Эпифанио, так же как и Фьямма, привык жить в вечном настоящем. Он не очень хорошо понимал, почему она создает свои фигуры, одну за одной, не останавливаясь. Не задумывался над тем, что будет, когда гора перестанет давать камни. Удивлялся, почему за все это время Фьямма ни разу не изъявила желания съездить вместе с ним за продуктами и почему вообще ни разу не покинула Долину храпа. Эпифанио решил, что Фьямма или много страдала, или просто у нее никого не было.
В Гармендии-дель-Вьенто родственники и друзья Фьяммы сходили с ума, разыскивая ее. Сестры подняли на ноги всех, кто мог бы помочь установить ее местонахождение. Но все было безрезультатно. Были прослежены все передвижения Фьяммы с того момента, как она рассталась с Мартином, до того, как она бросила работу и отправилась в странное путешествие по Индии, которое все считали бегством, результатом депрессии, возникшей после развода. Дальше следы терялись. Чем больше проходило времени, тем больше близкие Фьяммы склонялись к мысли, что с ней случи-лось самое страшное. Сначала все думали, что в Индии она вступила в какую-нибудь секту и осталась там, но потом выяснили через авиакомпанию, что Фьямма из Индии вернулась. Никто, даже Антонио и Альберта, лучшие друзья Фьяммы, не знали об ее отношениях с Давидом Пьедрой, поэтому к нему никто не обратился. В конце концов родственники и друзья пришли к выводу, что Фьямма бросилась в море со скалы в маленькой бухте, куда так часто ходила. С глубокой болью пришлось им признать, что Фьямму деи Фьори унес ветер.
Прошло пять лет. Фьямма так и не появилась, и родственники заказали заупокойную службу там, где Фьямма приняла когда-то первое причастие, — в часовне Ангелов-Хранителей. В тот день часовня была заполнена цветами — огромные венки из роз, орхидей, маргариток, геликоний и стрелитций наполняли душным ароматом темное помещение, в котором к тому же температура поднялась уже до тридцати пяти градусов. Над часовней кружили сотни белых голубей, а внутри не смолкало печальное пение и курился дым из многочисленных кадил, которыми помахивали юные служки.
Возле ступенек, ведущих к алтарю, поставили пустой белый гроб и рядом с ним — фотографию, с которой улыбалась красивая, вся в белом, Фьямма. Возле нее застыла в почетном карауле рыжая голубка, грустно опустившая головку. Внизу была надпись: "Покойся с миром, Фьямма деи Фьори". К гробу один за другим подходили друзья и знакомые Фьяммы — от школьных подруг до осиротевших пациенток. Здесь была пессимистка Илюсьон Долоросо, которая поло-жила на гроб кроличью лапку; ревнивица Ширли Холмс, наконец-то излечившаяся от ревности; пироманка Консепсьон Сьенфуэгос, которая едва не устроила пожар тут же, в часовне; трансвестит Марсиано, превратившийся после операции по изменению пола в прелестную Абриль, которая почтила память своего психоаналитика тем, что положила на гроб оправленную в рамочку в красный горошек фотографию со своей свадьбы в стиле фламенко. Пришла Максима Пуреса Касадо — замужняя подруга Фьяммы, вечная любовница их общего профессора психиатрии, пришла сомнамбула Росалинда Рамос со своей сестрой-нарколептичкой Сакраменто, которая заснула и свали-лась на пол с высунутым языком в тот самый момент, когда ей предстояло принять причастие. Пришла Дигна Мария Рейес со своим новым мужем и "знаменитая" Дивин Монпарнас, как всегда, в темных очках, чтобы не быть узнанной, — точно такие же очки она положила на гроб Фьяммы, возможно, для того чтобы та могла прогуливаться по раю инкогнито. И потерявшая память долгожительница Гертрудис Аньосо, которой исполнилось уже сто пять лет, но она об этом не догадывалась, как не догадывалась и о том, зачем она явилась в часовню Ангелов-Хранителей. Клептоманка Ампаро Десеос принесла с собой огромную сумку, в которую уже успела незаметно спрятать пару канделябров и несколько образков и статуэток из тех, что продавались у входа. Виситасьон Этерна появилась в образе Фиделы Кастро и, подойдя к алтарю и увидев около него множество людей, решила тут же устроить политический митинг и принялась вырывать микрофон у священника, читавшего Евангелие. Пришла монашка, которая раньше была судьей, со своими четырьмя сыновьями и бывшим мужем. Пришла вся в язвах Мария дель Кастиго Меньике с кровоточащими, оттого что она все время их кусала, пальцами. Пришла много лет прослужившая у Фьяммы секретарша, сама ставшая психологом. Все пришли почтить память Фьяммы, даже ссохшаяся старушка, ее бывшая учительница истории. Все эти люди, каждый по-своему, любили Фьямму. Был здесь даже один мрачный и молчаливый скульптор. Он тоже оплакивал потерю.
Родственники принимали соболезнования, в глубине души еще тая слабую надежду на то, что Фьямма жива. Антонио и Альберта, преодолевшие кризис в семейной жизни, оплакивали, обнявшись, ту, что была их самой близкой подругой.
И в тот же самый день в Долине храпа Фьямма с удивлением заметила, что ветер, никогда не перестававший дуть, вдруг стих и в долину летит огромное облако, состоящее из бабочек-монархов. Бабочки расселись по ее скульптурам и, помахивая крылышками, просидели так в грустной тишине долгих два часа — ровно столько, сколько длилась траурная церемония в Гармендии-дель-Вьенто. Это были бабочки из оранжереи — Давид Пьедра выпустил их в то утро на свободу, потому что они слишком болезненно напоминали ему о Фьямме.
Прошли еще годы, и все, кто пришел тогда в часовню Ангелов-Хранителей, забыли Фьямму. Все, кроме нее самой.
На другом конце света жизнь тоже не стояла на месте. Мартин и Эстрелья жили в Сомали. Они отправились туда прямо из Италии.
После разговора с лауреатом Нобелевской премии мира Найру Хатаком Эстрелья решила принять должность, которую ей предлагали, и ехать в Сомали.
Они обосновались в столице, Могадишо, где их жизнь была нисколько не похожа на ту, какой они жили раньше.
Они не успели даже обустроиться — нужно было срочно приступать к делу. Эстрелья была счастлива, что сможет работать вместе с таким человеком, как Найру Хатак, который, казалось, безоговорочно верил в ее способности, в то, что она со всем справится. Они основали Центр спасения женщин. Первыми спасенными стали две женщины из Босасо. Случай был нашумевший, о нем много писали газеты. Этих женщин приговорили к побиванию камнями. Международная комиссия по правам человека выступила в их защиту, и Центр встал во главе мощного движения за освобождение несчастных осужденных. И добился отмены приговора. Потом эти молодые женщины стали активными защитницами таких же, как они, и надежными помощницами Эстрельи.
Хотя правительство Пунтленда, которое вынесло бесчеловечный приговор, настаивало на исламском характере самопровозглашенного государства и в своей деятельности руководствовалось странной мешаниной из законов шариата и сомалийского уголовного права, оно вынуждено было уступить давлению мировой общественности, привлекавшей внимание к его действиям, о которых во всеуслышание заявлял всему миру Найру Хатак.
Благодаря тому случаю и авторитету Найру Хатака центр рос и обретал известность.
Эстрелья вкладывала всю душу в дело освобождения африканских женщин от жестоких и несправедливых законов, в жертву которым эти женщины приносились еще до своего рождения.
Они с Найру Хатаком начали постепенную борьбу с практикой ампутации клитора у девочек и устраивали тайные курсы, на которых пытались внушить матерям сомнение в правильности подобных способов превращения девочки в женщину. Они распространяли среди девочек листовки, в которых с помощью понятных рисунков учили, как защититься от произвола собственных родителей. Им приходилось работать почти в подполье. Они даже не говорили на эти темы на собраниях, которые Эстрелья время от времени устраивала в их с Мартином скромной квартире.
Эстрелья жила в постоянном шоке от ежедневных жестоких нарушений прав женщин в Сомали и очень старалась, чтобы Найру Хатак не пожалел о том, что выбрал в соратницы именно ее. Ее восхищение им граничило с обожанием. С Мартином они почти не виделись, но у них все шло хорошо. Он занимался тем, что писал статьи (темами обычно становились случаи, о которых рассказывала ему Эстрелья) и распространял их через Интернет. Он как мог помогал благородному делу, прибегая для этого к оружию, которым владел лучше всего, — журналистике.