. Не дерись их князья между собой, да не было бы в нашем стане таких, как Глеб и Барчак, много бы ночей не спал Сыбудай, прежде чем решился вести своего питомца в страну бородатых людей. Сыбудай дольше живет на свете, и Сыбудай знает, что красивые слова о величии монголов, о неравенстве на земле и в небе — только слова. Конечно, они помогают воевать, зажигают воинов… Но кто знает, какими словами поднимает сейчас свой народ князь Юрий Рязанский?»
Глава восьмая
СВОЯ РУБАШКА БЛИЖЕ К ТЕЛУ
Дорога вымахнула из леса и круто свернула к опушке. Но люди оставили дорогу, и лошади побежали прямо через поле к видневшейся впереди деревне.
Соловый жеребец Евпатия Коловрата угодил ногой в незаметную по стерне сурочью нору, посунулся было вниз, но всадник уловил заминку, подернул повод и выправил бег коня. Выдавшийся вперед князь Мстислав Черниговский повернулся, не увидев неладного, стиснул каурую кобылу стременами, прибавил рыси. Княжьи ратники нестройным шометом[12] двигались верхами следом.
В деревне их не ждали. Гонцов вперед Мстислав Черниговский посылать не велел, и по случаю завершения полевой страды народ сидел по домам. Крестьяне ладили мелкую дворовую работу, готовились играть свадьбы.
Деревенские высыпали князю и его ратникам навстречу, и не толпились по дороге, загораживая путь, а стояли спокойно у изб. Евпатий Коловрат подумал, что сие не от робости какой, а скорее от достоинства. «Не забиты у Мстислава люди, — решил Коловрат. — Почтение гостям оказали, вышли поклониться, но и доброе уважение к себе соблюли».
По времени была середина первого полудня, осень на дворе, а солнце припекало знатно, по-летнему грело. Князь Мстислав спешился, передал повод конюшему, а сам глянул из-под руки на солнце.
— Добрый день выдался, Евпатий, — сказал он Коловрату. — Промыслим мы себе уху сегодня. Перекусим сейчас, чем бог послал, пока лодку изладят, и подадимся на озеро.
Угощение было простым, но сытным. Когда оттрапезничали, князь оставил ратников в деревне, а сам с Коловратом отправился пешком к озеру, оно лежало от деревни неподалеку, так что и коням трудить ноги не имело смысла.
— Рыбы наловим, Евпатий, ушицу сами сварим, без лишних людей поговорим о всех делах, что свершить надобно. Чую, как рвешься домой, князю Юрию мой ответ торопишься свезти, а я, Коловрат, и сам не знаю, что ответить тебе. Мог бы и без затеи, без езды на озеро все поведать, но хочу, чтобы ты понял меня, прежде чем осудишь, может быть, и сумеешь понять, а понять — значит, простить. Я всегда помню, чем обязан тебе. Не жить бы мне на свете, ежели бы тогда, на охоте, ты не всадил медведю ножа в глотку. Потому и позвал тебя сюда, здесь говорить свободнее.
Коловрат ничего не ответил, сумрачно было на душе, мысли его все там, в Рязани, были. Давно уж сидит он в Чернигове, потчуют его на славу, охотой забавляют, вот и на рыбалку свезли. На кой ему все это, посланцу князя Юрия Рязанского, прибывшему за ратной подмогой?
У берега качалась на плаву лодка с припасом, вблизи стоял высокий седобородый старик с шапкой в руках.
— Здравствуй, Лесина, — сказал Мстислав. — Как живется-можется, старый?
— Топчу пока земельку, князюшка, — степенно, с достоинством поклонившись, ответил старик. — Век мой затянулся, да я не жалуюсь. Царство небесное, спору нет, куда как веселее здешнего бытия, а только не каждый туда с охотой стремится. Потому хочется и на грешной этой земле пожить.
— Видал, Евпатий, какие старики на Черниговской стороне живут? — сказал князь Мстислав. — Это, Лесина, гость наш рязанский, Коловрат Евпатий, первейший воин князя Юрия. Все приготовил, Лесина?
— Все, князюшка, все ладно, — засуетился старик и принялся отвязывать лодку.
— Оставь лодку. Мы только вдвоем поедем. Небось, не разучился я туриком[13] стучать.
Они остались вдвоем.
— А где же снасти, князь? — спросил Коловрат. — Иль ловить не будем, ты только к разговору звал меня сюда?
— Мы без снастей, Коловрат, ловим рыбу, — ответил князь. — Так издавна наши прадеды ловили. Или рязанцы забыли про то?
— Не припомню, князь, подобную ловлю, — ответил Коловрат.
— Ты смотри да научайся.
Мстислав Черниговский отошел в сторонку, нагнулся над кучей срубленных кустов и перенес их в лодку, где уже лежали шесты, их Коловрат сразу заметил, но не понял, для чего назначены они.
Они выгребли от берега, подошли к островку, дугой павшему на середину озера.
Оставив Евпатия на веслах, князь Мстислав взял из лодки шест и туриком стал забивать его в дно. Затем привязал к нему веревку, выбрал куст, прихватил свободным концом его вершину, прикрепил к кусту камень-кругляш для тяжести и опустил куст в воду.
Евпатий с сомнением смотрел на это баловство, вроде бы не подобающее княжьему чину, Мстислав повернулся к нему:
— Смеешься, поди, Коловрат, ребячьи забавы, мол, затеял… Ладно. После полудня, к вечеру, поглядим тогда. Подгреби вон туда, Евпатий.
Он вбил второй шест, привязал и опустил подле него второй куст. Затем третий, четвертый, пятый… Кончились шесты, да и кустов не стало, лишь с пяток кругляшей оставалось в лодке.
Солнце свалилось ко второму полудню и палило еще знойно. Они сидели в тени, костер догорал, и угли по краям его подернулись пеплом.
— Триста воинов дам я тебе, Коловрат, — сказал князь Черниговский. — Это немало, подберу ладных ратников, наученных к битве, со снаряжением, верхами. Ну и оружием, припасами помогу, сотня возов пойдет с тобой на Рязань.
— Только-то! В Рязани настоящей подмоги ждут, — глухо проговорил Коловрат. — Это не половцы, князь. Сила идет страшная. Всю вотчину Черниговскую поднимать надо.
Хмуро, упрямо глядел в землю князь, медленно высказывая то, что обдумал, видно, заранее.
— Разве не рад я помочь князю Юрию? Дочь моя венцом ведь отдана сыну его. Но я отец не только для Евпраксии, но и всему черниговскому люду. Ты понимаешь это, Коловрат?
— Понимаю, — сказал Евпатий.
— А коли понимаешь, то скажи мне, как могу собрать все силы свои и бросить к Рязанской земле? Кто останется здесь, на Черниговщине? Вдруг подступит враг к моим границам… Кто тогда защитит Чернигов?
Коловрат молчал. Он потянул рукой толстый сук, и вдруг резко сломил его через колено, и бросил обломки в догорающий костер.
— Вот что сделает с Русью Бату-хан, — сказал он. — Попомни мои слова, князь. Ты прав, когда печешься о своей земле. Но разве Рязань для тебя чужая? Или там не русские люди живут? Не одни разве у нас боги и предки? Раньше, когда Русь была единой, дрожали и уходили подальше от границ ее враги, а великие князья русские прибивали свои щиты на ворота Царьграда, на Дунае искали середину своих владений.
— Так-то так, да времена меняются, и люди тоже.
— Нет! — воскликнул Коловрат. — Люди меняются, ты прав, и времена меняются тоже. Но во все времена была, есть и будет Великая Русь. Мы выстоим, князь Мстислав, в этом моего сомнения нет. От позора хочу избавить Русь, от большой крови… Прости, что я, человек не княжеского звания, поучаю тебя.
— Слушаю тебя.
— Не прогневайся на мои слова. Спору нет, хозяин ты своей земле добрый. Жаль тебе и людей черниговских. Но сейчас о всей Руси время думать настало. Рухнет Рязань, Бату-хан на Владимир, Суздаль подастся. Или по нижним рекам, где корма татарским коням вдоволь, пройдет на Киев. Словом, куда бы ни пошел Бату-хан, Чернигов все вроде бы в стороне. Да так ли станется?