— Ну вот, Игорь Николаевич, теперь уже, наверное никто нам не скажет, что между нами есть какие-то противоречия. Мы пришли к единому пониманию. Не правда ли?

Родионов слегка качнул головой. Но не проронил при этом и слова. Днем раньше в своем кабинете он говорил:

— У нас есть наработки программы, но нет политического решения, нет концепции и нет политической воли, стремления воплотить все намеченное в жизнь.

Говоря о «политической воле», Игорь Николаевич бросал камни в кремлевский огород.

Министра перестали соединять с президентом и не давали возможности встретиться с ним. Ни на одну бумагу, посланную Родионовым президенту в Кремль, не было ответа. И даже Батурин, которому Родионов послал новый план реформы армии, позволил себе отложить ее в долгий ящик, хотя на Арбате очень ждали его замечаний.

Батурин не скрывал своего негодования по поводу одного, очень задевающего его самолюбие, предложения Родионова, который высказывался за то, чтобы секретарь Совета обороны РФ имел статус заместителя начальника Генерального штаба. Это еще больше усиливало неприязнь секретаря СО к министру.

В те же дни кремлевские наушники доносили Ельцину об «очень опасных заигрываниях» начальника Генштаба генерала Самсонова с оппозицией: представители коммунистических и аграрных фракций парламента были приглашены им на полигон одной из подмосковных дивизий. Оттуда неусыпные стукачи наперебой сообщали в Совет обороны о том, что состоялись весьма нелицеприятные для Верховного Главнокомандующего разговоры между политиками и генералами. Кремлевские интриганы эти «нелицеприятные разговоры» тут же перелицевали в некий «заговор» и преподнесли президенту. Ельцин поверил и рассвирепел…

На 22 мая 1997 года на Арбате намечалось заседание Совета обороны по военной реформе.

Родионов предчувствовал, что приговор ему в Кремле подписан. Ельцин еще только собирался ехать из Кремля на Арбат, а в президентской администрации уже заготавливались разные варианты проектов указов президента — в расчете на то, что министру обороны и начальнику Генштаба Верховный объявит служебное несоответствие, снимет одного из них или обоих разом с должностей.

К своему выступлению на Совете обороны Родионов готовился долго и основательно. Он придавал ему до того важное значение, что признался мне однажды:

— Не министру обороны, а премьеру надлежало бы выступить.

Доклад министра согласно ранее утвержденному Верховным регламенту был рассчитан на тридцать минут. Когда в начале заседания Совета обороны Родионов сказал об этом Ельцину, тот оборвал его:

— Нет! Даю вам пятнадцать.

Родионов заметил, что для обстоятельного изложения столь масштабного государственного вопроса, как новая концепция реформирования армии, такого времени недостаточно.

Ельцин еще больше заводился:

— Вы уже и так потратили пять минут!

Министр пошел ва-банк:

— В таком случае я отказываюсь от доклада.

Ельцин взорвался:

— Я снимаю вас с должности! С докладом выступит начальник Генерального штаба.

Члены Совета обороны с угрюмым любопытством поглядывали на Самсонова. Начальник Генерального штаба встал:

— Товарищ Президент — Верховный Главнокомандующий! Я тоже считаю, что определенного вами времени на доклад недостаточно, и потому отказываюсь от выступления.

Ельцин объявил о смещении НГШ с должности, а затем ударился в гневные и пространно-банальные разглагольствования о провале военной реформы, о сопротивлении его указам радикально сокращать армию. Генералы слушали Верховного с угрюмым видом. Его доводы звучали громко и гневно, но неубедительно. Театральность и тенденциозность учиненной им «генеральской порки» была слишком очевидной. Президент обвинял высших генералов в провале военной реформы армии так, словно не имел к этой армии никакого отношения.

Кремлевская свита во главе с президентом покидала Генштаб. Ельцин шел впереди всех. Выражение его лица было таким, каким оно бывает у человека, исполнившего суровую и неприятную миссию.

Следом за Ельциным бодро семенил Батурин в затемненных очках. Глядя на него, я подумал, что уже много раз вот так, лоб в лоб, сталкиваюсь с Батуриным, но из-за темных очков до сих пор не видел его глаз.

После того как кремлевская камарилья покинула зал заседаний Коллегии Минобороны, на боковом столике остались забытыми какие-то бумаги. То были проекты президентских указов, рассчитанные на разные варианты кадровых решений Ельцина в зависимости от итогов Совета обороны и личной воли Верховного.

Возвратившись в свой кабинет, Родионов позвонил жене и с грустной улыбкой сказал ей:

— Люда, тебя беспокоит бывший министр обороны Родионов Игорь Николаевич.

— Ну, вот все и уладилось, — как можно спокойней сказала Людмила Ивановна. — Послужил свое и хватит. Ты лучше побыстрей домой приезжай.

— Вот за это я тебя и люблю, — сказал он ей.

Российский президент устилал путь хаотичных и буксующих военных реформ новыми жертвами в рядах генеральской элиты. Так было уже не раз. Но облик армии от этого не менялся. Ельцин снова тасовал высшие командные кадры, словно не понимая, что ему никогда не удастся перехитрить суровую данность жизни: при слабой экономике ему никогда не создать сильную армию. В таких условиях вместо реформы можно лишь имитировать ее видимость. Но для этого нужны были искусные исполнители.

Сговорчивый человек

После смещения Родионова, не принимавшего зачастую сырые реформаторские прожекты кремлевских чиновников типа Батурина, путь к кастрации армии и экспериментам над ней был открыт.

Новый министр обороны генерал армии Игорь Сергеев уже в первую минуту пребывания в должности 22 мая 1997 года пообещал Ельцину:

— Все ваши указания будут безусловно выполнены.

И в последующем демонстрировал непоколебимую верность этой своей клятве. Главным было указание Верховного как можно быстрее сдвинуть реформу с мертвой точки, решительнее сокращать армию (на том же совещании Совета обороны, 22 мая, Ельцин назвал конкретную цифру и сроки — 200 тысяч человек до конца года).

Генерал Сергеев вступил в должность с тем же, что и Родионов: он заявил о необходимости сократить и «оптимизировать армейские структуры». Вскоре в высоких арбатских кабинетах заговорили о переходе от формулы «армия-дивизия» к формуле «корпус-бригада», о ликвидации Главкомата Сухопутных войск и создании на его месте Главного управления, подчиняющегося напрямую Генштабу, о слиянии Ракетных войск стратегического назначения, Военно-космических сил и Войск ракетно-космической обороны, а также ВВС с ПВО.

И снова вставал главнейший вопрос — где брать средства на финансовое обеспечение военной реформы? Было ясно, что в условиях дряхлеющей экономики, низкой собираемости налогов, грозящего секвестирования военного бюджета и непредсказуемого поведения доллара «крестные отцы» стихийного российского рынка загнаны в угол и ищут один из выходов в экономии на оборонной системе страны.

Их стратегия оставалась неизменной — сокращать, сокращать, сокращать. Но сокращение армии тоже требовало колоссальных денег.

Прожект военной реформы, который Сергеев представил президенту уже вскоре после назначения на должность министра, был очень похож на ловкую попытку перехитрить обстоятельства. Ельцину он понравился. Особенно в том месте, где говорилось, что предлагаемые на утверждение президента меры «позволят значительно сэкономить оборонные расходы».

Летом 1997 года Россию вновь оповещали о том, что теперь-то военная реформа начнется всерьез. А мне вспоминалась Коллегия Минобороны, которая состоялась ровно пять лет назад, летом 1992 года. Там звучали такие же бравые и решительные декларации…

И становилось понятно, что кипучая деятельность новых военачальников была лишь эффектной формой изображения реформы, но не самой реформой.

Артисты в лампасах

Еще до того дня, когда Сергеев стал министром обороны, он уже хорошо знал, что больше всего Ельцина раздражало отсутствие докладов с Арбата о реальных позитивных переменах в армии, хотя бы о каких-нибудь положительных сдвигах, которые можно было бы назвать началом действительной военной реформы.