— Что ж, я вижу, у нас противоречивые донесения, — прокомментировал Мендоса и возвратился в Париж.
— Как быть с фейерверком? — спросил его второй секретарь. — Прикажете зажигать?
— Обождите, — сухо бросил Мендоса.
Еще неделю циркулировали разноречивые слухи. Один капитан ганзейского купеческого судна несколько часов шел среди барахтавшихся в волнах сотен лошадей и мулов; на горизонте в это время не было ни одного паруса. Видели, как один английский галион камнем пошел ко дну. Рыбачья шаланда, посланная герцогом Пармским на разведку, заметила удиравшую английскую эскадру. Де Лейва взял в плен адмирала и пятьдесят судов. Из Антверпена подтвердили, что Дрейку оторвало ядром ногу. Из Дьеппа вновь сообщили: весь английский флот, за исключением двадцати кораблей, полонен или потоплен, генеральное сражение произошло 18 августа у побережья Шотландии. Уничтожив противника, герцог вошел в один из шотландских портов починить пробоины и набрать воды. Теперь он ждет лишь попутного ветра, чтобы вернуться в Ла-Манш. В Англии паника.
По всей Европе тотчас печатали, переводили и размножали эти известия. Составлялись памфлеты, один язвительнее другого, громоздились горой небылицы и россказни.
Из Эскориала вести расходились по замкам и деревням Испании, где ждали сына, племянника, супруга. Улицы осветились, на всех углах гитары и тамбурины звали людей на фиесту. В Мадриде опубликовали победный бюллетень, потом переиздали его еще раз в Севилье.
Оливарес еще раз отправился к папе. В кармане у него лежала восторженная реляция Мендосы. Но в Рим уже поступила тревожная информация: два испанских галиона выбросились на голландский берег; дон Диего Пиментель в плену дал показания, копии которых получены в европейских столицах; испанские флаги сложены в соборе св. Павла. Из Лондона доставили памфлет «Море испанской лжи », где пункт за пунктом опровергалось победное коммюнике, отпечатанное в Мадриде и Севилье на основе доклада Мендосы.
Вскоре из Лондона поступил документ, одно название которого заставило похолодеть старого посла: «Некоторые уведомления из Ирландии о потерях и несчастьях, случившихся с испанским флотом у западного побережья страны ».
Боже, возле Ирландии! Крушения, пожары, самоубийства, голод, эпидемии — все это звучало как конец света. Не может быть! И 29 сентября Мендоса твердой рукой отписывает королю: «Флот вновь собрался у Шотландии и Оркнейских островов, погрузил свежий провиант и сейчас следует к Фландрии. Армада усилена двенадцатью английскими и множеством голландских галионов, захваченными в сражении».
Когда депеша попала к Филиппу, на столе у короля уже лежала пачка донесений Александра Фарнезе: Дюнкеркский лагерь расформирован, не получившие платы войска бунтуют. Армада затерялась где-то между Шотландией и Норвегией. Рядом покоился дневник князя Асколи, доставленный из Кале, и доклад главного лоцмана Армады Манрике. Они обвиняли герцога Пармского в «неготовности», повлекшей за собой все нынешние и грядущие катастрофы. Филипп уже имел возможность ознакомиться с донесениями, прибывшими из Сантандера и других северных портов Испании, куда герцог привел несколько чудом уцелевших кораблей с агонизировавшими на палубах солдатами.
Эти документы можно видеть и сегодня. На них сохранились пометки короля — лихорадочные подсчеты потерянных кораблей; на полях последнего победного коммюнике Мендосы начертано нетвердой рукой: «Все это неправда, надо ему наконец сказать».
«Судя по поведению его святейшества в последние дни, — докладывал граф Оливарес, — он не проявляет ни малейшего апостольского рвения к искоренению ереси и спасению божьих душ, как приличествовало бы в его положении… Когда победа склонялась в нашу пользу, он был любезен. Когда же выявилась истина, он сделался заносчив и высокомерен и держался со мной так, будто меня доставили во дворец в железном ошейнике. Между тем в наших нынешних несчастьях он повинен более кого-либо, клянусь господом! Подобная злокозненность со стороны его святейшества и кардиналов не может быть поименована иначе как еретической…»
«Я поднял флаг на фале грот-марса-рея»
Что же произошло в действительности?
С 23 по 25 июля богу было угодно сохранить хорошую погоду. Армада не смогла воспользоваться ею, поскольку шла малым ходом, дабы не отстали тяжело груженные гукоры. Во вторник поднялась волна. Медрано передал герцогу, что, по его мнению, галеры не выдержат и им придется укрыться в ближайшем французском порту. К вечеру 26-го галеры скрылись из виду…
27 июля волны перекатывались через палубы, ветер сек дождем; «матросы не упомнят такого моря в июле…» В четверг взошло солнце, но море никак не успокаивалось. Кроме галер в строю не хватало сорока судов, в том числе эскадры Педро Вальдеса, всех галеасов, гукоров и нескольких паташей. Стали ждать.
В пятницу, 29-го, Армада собралась почти целиком, отсутствовали только «Санта-Ана» и галеры. Продолжали ждать. На галеасе «Сан-Лоренсо» вновь чинили руль (это было уязвимым местом галеасов; два судна потом погибли по этой причине).
В 16 часов из «вороньего гнезда» на мачте «Сан-Мартина» раздался крик: «Земля! Впереди земля!» То показался мыс Лизард, юго-западная оконечность Англии.
Сидония писал: «Как только с моего галиона заметили землю, я поднял священный флаг на грот-марса-рее и приказал трижды выстрелить из орудия, дабы каждый сотворил молитву». (Это и последующие письма дошли до короля только в конце сентября.)
Начиная с 22 июля герцог аккуратно вел «Навигационный дневник Английского похода ». 30-го числа командующий занес в дневник, что заметил на земле множество дымовых сигналов. Всю ночь, пока Армада втягивалась в Ла-Манш, огни по очереди вспыхивали на утесах, подавая сигнал о движении испанцев.
Рано поутру герцог отправил на разведку быстроходный паташ. Затем собрал совет.
Де Лейва и Педро Вальдес заклинали адмирала атаковать Плимут, где, как они уверяли, можно запереть Дракона в ловушку. Порт защищен не настолько, чтобы высадившийся десант не смог подавить береговые батареи.
Герцог колебался. Приказы короля обязывают нас, твердил он, не искать сражения, а без промедления соединиться с Пармой… Де Лейва взорвался: «Может, так и написано буквально, но замысел его величества иной! Здравый смысл диктует воспользоваться обстоятельствами. Возможно, на рейде в Плимуте нас ждет единственный шанс сблизиться с противником для абордажа, к чему, кстати, не раз призывал его величество. Надо атаковать внезапно, а не дожидаться отставших!»
Вальдес, Окендо и Рекальде поддержали дона Алонсо. При голосовании один Диего Флорес остался на стороне герцога. В конце концов было решено «атаковать Плимут, если обстоятельства будут благоприятствовать. Ежели нет — продолжать путь». Когда выглянуло солнце, Армада была в 25 милях от Плимута, и «командующие эскадрами покинули „Сан-Мартин“ в уверенности, что флот идет в Плимут на бой».
Но герцог уже решил по-своему. Он пишет послание Филиппу, не упомянув о совете и дружном мнении генералов (герцог вообще нигде не говорит о совете — ни в дневнике, ни в письмах): «…я решил идти строем до острова Уайт и стать там на якорь до получения сведений от герцога Пармского о состоянии его армии и флота, ибо, если я продвинусь до Фландрии, там не найдется порта для всех наших кораблей и буря грозит выбросить их на мели, где они будут безнадежно потеряны. Я предполагаю уведомлять герцога Пармского обо всех своих передвижениях. Но меня пугает, что вот уже сколько дней от него нет вестей».
(Любопытно отметить, что в письме от 7 августа, так и не дошедшем до Сидонии, король повторял свой прежний приказ — ждать Парму в одном из… английских портов. Он даже рекомендовал для этой цели войти в устье Темзы.)
Паташ вернулся с пленными — четырьмя рыбаками из Фалмута. Те сообщили, что в Плимуте находились шестьдесят английских кораблей, но они покидают порт. Действительно, разведка предупредила Дрейка о подходе испанцев, и он приказал выводить галионы из порта с началом отлива в ночь на 29-е. 30 июля к полудню большинство кораблей стояло уже возле Эддистонских скал. Несколько часов, потерянных испанцами в ожидании отставших возле мыса Лизард, решили дело.