Маркиз знал, что против него плетутся интриги, что на него клевещут при дворе. Ему исполнилось шестьдесят два года. В начале февраля он слег, а 9-го числа умер. В Лиссабоне ходили слухи, что его свели в могилу «непомерные требования короля», поговаривали, что он умер «от чрезмерной работы, стыда и душевной горечи». Оплакивали его все — командиры и солдаты, ибо «с ним была связана надежда на благополучный исход баталии».

Светлейший герцог Медина-Сидония

В день, когда Филиппу доложили, что Санта-Крус слег, он продиктовал секретарю письмо, помеченное «Совершенно секретно », для дона Алонсо де Гусмана. В нем он назначал де Гусмана преемником маркиза и распорядился немедленно выехать на место.

Дону Алонсо Пересу де Гусману, прозванному, подобно его прославленному предку, Добрым, исполнилось тридцать восемь лет. Он был пятым маркизом Сан-Лукара де Баррамеда, девятым графом Ниебла, седьмым герцогом Медина-Сидония. Иными словами, ему принадлежала половина Андалузии. «Невысокий ростом, крепкий, он имел лицо тонкое и приятное». Друзья рекомендовали его как человека «благородного и осторожного». «Это был один из лучших наездников Испании, — читаем мы в другом месте, — отменный фехтовальщик и охотник, умевший закалывать копьем самых свирепых быков».

В двадцать два года, после шести лет обручения, он женился по особому разрешению его святейшества на донье Ане де Сильва и Мендоса, которой исполнилось тогда десять с половиной лет. Как пишет историограф семейства Медины-Сидонии, «рассудительностью и женственностью герцогиня намного превосходила свой юный возраст, и их супружество было весьма удачным».

В тридцать один год король Филипп пожаловал ему ожерелье ордена Золотого руна — высшую рыцарскую награду, которой удостаивали лишь царствующих особ и принцев крови. Между тем герцог был вовсе не тщеславен. Он любил уединение и покой своих апельсиновых рощ. Назначенный правителем герцогства Миланского, он искал предлог, с тем чтобы остаться в Испании, — слабое здоровье, недомогания супруги. Через год он послал своего монаха-духовника ко двору, чтобы добиваться от короля официальной отмены назначения. Король уступил, «ибо в будущем рассчитывал употребить его таланты для иной службы».

В перерывах между охотой на перепелов герцог управлял делами своих бесчисленных имений, вершил там суд и раздавал привилегии. По рождению и местоположению владений ему полагалась должность генерал-капитана Андалузского побережья. Когда Дрейк напал на Кадис, герцог обязан был организовать отпор, но опоздал. Осыпаемый насмешками черни и чиновников, оказавшись мишенью эпиграмм и сатир, ходивших по всей Андалузии, Медина-Сидония отправился жаловаться ко двору. Насмешки стали еще ядовитее. Король ободрил его публичным изъявлением полного доверия и добавил, что уважение, которое он питает к герцогу, «обязывает всех остальных столь же чтить его».

Часть Армады снаряжалась на землях герцога, так что ему пришлось заниматься подготовкой галионов и ноу (грузовых судов) в Севилье и Кадисе. Эти хлопоты пришлись не по душе Медине-Сидонии, и он попросил у короля более спокойную должность главного придворного мажордома. Но тут последовали болезнь маркиза Санта-Крус и совершенно секретное письмо короля.

16 февраля Сидония взялся за перо: «Припадаю к стопам его величества, почтившего меня своим вниманием…»

Затем в ответе могущественнейшему на свете королю, предложившему ему возглавить важнейшую для державы операцию, сей гранд Испании, в чьих жилах текла благороднейшая из кровей, написал: «Я не чувствую себя достаточно здоровым для пересечения морей… В редких случаях, когда я поднимался на палубу, меня охватывала морская болезнь, а кроме того, я легко простужаюсь».

Обладатель крупнейшего состояния в богатейшем на земле королевстве, осыпанный неслыханными милостями и привилегиями, человек, чьи достояния и личное имущество превосходили богатства короля, продолжал: «В настоящее время терплю настолько сильную нужду, что должен занимать деньги всякий раз, когда отправляюсь в Мадрид… Мой дом отягощен долгом в 900.000 дукатов, и посему я не в силах потратить ни единого реала на предстоящий поход».

Потомок блестящей плеяды испанских воителей продолжал: «Было бы несправедливым принять столь высокое назначение человеку, не имеющему никакого опыта морских сражений и ведения войн… Нижайше припадаю к стопам вашего величества и прошу освободить меня от высокой чести, коей недостоин, ибо не наделен ни должным знанием, ни здоровьем для мореплавания, ни деньгами для экипировки… Господь да продлит дни вашего величества!»

18-го числа король подписал официальный указ: «Поскольку должность моего генерал-капитана Моря-Океана свободна, а для нее потребно лицо достойное и сведущее в делах ведения войны на суше и на море… зная вашу любовь и усердие на моей службе, я избираю, назначаю, утверждаю и поручаю вам быть моим генерал-капитаном Моря-Океана».

В тот же день Филипп отправил новоназначенному главнокомандующему флота предписание выехать в Лиссабон «незамедлительно и поспешая», ибо он распорядился, чтобы вся Армада была готова к 1 марта.

В Лиссабоне

В замках и при дворе Испании ходили упорные слухи, что больше всех уговаривала мужа отказаться от высокой должности герцогиня Ана. «Ее супруг уже был герцогом Медина-Сидония, так что, каковы бы ни были его успехи и победы, он не сможет стать никем больше, зато в случае провала рискует потерять свою репутацию». (Записано отцом Хуаном де ла Виктория .) Поговаривали, что она была в отчаянии, ибо предчувствовала самое худшее, — лишнее доказательство ее ума, компенсировавшего в момент замужества многое другое.

Знатным дамам, явившимся поздравить ее с высоким назначением мужа, она отвечала: «Герцог умеет сохранять лицо, но сердце мое скорбит при мысли, что подлинное его естество явится теперь пред всеми и он навеки погубит свое имя».

Но вернемся к ходу событий. На королевское письмо, посланное с нарочным 18 февраля, герцог ответил лишь 28-го. Он все еще находился в своем имении.

«Раз ваше величество, несмотря на мои искренние признания, приказывает мне явиться к службе, моя совесть покойна… Почтеннейше прошу ваше величество посвятить меня в намерения данной экспедиции и указать, что делать во всякое время… Еще прошу ваше величество разрешить мне взять с собой Франсиско Дуарте, весьма сведущего в морских делах».

Король — герцогу, 11 марта: «Мой кузен, генерал-капитан Моря-Океана и Андалузского побережья, примите мое благоволение за то, что, презрев все тяготы, вы приготовились служить мне в этой экспедиции… Уверен, что усердие ваше будет ко благу… а, ежели господу будет угодно призвать вас к себе во время плавания или баталии, я озабочусь судьбой ваших детей».

Герцог тщательным образом привел в порядок свои личные дела. Попрощался с герцогиней, в последний раз приласкал своих собак и с тоской сел в карету, которая помчалась мимо его апельсиновых рощ по дороге на Лиссабон.

У генералов решение короля вызвало недоумение, зато простые солдаты были довольны, что во главе их «поставлен теперь человек не такой суровый, а главное, такой богатый». Бог даст, платить будут более регулярно! (По свидетельству историка Дуро, некоторым ротам и экипажам деньги не выплачивались уже шестнадцать месяцев.) «Вместо железного генерала, — говорили в Лиссабоне, — у нас теперь золотой».

Филипп нетерпеливо теребил нового командующего: «В Лиссабоне все готово, осталось погрузить пехоту. Если погода позволит, вы сможете с божьей помощью выйти в море самое позднее 24 или 25 марта».

Маркиз Санта-Крус, просивший 510 судов, требовал невозможного. Равно как и Филипп, настаивавший на скорейшем выходе в море. С грехом пополам маркизу удалось наскрести 65 боевых кораблей и 16500 человек.

Первая линия: 11 галионов Португальской эскадры, к которым добавился «Флоренсия» (бывший «Сан-Франсиско»), новенький галион, ловко уведенный у великого герцога Тосканского. Вместе с четырьмя галеасами Неаполитанской эскадры и восемью старыми галионами Вест-Индской эскадры они должны были составить ударную силу Армады. В последний момент к ним удалось добавить три андалузских галиона, несколько кастильских и четыре хорошо вооруженных торговых судна.