Хотели показать свое техническое превосходство, а получилось наоборот: польстили нам. Выходит, что русский солдат смекалистый и технику знает — ведь, в конце концов, он все равно едет на своей полуторке. Хорошо, конечно, когда аварийная выручает, а если по дороге к тебе она попала под бомбу? Что ж, так и сидеть, когда в кузове у тебя снаряды для передовой? Фрицы, видать, сидели и ждали, пока аварийка прикатит. Вот и еще одна причина, почему войну проиграли».

2 августа 1942 года с наступлением темноты маленькие бомбардировщики один за другим с интервалом в пять минут вылетали из хутора Воровского бомбить передний край противника, его укрепления, артиллерийские позиции. Самолеты пробивались сквозь зенитный огонь, бомбили цели и снова шли за грузом бомб.

Второй и третий вылеты оказались намного сложнее первого. Зенитки били так остервенело и так отчаянно мельтешили по небу лучи прожекторов, что начинала кружиться голова. В третий вылет штурман 1-й эскадрильи Женя Руднева сбросила сначала только одну бомбу, прицелиться еще раз не дали зенитки. Тогда мгновенно летчица и штурман приняли решение: уйти в темноту, на территорию противника, зайти с запада, откуда их никак не ждали, и ударить по цели всеми оставшимися бомбами. Так и сделали — маневр блестяще удался. Немецкие зенитчики спохватились, когда на земле взметнулись бело-багровые взрывы.

С момента сброса бомб прошло минут десять. Обстрел хотя и стал менее интенсивным, но не прекращался. По расчетам получалось, что они уже перевалили за линию фронта и летели над своими.

— Пехота сегодня совсем обалдела, — крикнула в переговорную трубку Дина Никулина.

— Не признают. Постараюсь ракетами выяснить отношения! — откликнулась Женя.

Но и несколько белых ракет, прочертивших в черноте ночи крутые дуги, не вразумили наземников.

И тут у Жени мелькнула догадка…

— Дина, это не наши, — сказала она.

— Уже поняла, — мрачно ответила летчица.

«Наши отступили», — подумала Женя и почувствовала, как неприятно ослабели руки.

Вполне могло быть, что их аэродром занят врагом и теперь немцы поджидают там последние машины полка, чтобы захватить их вместе с экипажами. Кто там сейчас хозяин, без рации не узнаешь, а ведь готовились, сколько сил ушло на радиодело.

— Что предлагаешь? — подала голос Дина.

— Не знаю.

— Ладно, проведем разведку.

— Как?

— Увидишь.

Посадочные огни показались Жене тусклыми, еле заметными, как будто в тумане.

— Будешь садиться? — с тревогой спросила Женя.

Дина не ответила. В тот же миг летчица выключила мотор и машина плавно и бесшумно пошла на снижение. Замерли в различных положениях поршни, и только еще жил пропеллер. Винт пожужжал недолго и тоже застыл. На аэродроме было тихо, и это успокаивало. Сели, как показалось Жене, совсем незаметно, притаились. На всякий случай Женя расстегнула кобуру, потрогала пистолет — ощущение оружия придает уверенность.

Сидели и молчали. В любой момент Дина была готова запустить мотор. Долго ждать не пришлось. Послышались шаги, из темноты знакомый голос спросил:

— Никулина, ты?

— Мы, товарищ командир.

— Все перебазировались на другую точку. Видели, что делается? Ждала только вас. Собирайтесь, даю пять минут, берите техника и за мной.

Столь поспешно менять аэродром приходилось впервые, но к этому были готовы. Заранее уложенное в вещмешке личное имущество, по-солдатски немногочисленное, и самолетные чехлы за пять минут погрузили в фюзеляж, привязали к нижним плоскостям. Взлетели втроем — третьей в кабину к Жене села старший техник эскадрильи Зина Радина.

— Ты тут одна вольготно жила, а теперь мы тебя уплотним, — сказала Зина, забираясь на крыло.

— Новый жилец, да еще с вещами! Без ордера на вселение не пущу, — в тон ей ответила Женя.

— Ордера нет.

— А билет есть?

— И билета нет.

— Ладно, заяц, забирайся, но сиди тихо, а то летчик выбросит тебя на ходу.

Аэродром возле хутора Воровского опустел. Вскоре рассвело. На взлетной площадке остался только один самолет, он стоял у самой дороги, без винта. В эту ночь «десятке» здорово досталось, осколками снарядов побило крылья и фюзеляж, срезало свечу на одном из цилиндров, раскололо лопасть винта. Старший инженер полка Соня Озеркова и техник Глаша Каширина уже заканчивали чинить мотор, и теперь оставалось поставить новый винт — его ждали, привезти обещали винт и летчика, который отогнал бы самолет в тыл для капитального ремонта.

Ждали около часа и напрасно. Мимо по дороге прошли отступавшие части — угрюмые почерневшие лица, на гимнастерках окопная земля, легкораненые хромают, зло сплевывают. Беженцы шли нервно, торопливо и так целеустремленно, будто твердо знали, куда идут.

Соня Озеркова подошла к обочине, собираясь спросить, далеко ли немцы, но ее самою окликнул какой-то командир:

— Эй, девушки, вы что тут загораете? Немец рядом. Уходите сейчас же!

Ничего не оставалось, как сжечь самолет, который они почти вернули к жизни за последние несколько часов.

— Глаша, открывай бензокран, — приказала Озеркова.

— Товарищ инженер, давайте подождем, ну хоть немножечко!

— Вот как раз еще «немножечко», и фрицы будут здесь. Слышала?

Хлопнул выстрел — ракета впечаталась в залитый бензином борт, пламя ухнуло, рванулось вверх. Лучше было отвернуться и не смотреть.

Долго ехали на полуторке, принадлежавшей ПАМу (передвижные авиамастерские) несколько раз попадали в «пробки». Тогда водители, заражаясь один от другого, начинали гудеть, вылезали на подножку и с надеждой смотрели вперед, некоторые забирались на кабины и комментировали происходившие на дороге события. Нервничали, то и дело поглядывали на небо, каждую секунду ждали крика: «Воздух!»

Во время одного из таких стояний Соню и Глашу нашел писарь инженера дивизии и передал его приказ сжечь самолет без винта.

— Не очень же ты торопился. В Воровском, поди, уж немцы, — выговорила писарю, Озеркова.

— Оставили?!

— Сами догадались.

В конце концов, пришлось съехать на боковой проселок; машин там было меньше, но и двигаться по нему оказалось совсем нелегко — грузовичок подбрасывало на колдобинах, Глаша и механик из ПАМа с усилием удерживались в кузове, ухватившись за борт. Авария, которую все четверо ждали, случилась к вечеру. Повозившись с полчаса, водитель установил, что лопнул промежуточный валик. Съели по куску хлеба и задремали в кузове.

Найти валик в ближайшем совхозе не удалось; оставалось сжечь и эту автомашину.

— Вот что значит отступление, — горько вздохнула Соня. — Сами губим технику.

— Не от богатства губим, а от нужды, — заметил, как бы оправдываясь, шофер, молодой белобрысый паренек.

— Это-то и страшно, — сказала Озеркова.

Двинулись налегке, невыспавшиеся, голодные.

На шоссе, куда они снова вышли, было совсем тихо и совсем пустынно. Пробки рассосались еще ночью, на асфальте остались следы гусениц, раздавленный навоз, в кювете валялась разбитая фура — видать, задел ее танк или тягач.

— Все прошли, товарищ инженер, — сказала Глаша, оглядываясь.

— Выходит, мы замыкающие, — невесело усмехнулся памовец.

И они пошли по шоссе, не зная точно, где фронт, где свои, где враг. Гул моторов услышали издалека, гремели гусеницы. Они перемахнули через кювет, затаились в кустах. Грохот нарастал, наполняя душу тревогой и тоской. Они лежат совсем на виду, в советской военной форме, со всеми документами, и стоит кому-нибудь из немцев (дай бог, чтобы были не немцы!) заскочить в эти самые кусты…

«Я среди них одна член партии. В плен невозможно. Застрелюсь. Оленька будет сиротой? Если и отец тоже…» Соня закрыла глаза, опустила голову на руки.

Шофер тихонько толкнул ее в бок:

— Гляди, товарищ лейтенант, немцы, так и есть. Задери их…

— Первый раз вижу их живьем, — сказал памовец.

— Лучше бы вовсе не видеть, — проговорила Соня.