– А бедненький принц попадет впросак.

– Разумеется. Но ведь он повелитель, и через две недели никто не посмеет смеяться над ним. Итак, дорогая, нам с вами, как игрокам в трик-трак, надо «выйти из игры». Удалимся.

– Но ведь мы будем очень небогаты.

– В сущности ни вам, ни мне не нужна роскошь. Дайте мне местечко в вашей ложе, в неаполитанском театре Сан-Карло, дайте мне верховую лошадь, и я буду вполне доволен. Больше или меньше роскоши – не от этого будет зависеть наше с вами положение в обществе, а от того, что местные умники всячески будут добиваться чести и удовольствия прийти к вам на чашку чая.

– А что произошло бы, – спросила герцогиня, – если бы в «злосчастный день» вы держались в стороне, как будете, надеюсь, держаться впредь?

– Войска шли бы заодно с народом, три дня длились бы пожары и резня (ведь только через сто лет республика в этой стране не будет нелепостью), затем две недели – грабежи, и так тянулось бы до тех пор, пока два-три полка, присланных из-за границы, не положили бы всему конец. В тот день среди народа был Ферранте Палла, как всегда отважный и неукротимый; вместе с ним, очевидно, действовала дюжина его друзей. Расси состряпает из этого великолепный заговор. Хорошо известно, что Ферранте, хотя он и был одет в невообразимые отрепья, раздавал золото целыми пригоршнями.

Герцогиня, возбужденная всеми этими вестями, немедленно отправилась во дворец благодарить принцессу.

Когда она вошла в приемную, дежурная фрейлина вручила ей золотой ключик, который полагалось носить у пояса как знак высших полномочий во дворцовых покоях, отведенных для принцессы. Клара-Паолина поспешила отослать всех и, оставшись наедине с герцогиней, некоторое время упорно избегала объяснений и говорила только намеками. Герцогиня, не понимая, что все это значит, отвечала весьма сдержанно. Наконец, принцесса расплакалась и, бросившись в объятия своего друга, воскликнула:

– Опять начинаются для меня горькие дни. Сын будет обращаться со мной еще хуже, чем муж!

– Я этого не допущу, – с горячностью ответила герцогиня. – Но прежде всего соблаговолите, ваше высочество, принять от меня почтительные изъявления моей глубокой признательности.

– Что вы этим хотите сказать? – тревожно спросила принцесса, боясь услышать просьбу об отставке.

– Я хочу попросить, чтобы всякий раз, как вы разрешите мне повернуть вправо качающуюся голову вон того китайского болванчика, что стоит на камине, мне дозволено было называть вещи истинными их именами.

– И только? Дорогая моя герцогиня! – воскликнула Клара-Паолина. Поднявшись с места, она подбежала к болванчику и сама повернула ему голову.

– Говорите же, говорите совершенно свободно, ведь вы моя старшая статс-дама, – ласково лепетала она.

– Ваше высочество, – сказала герцогиня, – вы прекрасно знаете положение дел: и вам и мне грозят большие опасности. Приговор, вынесенный Фабрицио, не отменен! Следовательно, как только захотят избавиться от меня, а вам нанести оскорбление, моего племянника опять заточат в тюрьму. Наше положение нисколько не улучшилось. Что касается меня лично, то я выхожу замуж за графа, и мы с ним уедем в Неаполь или в Париж. Последнее доказательство неблагодарности, жертвой которой оказался граф, решительно отвратило его от государственных дел, и, не будь у меня сочувствия к вам, ваше высочество, я посоветовала бы графу остаться в этом сумасшедшем доме только в том случае, если принц предложит ему очень большие деньги. Дозвольте мне, ваше высочество, объяснить вам, что у графа, когда он вступил на министерский пост, было сто тридцать тысяч франков, а теперь у него едва ли наберется двадцать тысяч доходу. Я уже давно, но безуспешно, советовала ему позаботиться о своем состоянии. И вот в мое отсутствие граф поссорился с главными откупщиками принца, большими мошенниками, заменил их другими мошенниками, и они дали ему за это восемьсот тысяч франков.

– Что? – удивленно воскликнула принцесса. – Боже мой!.. Как это огорчает меня!

– Ваше высочество, – весьма хладнокровно спросила герцогиня, – прикажете повернуть нос болванчика влево?

– Нет, нет! Но, боже мой, это просто ужасно, что такой человек, как граф, решился подобным способом наживать деньги!

– Если б он не украл, его презирали бы все честные люди.

– Боже правый! Неужели это возможно?

– Ваше высочество, – продолжала герцогиня, – кроме моего друга, маркиза Крешенци, у которого триста или четыреста тысяч дохода, здесь все крадут. Да и как не воровать в такой стране, где о важнейших заслугах забывают меньше чем через месяц? Единственная ощутимая, реальная награда, которая уцелеет и в немилости, – это деньги. Я позволю себе сейчас, ваше высочество, открыть вам ужасные истины.

– Говорите, разрешаю, – со вздохом произнесла принцесса. – Хотя эти истины терзают мне сердце.

– Так вот, ваше высочество, – ваш сын – человек кристальной души, но он может сделать вас еще несчастнее, чем его отец. У покойного принца был свой склад характера, своя воля, – ну, приблизительно, как у всех людей. А наш молодой государь не может быть уверен, что его воля через три дня не изменится. Следовательно, на него нельзя положиться, надо постоянно быть возле него и ограждать его от посторонних влияний. Истину эту постичь нетрудно, и, конечно, новая партия ярых монархистов, которой руководят две умные головы – Расси и маркиза Раверси, – постарается подыскать для него любовницу. Фаворитке позволят наживаться, раздавать какие-нибудь второстепенные должности, но зато она должна будет отвечать перед этой партией за постоянство монаршьей воли.

Для того чтобы я могла чувствовать себя в безопасности при дворе вашего высочества, надо, чтобы Расси изгнали, а имя его предали позору; кроме того, я хочу, чтобы Фабрицио судили самые честные судьи, каких только можно найти; и если эти господа, как я надеюсь, оправдают Фабрицио, будет вполне естественно разрешить архиепископу сделать его своим коадъютором, а впоследствии – преемником. Если же нас постигнет неудача, мы с графом уедем, и на прощанье я дам вашему высочеству совет: никогда не миритесь с негодяем Расси и никогда не выезжайте из владений вашего сына. Сын у вас хороший, и, живя около вас, он не причинит вам большого зла.

– Я с величайшим вниманием слушала ваши откровения, – ответила, улыбаясь, принцесса. – Уж не должна ли я сама подыскать любовницу своему сыну?

– Нет, ваше высочество. Постарайтесь только, чтобы у вас ему было весело, – веселее, чем в других салонах.

Разговор на такие темы тянулся бесконечно. Простодушная, но умная принцесса прозрела.

Нарочный, посланный герцогиней, сообщил Фабрицио, что он может въехать в город, но украдкой. В Парме его почти никто не видел: переодетый крестьянином, он проводил все свое время в дощатой лавчонке торговца каштанами, приютившейся под деревьями бульвара, против ворот крепости.

24

Герцогиня устраивала прелестные вечера во дворце, – никогда там не видели такого веселья, и никогда еще герцогиня не была так мила, как в эту зиму, хотя над ее головой нависли величайшие опасности; зато в эти трудные для нее месяцы она, пожалуй, ни разу не подумала с горечью о странной перемене, произошедшей в Фабрицио. Молодой принц приходил очень рано на приятные вечера к своей матери, и она говорила ему:

– Ну, пора вам идти управлять государством. Держу пари, что у вас на письменном столе лежит больше двадцати докладов, ожидающих вашего решения. Я не хочу, чтобы Европа обвиняла меня, будто я превращаю вас в монарха-бездельника и сама стремлюсь царствовать.

К досаде принца, она всегда произносила такие наставления в самые неподходящие минуты – когда его высочество, позабыв свою робость, с большим удовольствием принимал участие в какой-нибудь забавной шараде. Дважды в неделю устраивались прогулки за город, и под предлогом привлечь сердца народа к новому государю принцесса допускала на эти пикники самых хорошеньких женщин из пармской буржуазии. Герцогиня была душой этого веселого двора; она надеялась, что красивые мещаночки, мучительно завидовавшие возвышению мещанина Расси, расскажут принцу хотя бы об одной из бесчисленных плутней министра юстиции. Принц наряду с прочими ребяческими идеями придерживался убеждения, что у него высоконравственные министры.