Лене прописали антидепрессанты. Сильнодействующие препараты, чтобы она смогла справиться с потерей ребенка. Она сильнее Максима переживала все, он наблюдал за тем, что она изменилась. Ходила в городской парк, молчала, на вопросы отвечала односложно и порой говорила что-то невпопад. Она словно потерялась в другом измерении, растворилась в той жизни, которой у нее не было, но которую она себе представляла. Это потом Максим, вспоминая, акцентировал внимание на том, что она порой, забываясь, поглаживала свой живот, разговаривая с ним и напевая ему песенки. А тогда… он ничего не видел.

— Мне кажется, что вашей жене следует придерживаться строгого курса лечения, — глядя на Лену, говорил ее врач. — Я беспокоюсь за нее. Многие женщины переносят такую потерю более спокойно, но ваша жена… она словно потеряла смысл жизни, — бросил быстрый, но внимательный взгляд в сторону застывшей в кресле Лены и, повернувшись к Максиму, заглянул тому в глаза. — Я думаю, вам стоит с ней поговорить, поддержать ее. Возможно, она не чувствует вашей поддержки и поэтому находится в таком состоянии?

Нахмурившись, Максим поджал губы. Тяжело вздохнув, спросил:

— Что я могу для нее сделать?

— Просто будьте рядом, иного, думаю, и не потребуется. Вдвоем вы должны будете справиться с этой бедой. Только вместе, — на выходе он вдруг остановился и с неохотой проговорил: — И, кстати, боюсь, что если ее состояние не улучшится, мне придется выписать ей более действующие лекарства. А это всегда риск зависимости, — он в упор посмотрел на Максима. — Надеюсь, вы это понимаете?

Он кивнул тогда, согласился, но на самом деле не понимал ничего. И в этом была его еще одна ошибка.

Лене действительно пришлось выписать другие таблетки, и он думал, что это все изменило.

Ему казалось, что ей стало лучше. Он действительно так думал. Потом, осознавая то, что произошло, пытаясь понять, как же он подобное допустил, Максим додумался, что просто не усмотрел за ней, что зациклился на себе, на ее проблемы не обращая внимания. Он лелеял свою ущемленную гордость, свою боль и обиду, закрывая глаза на ее боль, которая по силе была мощнее и сокрушительнее, чем его.

У него был шанс разорвать тот замкнутый круг, который сковал их кольцом недоговоренностей, обид, разочарований и боли. У него был шанс все изменить, исправить содеянное, отпустить ее, освободить от объятий пустоты и зависимости, уйти самому и задышать полной грудью.

И в тот роковой день, когда все навсегда для них изменилось, он принял решение.

Лена приняла решение тоже, он просто еще не знал, какое.

Сам же он думал о том, что так больше продолжаться не может. Их больше ничто не связывало. Ничто. Любовь, искаженная и преданная ложью? Нет, он перестал в нее верить. Иллюзия семейного счастья? Но у них никогда и не было семьи. Ребенок, когда-то сведший их в круг ада? Но и его больше не было.

И единственным выходом из ситуации ему казался уход. Ему нужно было отпустить освободить, уйти.

Направляясь к отцу, он хотел услышать слова если не поддержки, то хотя бы принятия его решения. Но наткнулся вновь на стену разочарованного молчания вначале, озадаченности и апатии после и свирепого, злого негодования в итоге разговора.

— Пап, — начал Максим решительно, — я хочу подать на развод. Так больше не может продолжаться…

— Что, прости?… — тот приподнялся со стула, с неверием уставившись на сына. — Я не расслышал…

— Ты все услышал! — раздраженно выдохнул Максим, нервно продвигаясь по комнате. — Я хочу подать на развод. И это решение менять не стану, — остановился, взглянув отцу в глаза, повторил: — Не стану!

Острый взгляд из-под сведенных к переносице бровей, тяжелый, тугой.

— Ты здоров? — сухо поинтересовался Александр Колесников. — Мне кажется, что…

— Вполне, — отрезал Максим, засунув руки в карманы брюк. — Наша с Леной семья… — он чертыхнулся в голос, — это и не семья вовсе. Мы просто существуем рядом, под одной крышей, в одном пространстве, но оба замкнуты на чем-то своем, — вздохнул. — Это не может так продолжаться. Мы простой сойдем с ума.

— Ты не можешь ее бросить сейчас! — воскликнул отец, поднимаясь с кресла. — Ты должен…

— Должен?! — резко откликнулся Максим, поворачиваясь к отцу и нависая над ним. — Я ничего никому не должен! — по словам выговорил он сквозь зубы. — Я уже однажды сделал то, что должен был, и что с того?!

— Ты поступил так, как нужно было поступить, — уверенно заявил отец, понимая, куда клонит Максим.

— И кому от этого стало легче?! — вскричал мужчина. — Кому? Лене?! Мне?! Ребенку, которого уже нет!?

Александр опешил, ошарашенно глядя на сына, словно того не узнавая.

— Ты сошел с ума, — выдохнул он, — причем здесь малыш?… Он ни в чем не виноват!..

Максим зло выругался, запустил пятерней в волосы и потянул те на себя, поморщился.

— Я знаю, я знаю, — выдохнул он сухими губами. — Но если бы не он… Если бы не Лена…

— А ты? — грубо высказал Колесников-старший. — Ты что сделал для того, чтобы не допустить этого?!

— Что — я? — уставился Максим на отца. — Я оказался лишь пешкой в чужой игре без правил. Я не хотел, никогда не хотел того, где оказался! — он резко повернулся к отцу. — Это ты вынудил меня, ты!..

— Пусть так, — сокрушенно согласился тот. — Но ты не можешь сейчас уйти! — настойчиво заявил он. — Не можешь, ясно?! Ты о Лене подумай, если тебе плевать на все остальное. Как она справится одна с этой трагедией?! Ты понимаешь, что она с ума сойдет от горя! Она потеряла ребенка, сын, и если ты уйдешь…

— Я тоже потерял ребенка! — грубо отрезал Максим, повернувшись к отцу полубоком. — Почему же никто не думает о том, как плохо мне? Потому что я мужик и не плачу?! Так правильно, так положено… Бл**, а если мне так же больно, черт возьми?! Но моей боли просто никто не видит! Кому и что я должен теперь?!

Ошарашенно глядя на сына, Александр мог лишь повторить:

— Ты не можешь ее оставить сейчас. Я боюсь за нее, она не вынесет этого… Она сломается…

— Я развожусь с Леной, — твердо и решительно заявил Максим, поворачиваясь к отцу. — Все, я решил!

Максима невозможно было переубедить, как не старался этого сделать Александр, как не пыталась уговорить его не спешить мать. Он все для себя уже решил.

Но он не знал, что судьба вынесла свой вердикт гораздо раньше, чем это сделал он.

Он стал волноваться, когда Лена не ответила на его звонок. На один, на другой, на третий… Сбрасывала.

Дома ее не оказалось, обзванивая подруг, убедился, что и у них Лены нет. И тогда он вспомнил. Парк!

Он твердо был уверен в то, что поступает правильно, когда ехал туда за Леной, он знал, что поговорит с ней, объяснит, она должна будет его понять, она не глупа, и видит, во что превратилась их жизнь. Так продолжаться не может, не должно, им необходимо разойтись, разорвать круг, растянуть пружину, вырваться из плена оков, перешагнуть пропасть.

Они стали чужими, этого скрывать не стоит, их ничто больше не связывает, а существовать и дальше по одной крышей просто не имеет смысла. Нужно смириться, нужно расстаться… Это единственно верно.

Но когда он увидел ее сидящей на снегу, полураздетой, растрепанной, заплаканной… он едва не сошел с ума от страха. За нее. Что-то вмиг перевернулось в нем, сердце бешено заколотилось в виски, участилось дыхание, стало тяжелым, грубым, сиплым. И, казалось, что он сам умирает там, в этом парке на снегу.

Она звала его. Своего малыша. Билась и брыкалась, плакала навзрыд, кричала и звала малыша. Она не слышала Максима, заглатывала одну таблетку за другой, ругалась и плакала, рыдала и кричала.

И страх в нем смешался со злостью. Как она смеет думать о смерти? Когда она — жива!?

И он сказал ей то, что должен был сказать в тот момент. То, что она хотела, то, что ей нужно было от него услышать в тот момент.

— Я люблю тебя… — едва не задохнулся от этих слов, она комком горечи застряли в горле. — Все будет хорошо… Все будет хорошо…