В штабе у Савицкого, справившись о потерях в полку, он обратился к полковнику с вопросом:

– Каково ваше мнение о продолжении обороны Зеленых гор?

Савицкий на минутку задумался, стараясь понять, какой ответ будет более приятен начальнику дивизии. Вспомнив часто высказываемое Фоком мнение о желательности скорейшего отхода в Артур, он после минутного раздумья ответил:

– Чем скорее отойдем, тем лучше, ваше превосходительство!.. Здесь полки только зря несут большие потери от артиллерийского огня, чем ослабляется будущий гарнизон крепости.

– Я тоже так думаю, – довольно проговорил генерал. – Я уже отдал приказ об отправке обозов и всей тыловой шушеры в крепость.

В голове Фока давно уже созрел план, который он тщательно обдумывал во всех деталях, шагая по комнате.

«Кондратенко, конечно, будет держаться до последнего, – думал Фок. – Я же отступлю, как только японцы меня атакуют. В результате отряд Семенова будет охвачен с фланга, а быть может, и с тыла, и едва ли от него много останется. Раз это случится, с Кондратенко будет покончено. Самовольно уехал из крепости да еще потерпел поражение! Такие вещи никому не прощаются! Тогда я – единственный кандидат в начальники сухопутной обороны, и все будет в моих руках».

При этой мысли Фок улыбнулся и весело потер руки.

В тот же день, четырнадцатого июля, около пяти часов вечера, японцы наконец рискнули атаковать Тринадцатый полк Четвертой дивизии, но были отбиты с громадным уроном. Узнав об этом, Фок пришел в неистовство и, изругав площадной бранью командира полка, приказал ему отвести полк с передовых позиций, оставив на них лишь охотничью команду. Затем был вызван Дмитриевский, которому генерал под строжайшим секретом сообщил, что отряд Семенова разбит и в беспорядке отступает к Артуру.

– Я только что говорил с его штабом. Там все на месте, – возразил было подполковник, но тотчас замолчал под гневным взглядом своего начальника.

– Сведения у меня от конного ординарца. Разошлите немедленно во все части приказ об отходе.

Дмитриевский послушно откозырял и вышел. Вызвав по телефону всех командиров полков, он не замедлил им сообщить о разгроме правого фланга и предстоящем спешном отступлении дивизии на Волчьи горы. В полках поднялся переполох, еще более усилившийся, когда японцы снова атаковали некоторые участки фронта. В воздухе стало попахивать новым Цзинджоу, но тут неожиданно в дело вмешался Ирман, огнем своих батарей буквально сметавший противника, как только он показывался на хребте.

Узнав об этом, Сахаров опрометью бросился в штаб к Фоку и просил его обуздать расходившегося начальника артиллерии. Генерал разразился самой непечатной бранью по адресу идиотов, которые не понимают военной обстановки, затем не в меру ретивому начальнику артиллерии было послано категорическое приказание беречь снаряды.

Это распоряжение и приказ об отступлении Ирман принял с негодованием и немедленно поехал объясняться в штаб.

– Как отступаем? – накинулся он на Дмитриевского. – Японцы везде отбиты, снарядов осталось еще по двести выстрелов на орудие, с ними я задержу противника, по крайней мере, сутки.

– Семенов отступает, вернее, даже бежит в Артур, – начал было Дмитриевский.

– Вас кто-то ввел в заблуждение! Командир второй батареи Лаперов доносит мне с правого фланга, что там все атаки отбиты и никто не отходит…

– Приказ Стесселя…

– Почему же вы не объясните ему, что нет никаких оснований для отхода с позиций?

– Обратитесь тогда к начальнику дивизии, он вам разъяснит.

Но Фок ничего разъяснять не стал, он просто приказал немедленно отходить.

– Через полчаса жду от вас, Владимир Александрович, донесений о выполнении моего приказа, – оборвал он Ирмана.

– Кроме того, я не согласен с намеченной диспозицией расположения батарей на Волчьих горах. Мои правофланговые батареи почему-то становятся за левым флангом, и наоборот. Из-за этого они сделают лишних двадцать верст и вовремя не смогут поддержать стрелковые части, – продолжал возражать Ирман.

– Я вашего мнения не спрашиваю, полковник! Вы свободны! – кивнул головой Фок на дверь.

Взбешенный Ирман полетел на телефонную станцию и пытался связаться со Стесселем в Артуре, но связь уже была прервана, и, ничего не добившись, он отправился к своим батареям Не успело еще зайти солнце, как полки Четвертой дивизии начали отход по всему фронту, прикрываясь охотничьими командами. Заметив клубы пыли над всеми дорогами, японцы открыли по ним яростный шрапнельный огонь. Отступление все больше принимало характер бегства, и, воспользовавшись этим, японцы прорвались во фланг и тыл Двадцать пятого и Двадцать шестого полков, сразу поставив их в критическое положение.

Кондратенко был разбужен своим вестовым как раз в тот момент, когда прорвавшиеся в тыл японцы с криками «банзай» атаковали небольшую китайскою деревушку, где помещался штаб Семенова. При первых выстрелах полковник, собрав в штаб знаменитый взвод своего полка, конноохотничыо команду Двадцать пятого полка, две морских десантных пушки с десятком матросов, обозников, денщиков, наскоро организовал оборону. Противник был подпущен вплотную, а затем расстрелян в упор залпами сборного отряда. Кондратенко, выскочив из фанзы на двор, был оглушен ружейной трескотней, раздававшейся со всех сторон. Крики «банзай» смешивались с криками «ура» и перекрывались короткими выстрелами морских орудий. Пули роями летели в разные стороны. Разобрать, что происходит, в темноте было невозможно.

– Где? Что за стрельба? Где полковник Семенов? Почему меня так поздно разбудили? – забросал генерал вопросами своего вестового.

– Ховайтесь у погреб. Роман Исидорович, а то, не дай боже, еще зацепит какая пуля! – вместо ответа советовал тот, хватая Кондратенко за рукав.

За воротами на Кондратенко налетели два матроса. Генерал узнал их в темноте по белой одежде.

– Где начальник отряда? – справился он у них.

– У околицы за заборами, – ответил один из них. – Японец сразу навалился, чуть было не забрал нашего генерала, говорят, он сильно ранен.

– Кого?

– Генерала пехоцкого Кондратенкина. Стрелки страсть рассерчали за это. Насмерть бьют всех японцев и никого в плен не берут.

– Да я жив и здоров!..

Матрос недоверчиво приблизил в темноте свое лицо к Кондратенко и старательно стал разглядывать его погоны.

– Никак, и впрямь генерал! – радостно воскликнул он. – Вот солдаты-то обрадуются, что вы, ваше превосходительство, целы. Дозвольте, я вас провожу к ним. – И, не дожидаясь ответа, матрос пошел вперед. – Лети духом вперед, доложи полковнику: идет, мол, генерал целехонек, – приказал он другому матросу.

Через несколько шагов их встретил спешивший навстречу Семенов.

– Роман Исидорович, вы целы? – бросился к нему полковник. – Тут какая-то сука распустила слух, что вы ранены! Стрелки как узнали, так прямо ошалели от злости, погнали японцев, как овец.

– Что случилось-то? Почему могли попасть сюда японцы?

– Фок ушел, а нам ничего об этом не сообщил, нас и обошли. Вы бы все же побереглись, Роман Исидорович!

Но Кондратенко ничего не хотел слушать. Подойдя к цепям, он громко, во весь голос, поблагодарил солдат за заботу о нем.

– Рады стараться! Дай вам боже долгие дни! С вами мы не пропадем! – радостно понеслось ему в ответ.

Отбитые японцы быстро отступили, исчезнув в темноте. Кондратенко и Семенов вернулись в штаб. Там уже спешно наводил порядок адъютант.

– Где же Фок? – спросил генерал.

– Послан конный дозор выяснить местонахождение правого фланга Четвертой дивизии, – доложил Семенов.

– Что делается у нас на правом фланге в приморском районе?

– Начальник пограничников подполковник Бутусов доносит, что, кроме слабых атак с фронта, противник активности не проявляет.

– Конный ординарец из штаба Фока, – доложил адъютант, когда в фанзу вошел запыленный усталый стрелок и подал Кондратенко пакет.