Перед обедом появляется и взводный. Горло его перевязано бинтом, он в новых современных очках, а справа на лице, похоже, синяк, подмазанный и припудренный. Воробьев необычайно энергичен и резок в движениях.
— Здравствуйте, здравствуйте, Якушин. Где это вы пропадали? Вся часть была из-за вас на ногах! — необычайно заинтересованно спрашивает Воробьев.
— Так случилось, товарищ старший лейтенант, — отвечаю я холодно.
— Вечно с вами что-то случается, — смеется злорадно он. — А не были ли вы под хмельком?! Я прав? И ничего здесь нет особенного. — Его глаза за стеклами очков бегают по сторонам, оглядывая группу солдат вокруг меня. — Знаете ли вы хоть одного человека, который не пьет? Вы и сами любитель выпить, Якушин. Разве нет?
— А как же, товарищ старший лейтенант! Но почему вас это так волнует? — растягиваю я губы в улыбке. — Действительно, что в этом плохого? А вот что тут плохого! — резко поворачиваю я разговор: — Я вас величаю товарищ старший лейтенант, а вы меня будете величать пьянчугой! А если я пьянчуга, то и дела по моему избиению никакого не может быть. По пьянке подрался, а с кем, не помнит. Вот и весь сказ!
На другой день меня для беседы вызывает замполит. Я иду по коридору. Все комнаты заперты, а из кабинета комбата сквозь неплотно прикрытую дверь доносится прелюбопытнейший разговор. Разумеется, я не приставляю ухо к щели, мне и без того все отлично слышно.
— Итак, Воробьев, вы будете сами все рассказывать? — сурово спрашивает комбат.
— Товарищ капитан, я вам уже докладывал, — раздраженно объясняется взводный. — Якушин был в самоволке. Пьянствовал! Вы же сами нашли его в невменяемом состоянии.
— Я такого объяснения не принимаю! Что вы мне одно и тоже долдоните! Отвечайте, кого еще, кроме Якушина, в этот промежуток времени не было в подразделении? Молчите? А я знаю, что не было Коваленко и Савельева. Кстати, у них, как и у вас, есть повреждения на лицах и в других местах. Что вы скрываете?
— Товарищ капитан, я напишу рапорт в генштаб! Вы меня допрашиваете, как обвиняемого! — возмущается Воробьев. — Я не знаю, что вы имеете в виду, задавая мне эти вопросы, но я задам и свой. У вас солдат, быдло, увел жену! Вам на это начхать? Или болит сердечко?
— Хотите честный ответ?
— Желательно!
— Во время войны Понько, как настоящий русский офицер, пристрелил бы вас, если бы вы при нем назвали солдата быдлом! Для него солдат — чадо, дитя! А он его отец. Это первое. А второе — ту женщину, которую вы называете моей женой, я выгнал сам! Она не стала матерью для моего сына. Она не любила его. Больше того, она его ненавидела! Да и вообще я, видно, однолюб. Мать моего сына погибла. Она была радисткой. А больше по-настоящему я не смог полюбить ни одной женщины.
— Что-о-о? Но говорят-то люди другое, а людей не обманешь!
— При чем здесь обман? Я попросил солдата-москвича, который демобилизовывался, ее сопроводить. Вот и вся история, старший лейтенант! Скажите, у вас есть честь? Я, товарищ старший лейтенант, очень уважаю вашего отца генерала Воробьева, но не прикрывайтесь вы уж так откровенно им. «Направлю рапорт в генштаб!» Кстати, вам не хочется сходить в санчасть и освидетельствовать свои раны? Очень мне интересно, откуда они у вас появились.
— Неужели вы всерьез?
— А вы разве не всерьез решаете свои проблемы с помощью «казарменной малины»? И я действительно вас обвиняю в том, что вы организовали избиение Якушина, а вернее всего, и участвовали в нем!
— Это просто чудовищно! У солдата всего лишь шишка на голове, и больше ни царапины, а вы говорите об избиении. И еще, неужели вы всерьез думаете, что можно вытравить то, что вы называете «казарменной малиной»? Так везде!
— Значит?..
— Значит, за порядок у себя во взводе я спокоен! А синяки, даже если бы они и были, заживут! Это все. Разрешите идти?
— Идите!
Старший лейтенант выскакивает из кабинета и остолбеневает, уставившись на меня. Но я смотрю на него совершенно пустыми глазами, как разведчик, работающий по легенде «немого». Решив, видимо, что я ничего не слышал, Воробьев хлопает дверью и вылетает на улицу.
Да, комбат — мощный мужик, никому спуску не дает, будь у тебя родитель хоть генерал, хоть адмирал.
Я вхожу к замполиту. Он сидит за столом, обхватив голову руками и не смотрит на меня даже после моего доклада о прибытии. Я стою перед ним навытяжку. Наконец он говорит:
— Присаживайтесь. — Я сажусь у его стола. — С завтрашнего дня я гражданский человек и судьба нас может больше не свести. Хочу с вами попрощаться, поскольку часть направляется на боевые стрельбы. Мне думается, вы станете журналистом. Может быть, вы закончите, к примеру, в МГУ, факультет журналистики, где вас научат использовать слово. А оно обладает могучей силой, иногда даже опасной. Слово может быть обычной разменной монетой, но может стать и ключом, открывающим двери и к людскому счастью и к несчастью. Все дело в том, кто владеет словом, — союзник Бога или дьявола. И если вы станете писать о нашей армии, учитывайте несколько истин, и пусть вас не пугает, что некоторые из них связаны с религией. С религией связана вся история человечества.
Мы, русские, в своем могуществе всегда были сильны евангельской мудростью: «Ищи, прежде всего, Царствия Божия, а все потребное приложится». Держава даровалась нам, как Крест Христов, для защиты добра, а не как сугубо земное объединение людей, питающееся завистью, похотью, жадностью, чревобесием.
Дух победы — есть подлинный дух, который создал великую Русь. И суть национальной идеи русских — побеждать всегда, побеждать во всем! Русь — носительница мистической силы, удерживающей мир от окончательного падения во зло.
С древнейших времен существует богоборческая идея овладения миром. И сейчас «лавры» Нерона, Троцкого, Гитлера вполне определенным силам не дают покоя. Этому богоборческому проекту препятствует наша армия.
— Простите, товарищ полковник, я, наверное, что-то не понимаю… А Красная Армия, которая расстреливало священников?..
— Дорогой мой, это уже две разные армии. В Великую Отечественную батюшка у нас освящал «катюши» перед боем, а маршал Жуков, чтобы вы знали, носил на груди иконку Пресвятой Богородицы. И стоит сегодня нашей армии ослабнуть, как тут же начнут реализовываться богоборческие идеи. Будет уничтожена наша экономика, самобытность народа. И слабые превратятся в покорных обезьян. А затем: уничтожение православия и самой России, как главной крепости, защищающей мир от воцарения антихристовых сил. И последнее — полное уничтожение самого непокорного русского народа.
Я думаю, что вы запомните хоть что-то из сказанного мною. Прощайте!
Глава XX
Спустя неделю после этого разговора поезд, груженный техникой, оборудованием и всевозможным хозяйственным барахлом, от картофелечистки до табуретки, отправляется на восток. Я стою в дверях вагона и гляжу на проносящуюся и растворяющуюся в далях Россию. И мне кажется, что не километры отсчитывает поезд, а года — прочь от настоящего времени к какому-то постоянству, которое было и раньше, есть и теперь, и будет всегда.
На пятые сутки пути эшелон оказывается на одноколейном пути железной дороги и начинает отстаиваться в каких-то тупиках, ожидая своей очереди отправиться дальше. Теперь передо мной простирается пустыня. Она тянется туда, где небо сливается с землей. А вот и юрты, около них верблюды. Одни мирно лежат, другие стоят, что-то пощипывая. А над всей этой первобытной красотой вечернее солнце.
Наконец эшелон прибывает к точке назначения — одиноко стоящей в степи платформе. Вокруг нее белесая пыль пустыни, над головой кружат огромные птицы, солнце слепит глаза — и все!
Уставшие в дороге от безделья, мы дружно принимаемся за разгрузку. Три дня, обливаясь потом, мы перетаскивает на платформу ящики, металлические бочки, кровати, шкафы, столы. Из вагонов на нее выползают тягачи, машины, фургоны, тележки с замаскированными ракетами. А потом далеко в степь вытягивается уходящий к горизонту шлейф пыли от двигающейся колонны. Она довольно быстро преодолевает около десяти километров и останавливается. Я гляжу во все стороны, ожидая увидеть городок, наподобие нашего, что был в селе Медведь. Но вблизи ничего не видно, кроме покосившихся пьяных столбов с колючей проволокой, за которой три серых некрашеных щитовых домика да огромный ангар.