Его рука соскальзывает с бедра, и он переплетает пальцы с моими, прислоняя меня к столу, где его мама только что поставила торт на большой стеклянной тарелке. По крайней мере, я думаю, что это торт. Это напоминает торт. Он из белой глазури и весь покрыт розовыми точками, которые, видимо, символизируют цветы. На этом схожесть с тортом заканчивается. «Торт» так накренен набок, что я, если честно, понятия не имею, как он держится. На нем столько ямок и бугров, что я задумываюсь, не склеил ли он гору капкейков. Я не хочу смеяться, но невероятно сложно сдержаться. Все стоят вокруг стола, уставившись с непроницаемыми лицами на это чудовище. Его дядя на два дюйма склоняется над тортом и наклоняет голову набок, будто пытается понять, что же это.

— Что, черт возьми, это такое? Это похоже на блевотину кота! — первым тишину нарушает 8-летний брат Зэндера, Люк.

— Люк Эндрю! Следи за языком! — возражает мама.

Она старается сдержать безэмоциональное лицо, чтобы ее младший сын понял, что она говорит серьезно, но все напрасно. Она начинает хохотать, и остальные присоединяются к ней, понимая, что можно не сдерживаться.

— О, да ладно! Все не так плохо! — жалуется Зэндер. В ответ смех становится еще громче.

— Извини, мы не успели перейти к украшению на прошлом уроке, — хихикая, говорю ему. Мама в это время вытирает слезы, выступившие от смеха.

— О, дорогой, ты великолепный доктор, но не пекарь! — смеясь, говорит Мэри.

Я сморю на Зэндера и вижу, как он немного вздрагивает от слов его мамы.

— Ты доктор? — шокировано спрашиваю его. Я тут же чувствую себя не к месту рядом с ним. Может быть, поэтому я старалась отложить на потом расспросы о нем. Теперь я понимаю, почему он все время кажется собранным. Он чертов доктор. Ему двадцать два года, и он доктор. Это вообще возможно? Он что гений? Или типа того? Возможно, все это время он пытался поставить мне диагноз. Я не могу сдержать ощущение, что меня предали. Хотя это моя вина. Я не спрашивала ничего о нем.

— Нет! Я не доктор! — он быстро заверяет меня, когда видит очевидную тревогу на моем лице. — Я наладчик аппаратов рентгена.

Мэри фыркает и слегка поглаживает его плечо.

— Не будь таким скромным! Все намного лучше. Он специалист в рад…

— Мам! В самом деле, это твой день рождения. Ты можешь воздержаться от разговоров обо мне на один день, — говорит Зэндер и неловко смеется. Это помогает её утихомирить.

— Давайте, попробуйте! Клянусь на вкус он лучше, чем на вид. У меня был отличный учитель.

Он наклоняется и целует меня в макушку. Я закрываю глаза, наслаждаясь его близостью. Я отгоняю все негативные чувства. Хотя теперь я знаю, что к длинному списку качеств Зэндера, которые позволяют ему быть более собранным, чем я когда-либо смогу быть, добавилось еще одно.

Не стесняясь, все берут тарелки, пока мама режет на кусочки падающую башню торта. Некоторые люди сидят за столом, другие стоят. Все едят торт и соглашаются, что он на самом деле вкуснее, чем выглядит. Разговор течет непринужденно. Я ловлю себя на мысли, что я вписалась в их счастливую семью и без проблем болтаю и смеюсь с каждым из них. Хотя не совсем прошла боль в сердце от воспоминаний о том, сколько праздников и дней рождения я провела точно так же. Глубоко в голове сидит грусть и сожаление от того, что моя семья так легко развалилась. Клей, который соединял нас, пропал, и теперь мы едва ли общаемся между собой и не собираемся вместе на праздники.

— О, Зэндер, забыла спросить, ты слышал о маме Тины Рэдди? Они только что узнали, что у неё лейкемия, — сочувственно говорит Мэри.

Кусок торта камнем опускается в живот, и я ставлю тарелку на стол рядом с собой.

— Ты ведь ходил в старшую школу с Тиной? — спрашивает отец. — Мы просто встретились с её родителями в ресторане пару месяцев назад. Печальные новости.

Зэндер прочищает горло и подвигает ногу ближе ко мне.

— Думаю, это был сильный шок. Она долгое время чувствовала недомогание, и они сдали некоторые анализы. Мне очень жаль эту семью. Она очень милая женщина, и теперь такое. Я дам им твой мобильный телефон, если у них будут…

— Эй, мы забыли спеть Happy Birthday? — быстро говорит Зэндер.

Разговор о маме Тины Рэдди забыт, все собрались вокруг мамы, чтобы спеть ей песню. Но вред уже нанесен. Я стою здесь, на кухне родителей Зэндера и думаю о том дне, несколько лет назад, когда мы получили такие же новости.

Мама болеет гриппом уже больше недели, и, когда мы позвонили доктору, она сказала, что маме также следует сдать некоторые анализы. «Береженого Бог бережет», — сказала она тогда. Когда я вышла из школы после тренировки черлидеров, я послала маме смс, чтобы узнать как дела. Она ответила, что до сих пор находится в больнице и ждет, пока доктор выйдет к ней. Мой отец убежал в кондитерскую, чтобы закрыть кассу в конце дня, поэтому она сидела там одна, скучала.

Когда я приехала в больницу, я сразу пошла в кабинет, номер которого она написала в сообщении. Я была удивлена, увидев её в кровати в больничной рубашке.

— Что ты делаешь? Валяешься и лентяйничаешь? Разве ты не должна скоро пойти домой? — пошутила я, подойдя к кровати целуя её в щеку.

— У меня лейкемия.

Она пробормотала это шокированным голосом, её лицо было безэмоциональным.

— Что? — прошептала я, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в лицо.

Может быть, я не так услышала, или она неправильно поняла доктора.

— Доктор только что ушел. Как только прибудет скорая помощь, меня перевезут в больницу Метро.

Она сказала это так спокойно, будто говорила о погоде, а не о серьезной болезни. Пока я ехала в больницу, слушая радио Топ Сорок и беспокоясь о дурацком тесте по испанскому, который будет завтра, моя мама услышала результаты анализов в одиночку.

Мне хотелось свернуться калачиком в кровати рядом с ней и заплакать. Рак — это серьезно. Многие люди прошли лечение и продолжали жить здоровой жизнью, хотя все равно это был пугающий диагноз. Моя мама была здорова как бык и редко болела, только обычной простудой. Это была не просто простуда, и все было очень плохо, особенно если они так быстро собирались перевозить её в самую большую больницу в штате. Я не могла расстраиваться прямо сейчас. Я должна быть сильной для неё. Ей нужно знать, что я доверяю докторам, и что мы однажды вспомним об этом, как о плохом моменте в нашей жизни, о том, что легко можно забыть.

— Хорошо. Ты поедешь в Метро, начнешь лечение и затем поправишься. Плюс, ты сможешь поехать в скорой помощи, возможно с очень сексуальными санитарами, — я сказала ей с улыбкой, пряча беспокойство подальше.

— Им лучше быть красавчиками. Онколог, который приходил, был жутко страшным, — смеясь, говорит она, беря меня за руку и сжимая мою.

Я стискиваю её и надеваю самую храбрую улыбку, которую могу изобразить.

— Я люблю тебя, Милашка, — мягко говорит она.

— Я тоже люблю тебя. Все будет в порядке. Вот увидишь.

Песня заканчивается, и я заставляю себя присоединиться на последних нотах поздравительной песни.

— О Боже, ты слышал о Джоше Мендельсоне? — дядя Зэндера спрашивает с полным ртом торта.

— Городским пьянчужкой? Кто-нибудь слышал, что он натворил? — Мэри округляет глаза.

— Стойте, я что-то пропустил, что произошло? — вставляет один из двоюродных братьев.

— Этому идиоту следует жить в реабилитационном центре. Я не понимаю, почему они его выпустили, — с горечью в голосе говорит Мэри. — Он только получил пятый штраф за вождение в нетрезвом виде и ударил кулаком шерифа, который его остановил.

Гул недовольства раздается за столом. Я слушаю, как они жалуются на мужчину, который является отцом Лорен Мендельсон, с которой я ходила в старшую школу. Я видела этого мужчину только один раз, когда в десятом классе подвозила Лорен после школы. Я особо ничего о нем не знала, но по разговорам, похоже, что он мог быть копией моего отца. Мне приходится сдержаться, чтобы не реагировать на их слова.