– Это мой крестник, Ваня. Прошу любить и жаловать. Прелестный мальчуган. – И Варя крепко поцеловала смугло-розовые щечки ребенка.

– Вам замуж пора. Варя, – улыбнулся Звонарев.

Девушка вспыхнула.

– Не говорите глупостей. Я никогда не выйду замуж.

– Свежо предание, да верится с трудом, – усмехнулся Звонарев.

К ним подошла молодая китаянка и, улыбаясь, поздоровалась с Варей.

– Это мать Вани, – пояснила Варя, обращаясь к Звонареву, потом, лукаво поглядывая на мальчика, спросила, как Ваня себя ведет. Слушает ли маму?

– Холосо, холосо, малышка! – ответила китаянка, беря сына на руки.

Когда Звонарев с Варей выходили из сада, им встретился средних лет китаец. У него было отрублено левое ухо, а лицо обезображено шрамом. Он приветствовал Варю полным собственного достоинства поклоном.

– Это наш Вен Фань-вей, прекрасный садовник. Видите, как его изуродовали японские солдаты? Вен Фань-вей был в Порт-Артуре, когда в тысяча восемьсот девяносто пятом году японцы взяли Порт-Артур штурмом и учинили резню. Из всего пятнадцатитысячного населения и гарнизона Артура случайно уцелело тридцать шесть человек. Японские солдаты по приказу офицеров связывали китайцев веревками, чтобы не разбежались, а затем расстреливали их. У Вена тогда убили отца, мать, жену и двух маленьких детей, а сам выжил чудом, – сообщила Варя грустную историю садовника.

– Я об этом слыхал, но не верил, чтобы в наш век культурные люди могли б совершать подобные зверства.

– Варя говори правда, – довольно чисто по-русски произнес китаец, и у него на глаза навернулись слезы.

В его памяти возникли полные ужаса дни взятия японцами китайской крепости Порт-Артур. Тогда он увидел и на всю жизнь запомнил молодого капитана Танаку, его бешеные глаза, звериный оскал зубов и плетку, зажатую посиневшими от напряжения пальцами. В последнюю минуту перед расстрелом Вен смотрел на эту плетку, на вскинутую руку Танаки. Капитан махнул рукой – ударил залп. Вен первым упал на землю, хотя был легко ранен, в шею. Второй залп, третий… Окровавленные тела товарищей прикрыли Вена. В голове билась одна мысль: «Жить… жить…» И когда солдат, проверяя, все ли расстрелянные мертвы, штыком полоснул Вену ухо, он не вздрогнул, не вскрикнул, не выдал себя. А потом Вен долго лежал и ждал, когда наступит ночь. С темнотой ему удалось скрыться. Вен остался жить, но с этой ночи ненависть к убийцам навсегда поселилась а сердце китайца.

Когда пришли русские, Вену удалось устроиться садовником у Белых. Он был им благодарен за хорошее отношение. Но и русских он считал поработителями своей страны: он слышал об их карательных экспедициях на севере Маньчжурии. Поэтому, улыбаясь Варе, Вен Фаньвей настороженно смотрел на Звонарева. Звонарев перехватил этот взгляд. Выйдя с Варей в сад, он сказал:

– Вам надо быть с ним настороже.

– Вен вас не знает и судит о вас по другим офицерам, – пояснила Варя, – папа и мама полностью доверяют ему. Когда Вен узнает вас поближе, то перестанет глядеть так хмуро.

Распрощавшись у крыльца с Варей, Звонарев направился в Управление крепостной артиллерии.

Там уже никого, кроме нескольких писарей, не было. Заметив его, старый знакомый, писарь Севастьянов, подошел и справился, не надо ли ему чего-нибудь.

– Я искал Гобято, да не знаю, куда он скрылся, – пояснял прапорщик.

– Их не скоро поймаешь, они всегда где-нибудь хлопочут, очень уж непоседливы.

Звонарев спросил, как пройти на квартиру к Гобято, куда отнесли его вещи. Писарь вызвался проводить.

– Сами они человек хороший, заботливый, – повествовал Севастьянов, – только мало в мастерских бывают. Там вместо них орудует их помощник, чиновник Козлов – мрачный такой, с черной бородой. Зато он-то уж лютует за двоих. Как капитана нет, так и начинается мордобой, да под ранцем по двадцать часов подряд солдаты у него стоят.

– Что же смотрит Гобято?

– Чудные они – просто не замечают ничего вокруг. Все своими мыслями заняты. Вот и ваша квартира, – показал писарь.

В квартире Гобято Звонарев нашел свои вещи уже разложенными в комнате. Денщик Гобято, бойкий владимирец, тотчас все ему показал в квартире и предложил пообедать, но прапорщик отказался.

– Скоро капитан домой придет? – спросил он.

– Не позднее десяти часов всегда дома бывают, в одиннадцать ложатся спать, в половине восьмого встают, а в восемь часов уже уходят на службу – очень они аккуратные.

Осматривая квартиру, Звонарев обратил внимание на библиотеку. Два больших шкафа были полны книг. Большей частью это были специальные работы по артиллерии и военному делу, много было книг по технике, а прочая литература была представлена Жюлем Верном и Конан Дойлом; журналов не было.

За время пребывания на Электрическом Утесе Звонарев не видел никаких газет, кроме двух-трех номеров «Инвалида»[63] и артурского журнала; раз ему случайно попал номер порт-артурской газеты «Новый край», которую офицеры почти не читали и называли «портартурской сплетницей».

Приход Гобято отвлек Звонарева от библиотеки.

– Устроились? Прекрасно. Завтра с утра приступите к работе. Как вам Варя Белая понравилась? Славная девушка, не похожа на генеральскую дочь. Женились бы на ней, если еще не женаты. И отец с положением, да она и не бесприданница.

– Почему бы вам самому не попробовать?

– Женат, батенька, и двое детей. Моя жена после первой бомбардировки уехала: не захотела детьми рисковать.

Поговорив еще с полчаса о всяких пустяках, они разошлись по своим комнатам. Звонарев с наслаждением разделся и, не опасаясь ночной тревоги, как это было на Утесе, крепко заснул.

Выделенная для работы с Звонаревым бригада мастеровых-солдат была уже на месте, когда прапорщик утром пришел в мастерскую. Жмурин устанавливал солдатам урок на день – срубить каждому по двадцать заклепок. Звонарева он встретил холодно, разобиженный его назначением руководителем работ, и стал ему давать указания, как и что делать.

– Благодарю вас, я тут уж сам разберусь, – прервал его Звонарев, и классный обер-фейерверкер ушел.

Звонарев собрал солдат, посадил их около себя на лафеты и начал объяснять, в чем состоит работа и зачем она нужна, рассказал о том значении, которое имеет для успеха обороны быстрота переделки лафетов.

Солдаты с интересом слушали его.

– Понятно, что надо сделать и зачем? – спросил Звонарев.

– Так точно, обязательно обмозгуем это дело, чтобы скорее японцам набить, – отвечали солдаты.

Один из них, высокий, стройный шатен нерусского типа, пристально смотрел на Звонарева. Заметив это, прапорщик спросил его, в чем дело.

– Личность мне ваша, ваше благородие, знакома, – ответил он. – В тысяча девятисотом году вы еще студентом у нас на заводе Лильпопа в Варшаве были, тогда я вас обучал на радиально-сверлильном и долбежном станках работать.

– Юзек Братовский? – обрадовано воскликнул Звонарев. – Вот не ожидал вас тут встретить! Как вы попали сюда?

– Забрали в варшавскую крепостную артиллерию, а затем отправили сюда, недавно только с третьим батальоном прибыл.

Встреча эта очень обрадовала Звонарева.

– Это у нас первый раз, что нам объясняют, зачем нужна работа, а то как в тюрьме, урок – и баста, а зачем – не твоего ума дело. Не выполнишь – под ранцем настоишься, – пояснил Братовский.

Работа сразу закипела, и к обеду было выполнено уже больше половины дневного задания. Когда Жмурин перед обедом пришел, все же посмотреть, что делается у Звонарева, и захотел прибавить задания еще по десять заклепок на человека, Звонарев снова попросил его не вмешиваться.

Жмурин нехотя повиновался.

– Будет теперь нам на орехи от него – всю свою злость на нас выместит, – заметил Братовский.

– Вы сообщайте мне обо всех его проделках. Я с Гобято переговорю, и мы призовем его к порядку.

– На вас еще и Козел обрушится: он у нас первое лицо в мастерской.