Я подошла ближе, думая, каким Влад был до того, как жестокая жизнь закалила его, превратив в непростого, опасного мужчину, которого я полюбила. Хранит ли он счастливые воспоминания детства?

Или опасные политические обстоятельства, при которых он родился, лишили его этого? Боялся ли он темноты в детстве? Я наклонилась, желая прикоснуться к нему, но не разбудить...

Пламя окутало меня. Я закричала, поднимая руки защищаясь прежде, чем вспомнила, что сейчас огонь мне не страшен. В следующий момент, Влад притянул меня в стальные объятья, до боли прижимая щекой к груди.

Что еще хуже – эмоции, хлынувшие в мое подсознание, были настолько бурными, что я не могла сказать встревожен ли он или взбешен, или это было бурлящее сочетание всего этого.

Должно быть Шилагай нашел нас! Я приготовилась к следующей атаке, гадая, почему не двигается Влад. Он ранен? Я попыталась оттолкнуть его, чтобы оглядеться, но Влад не сдвинулся. А затем нас окатили водой, намочив одежду и наполняя меня новым приступом паники.

– Влад, что это? – почти вопила я.

Крики его охранников вторили моей настойчивости. Влад так же резко отпустил меня, как и его прогремевший приказ на румынском, заставил охранников, бежавших по коридору, остановиться.

Тогда я увидела, что на нас льется. Пожарная сигнализация сработала от пламени, которое исходило от... Влада, поняла я, осмотрев комнату.

Никого с нами не было, и никто не нападал. Так почему он выпустил огненный шар, превращая место, где только что сидел, в тлеющие руины?

– Гретхен, Лейла! – рев моего отца пронесся над растерянным бормотанием охраны. – С вами все в порядке?

– Со мной да, – последовал ответ Гретхен, сопровождаемый появлением моего отца в полуоткрытой двери. Он пытался плечом проложить себе путь сквозь пятерых охранников-вампиров, стоящих в том же недоумении что и я, пытаясь понять произошедшее.

– Со мной тоже все хорошо, – произнесла я, не добавив "Но все-таки нежить" только потому, что была слишком потрясена, для осознания, что папа впервые после моего перевоплощения в вампира со мной заговорил.

Влад сказал что-то по-румынски, я приблизительно перевела это, как "вернитесь на свои места" прежде, чем он захлопнул двери спальни перед носом всех, стоящих в коридоре.

Как и закрыл дверь в свои эмоции, отключая гейзер, извергающийся из него столь же яростно, как и пламя

Но разбрызгиватели продолжали поливать нас водой. Я стерла капли с лица прежде, чем спросить:

– Что случилось? – самым спокойным тоном, на какой была способна.

Влад повернулся ко мне. Я не могла прочитать выражение его лица, но черты заострились от напряженности. Я не могла поверить, что еще минуту назад он выглядел столь невинно.

– Плохой сон, – отрывисто бросил он.

– Ты поджарил все в радиусе десяти футов из-за сна? – Лишь доносящееся сердцебиение моего отца, стоящего в коридоре, сдержало мое желание в неверии повысить голос.

Влад ответил сквозь стиснутые зубы.

– Да.

Я посмотрела на испорченный ковер, кресло и лэптоп прежде, чем перевести взгляд на Влада.

– Такое, эээ, часто случается?

– Нет.

Очередной односложный ответ, будто его тона не хватало для понимания, что он не желает об этом говорить. Что же, если ты делаешь своей жене огненный массаж лица, она не собирается замять эту тему.

– Что тебе приснилось? – не сдавалась я.

Его губы изогнулись в улыбке, наполовину раздражающей, наполовину вызывающей.

– Ты и вправду желаешь это знать?

– Я уже говорила, твои тайны не напугают меня, – ответила я, не отводя взгляда от его глаз, цвета полированной меди. – Кроме того, я больше не чувствую усталости, как, впрочем, и ты.

Теперь его улыбка окрасилась оттенками тьмы, но и это не предостерегло меня. Пандора, наверное, чувствовала тоже самое, когда не смогла остановить себя и открыла пресловутый ящик.

– Не здесь. Мы и так дали моим людям достаточно пищи для размышлений.

Влад притянул меня к себе. Двумя шагами он преодолел расстояние до окна, а затем мы пролетели сквозь него.

Глава 6

Ночью Тоскана была прекрасна. Конечно же, я не видела ее при дневном свете, но безмолвие, раскинувшееся над живописной округой и старинной архитектурой, делало полет над такими городишками, как Казоле-д`Эльса[3] и Четона, полным романтики, несмотря на обстоятельства.

В конце концов, Влад опустил нас на краю виноградника и отвел меня под крону корявого дерева, такого же старого, как он, если судить по его высоте и обхвату.

Влад оставил меня у толстого ствола и отошел на несколько футов. Я молчала. Он принес меня сюда, поэтому рассказал о том, что его беспокоило, только когда был готов.

– Я сидел в тюрьме дважды за свою жизнь, – начал он, его четкие слова противоречили тому всплеску, который я почувствовала, когда он опустил стены и впустил меня обратно в свои чувства, – Однажды, когда я был мальчишкой, мой отец обменял меня на политическую безопасность, и повторно, два десятилетия спустя, когда Михаил Шилагай заставил короля Венгрии заточить меня в тюрьму после того, как я лишился своего трона в первый раз.

– Я знаю, – сказала я, припоминая тот единственный раз, когда он говорил о своем плене в детстве.

Тот мужчина не пережил бы годы избиений и унижений в детстве, если бы чистая ненависть не удерживала его от разрушения...

Он бросил на меня взгляд, как будто знал, о чем я думала.

– Во второй раз было хуже, хотя вместо пыток и унижений я испытывал только голод. Знаешь почему это было более невыносимым?

– Нет, – прошептала я. Разве могло быть что-нибудь хуже этого?

Его взгляд наполнился внушающим ужас знанием, а его зрачки поменяли свой цвет с медного на бриллиантово-зеленый.

– Потому что любовь ранит глубже, чем самый острый клинок, калечит больнее, чем раздробленные кости, и оставляет никогда не затягивающиеся шрамы. Шилагай сохранял жизнь моего сына все то время, пока я был его пленником, и быть неспособным защитить свое дитя было худшим мучением из всего, что причинили все предыдущие тюремщики. После самоубийства моей жены я поклялся, что никогда не полюблю другую женщину. Когда позже Шилагай убил моего сына, я не желал когда-либо снова о ком-нибудь заботиться. Любовь разрушила меня, поэтому ее я заменил на месть, жестокость и решимость не оказаться больше в чьей бы то ни было власти, будь то враг, друг или любовница. Поэтому я защищал свой народ целиком, отказываясь ценить чью-либо жизнь выше, чем другую, и поэтому имел по несколько любовниц и еще больше друзей. Больше, чем пятьсот лет я строил свою жизнь так, чтобы не нарушить свою клятву, снова не позволить никому затронуть свое сердце.

Я не смогла удержать слезу, которая скатилась по моей щеке, в то время как его чувства изменились от горьких воспоминаний до чего-то более сильного, глубокого и в то же время до более неистового. Влад дотронулся до следа на моей щеке, оставленного слезой, и улыбнулся с мимолетным, вымученным весельем.

– Слишком поздно оплакивать мою утраченную клятву, Лейла. Именно ты – та, кто заставил меня ее нарушить.

– Я не сожалею, – тихо сказала я, повернув голову, чтобы поцеловать его ладонь, – И не могу сожалеть. Не тогда, когда я люблю тебя больше всего на свете.

Он погладил меня по лицу, а затем опустил руку.

– Давным-давно мне снился сон, что я вернулся в тюрьму. Из-за гнева от моей беспомощности я иногда просыпаюсь с руками, объятыми пламенем. Со временем те сны уходили, но один не проходил никогда. Все то же самое, что и раньше: Я у реки, держу мертвое тело моей жены и кричу...

Я закрыла глаза. Он же спросил, действительно ли я хочу знать, что ему снилось, и я ответила да.

Разве я догадывалась, что мне тоже будет больно? Влад не должен был рассказывать, как сильно он любил свою бывшую жену.

Я это почувствовала, когда пережила тот день у реки, впервые коснувшись его. Его чувство вины за ее самоубийство было тем грехом, находившимся ближе всего к его коже.